Злейший друг - Ирина Лобановская

Ксения была не готова. Даже не помышляла о таком раскладе. И опять улетала на съемки в Прибалтику.

— И-е! — возопил Сашка. Потрогал себя за голую макушку. Перевел стрелки на другую тему: — У Святых Отцов сказано: если девица не стесняется показываться на людях с обритой головой, то она имеет моральное право входить в церковь без головного убора. А ведь сейчас некоторые девахи бреются налысо. Стало быть, могут стоять в церкви без платка или шляпки. Правда, пойдет ли такая в церковь? Хотя не исключено. И ей никто не сделает замечания — Святые Отцы сказали: можно, так что не придерешься.

Когда Ксения возвратилась из Риги, они снова встретились.

— Разлюби твою мать… Еще в мае ты был обрит под ноль, а теперь у тебя такая шевелюра!

— Да, я упорно мазал голову средством для роста волос. Вернулся тогда из парикмахерской, глянул в зеркало и вижу: да я же лысый! Поэтому сразу стал усиленно растить волосы. Чтобы заколосились. От такой логики Ксения долго хохотала. Сашка терпеливо выжидал, когда она уймется.

— Отсмеялась? Тогда ответь на один вопрос. В спектакле актер, играющий волхва, подходит к первому ряду и как бы невзначай на время отдает свой посох — подержать. Актеру нужны свободные руки. Человек в первом ряду с готовностью берет посох и хранит сколько нужно. Судя по всему, подсадная утка, внедренный среди зрителей сотрудник театра. А если я, сидя рядом, ненароком перехвачу этот посох? Мол, ты же зрителям даешь — ну, вот я и взял! Что тогда будет?

— Попробуй и увидишь, — вяло сказала Ксения. — Каждый сам себе дирижер.

Ее вконец вымотали съемки, дурацкие крики, заявления и требования режиссера: «А ты вот туда залезть сможешь? А крикнуть погромче?» Ну залезла… Ну крикнула… Ну и что дальше?… Да ничего, все пустое, как говорит Леля.

— Тогда ответь на второй вопрос: что ты решила?

Ксения удивилась. Подымила вверх. Пять секунд на размышление…

— Разлюби твою мать… А что я должна была решить? Ты о чем?

Сашка побелел. Выдавил с трудом:

— И-е… Я ждал, когда ты вернешься, эсэмэски тебе без конца сочинял, даже не все посылал, слишком много их накопилось, а ты занята…

— Помню, помню… Например, такую: «I am sending you my gay scream!»

— А ты мне ответила не менее выразительно и лаконично: «Шо?!»

Ксения почувствовала себя виноватой. Старательно обошла его взглядом…

— Ты меня со счетов не сбрасывай… — жалобно попросил Сашка.

Сбросишь его, как же…

Время шуток кончилось, подумала Ксения. И вышла замуж. Взяла и вышла. Всем назло. На земле немало браков слаживается именно из-за чувства вины.

Какой счастливой она была тогда… Потому что захотела ею быть.

— Дурка, — лениво прокомментировала Варвара.

Валентин приехал поздравлять с охапкой красных роз. Огромной до безобразия и яркой до неприличия.

Мама и Леля радовались. Маруся молчала.

— Женщины часто охотно мирятся с тупостью мужчин, а еще чаще — с их любовью, потому что бабам это нередко выгодно. Вообще можно сделать при женщине любую глупость — и этим ей понравиться, если она уверена, что все совершается исключительно ради нее. Долго ты с ним не проживешь, — объявила Натка.

Второй брак — временный проигрыш здравого смысла в борьбе с надеждой.

Глава 11

Натку Моторину все называли тренером футбольной команды. Она была неизменным лидером мужской компании, где стусовались ее школьные, а потом институтские футболисты-любители. И все — подкаблучники. Как один.

Суть подруги и ключ к ней Ксения постигла не сразу.

Как ни странно, Натка оказалась человеком по натуре слабым и, вечно комплексуя на эту тему, старалась изо всех сил показать и непременно продемонстрировать другим, что они все — слабые тоже. Она не могла смириться с собственной ущербностью и дисгармоничностью характера, а потому всей душой мечтала видеть слабыми и дисгармоничными остальных. И поделать тут ничего было нельзя — Натка никогда не умела ужиться с тем, кто обладал силой духа и внутренней гармонией.

Поэтому Сашка быстро выбился из ее сплоченного коллектива. Правда, насчет машеровской гармоничности… Но тем не менее.

Наткины парни ни Ксению, ни Ольгу не интересовали: их влекло к совершенно иным. Да и Наталью слабаки привлекали напрасно — нельзя жить ради того, чтобы постоянно руководить и на каждом шагу подтверждать свою неограниченную власть.

Наташа удалась в мать, хотя жить вместе они не сумели по классической теореме о неуживчивости двух одинаковых характеров. Но теорему, как любую другую, требовалось доказать. Что они и делали весьма успешно. На мать Натка походила так же, как похожи два экземпляра одной и той же книги: новенький и подержанный.

Окончив школу, мать Натальи пошла в секретари к большому и староватому для нее чиновнику. Легко, прямо-таки запросто женила его на себе, но, едва успела родить дочь, муж умер. Инфаркт. Моторин застал жену с молодым любовником. И сердце отказало тотчас…

Наткина мать быстро и выгодно, с большой доплатой обменяла квартиру на Кутузовском, купила маленькую в том самом дворе Ксениного детства. Жила на проценты, как теперь новые русские, смеялась. Кичилась своей практичностью и приспособляемостью к ситуации. Дочкой она руководила вовсю. И выбрала для нее информатику.

— Это самое перспективное дело сегодня, — твердила Моторина-старшая. — Самое-самое… И раз уж ты взялась за мышь, то не говори, что висишь. Ты в выигрыше!

От кого Натка родила, мать не узнала. Но дочка внезапно заявила, что хочет жить отдельно, что ей все надоело («Что — все?! Нет, ты объясни, что именно все?!» — кричала мать) и она переедет в бабушкину квартиру, которую до сих пор сдавали. И будет жить одна и на свой лад.

Натка старательно перетягивала живот, чтобы выкинуть, таскала тяжелые сумки, бегала и прыгала, даже в одиночку передвигала мебель, но ребенок родился все равно.

— Одна героиня Галины Николаевой всегда жалела тех женщин, которые не работают с детьми, — сказала подруге Ксения.

— Что ж ты сама с ними не работаешь, артистка? — окрысилась Натка. — И нечего меня учить! Сыта по горло собственной маменькой!

Однако своей отличной компьютерной грамотностью, навязанной матерью, Натка откровенно наслаждалась.

Течешь в толпе вдоль рядов Савеловского компьютерного, и придуриваешься непонимайкой, и таращишь глаза на продавцов-парней. И они тебе все снисходительно объясняют, как дуре, дуре, полной дуре… и уже лапша виснет на соседних прилавках… а ты потом одной фразой ставишь их на место… и течешь себе дальше, как смирный летний ручеек, опасающийся жары… и ты все знаешь и о железе, и о программах, и о Сети, но что ты знаешь на самом деле?… И мокрые, в грязюке и лепешках глины плитки перехода, весьма успешно взявшего на себя летом роль ледяного катка, и люди кругом, и одна мысль — одна, одна, одна… Почему ты одна, Наташа? Когда кругом столько людей…