Кармен (новеллы) - Проспер Мериме

– Они мирятся! – закричали деревенские политики.

– Я говорил вам, – прибавил один старик. – Орсо Антонио слишком долго жил на континенте, чтобы поступить решительно.

– Однако, – возразил один реббианист, – заметьте, что ведь Барричини идут к нему. Они просят прощения.

– Это префект одурачил их всех, – отвечал старик, – теперь уже нет мужества в людях, и юноши так же мало заботятся об отцовской крови, как если бы все они были незаконными детьми.

Префект был немного удивлен, увидя, что Орсо на ногах и ходит совершенно свободно. Коломба созналась в своей лжи и попросила извинения.

– Если бы вы остановились в другом месте, господин префект, – сказала она, – то брат еще вчера пошел бы засвидетельствовать вам свое почтение.

Орсо рассыпался в извинениях, уверяя, что он ни при чем в этой нелепой хитрости, которая его глубоко оскорбила. Префект и старик Барричини, казалось, верили искренности его сожалений, доказывавшейся и его смущением, и упреками, обращенными к сестре, но сыновья мэра не были удовлетворены.

– Над нами издеваются! – сказал Орландуччо настолько громко, чтобы его услышали.

– Если бы моя сестра сыграла со мной подобную шутку, – сказал Винчентелло, – я скоро отбил бы у нее охоту повторить ее.

Эти слова и тон, которым они были произнесены, не понравились Орсо и испортили ему настроение. Он обменялся с молодыми Барричини взорами, отнюдь не выражавшими благосклонности.

Тем временем все сели, кроме Коломбы, которая стояла у дверей в кухню. Префект заговорил и после нескольких общих фраз о предрассудках страны напомнил, что в большинстве случаев самая закоренелая вражда основана только на недоразумении. Потом, обращаясь к мэру, он сказал ему, что господин делла Реббиа никогда не верил, что семейство Барричини принимало прямое или косвенное участие в плачевном событии, лишившем его отца; что, правда, он питал некоторые сомнения относительно одной частности процесса, шедшего между двумя семействами, что эти сомнения объяснялись долгим отсутствием г-на Орсо и характером полученных им известий; что, убежденный последними показаниями, он считает себя совершенно удовлетворенным и желал бы вступить с г-ном Барричини и его семейством в дружеские и добрососедские отношения.

Орсо принужденно поклонился; Барричини пробормотал несколько слов, которых никто не расслышал, его сыновья смотрели в потолок. Префект готов был обратиться к Орсо с продолжением речи, которую он начал, обращаясь к Барричини, как вдруг Коломба, вынув из-под косынки несколько бумаг, важно подошла и стала между договаривающимися сторонами.

– Я с искренним удовлетворением увижу конец войны между нашими двумя семействами, – сказала она, – но, чтобы примирение было полным, нужно объясниться и ничего не оставлять под сомнением… Господин префект, я имела полное право считать показание Томмазо Бьянки подозрительным, так как оно исходит от человека с такой дурной славой… Я сказала, что сыновья синьора Барричини, может быть, видели этого человека в Бастии, в тюрьме…

– Это ложь, – перебил Орландуччо, – я его не видел.

Коломба бросила на него презрительный взгляд и продолжала, по-видимому, очень спокойно:

– Вы объяснили цель, с какой Томмазо угрожал синьору Барричини, желанием сберечь для своего брата Теодора мельницу, которую мой отец отдавал ему внаем за дешевую цену.

– Это ясно, – сказал префект.

– От такого негодяя, как этот Бьянки, всего можно ожидать! – сказал Орсо, обманутый наружным спокойствием своей сестры.

– Подлинное письмо помечено одиннадцатым июля, – продолжала Коломба, и глаза ее заблестели ярче. – Томмазо тогда был у своего брата на мельнице.

– Да, – сказал мэр с некоторым беспокойством.

– Какая же выгода была Томмазо Бьянки? – воскликнула Коломба торжествующе. – Срок аренды его брата истек первого июля, мой отец не возобновил с ним договора. Вот запись моего отца, вот расторжение, вот письмо одного делового человека из Аяччо, предлагавшего нам нового мельника.

И, говоря это, она подала префекту бумаги.

Все были удивлены. Мэр заметно побледнел. Орсо, нахмурив брови, подошел, чтобы посмотреть бумаги, которые префект очень внимательно читал.

– Над нами издеваются! – воскликнул снова Орландуччо, вставая в гневе. – Пойдем отсюда, отец, нам не нужно было приходить сюда.

Барричини довольно было мгновения, чтобы успокоиться. Он попросил посмотреть бумаги, префект, не говоря ни слова, подал их ему. Тогда, подняв на лоб свои зеленые очки, он пробежал бумаги с довольно равнодушным видом. Коломба в это время смотрела на него глазами тигрицы, видящей, как лань приближается к логовищу ее детенышей.

– Но… – сказал Барричини, опуская свои очки и передавая бумаги префекту, – зная доброту покойного полковника, Томмазо подумал… Он, должно быть, надеялся… что господин полковник передумает отбирать мельницу… И действительно, он удержал за собой мельницу, следовательно…

– Это я оставила ее за ним, – сказала Коломба презрительным тоном. – Мой отец умер, и мне в моем положении нужно было беречь клиентов.

– Однако, – сказал префект, – этот Томмазо признался, что он написал письмо. Это ясно…

– Для меня ясно то, – перебил Орсо, – что во всем этом деле кроется много всяких подлостей.

– У меня есть еще кое-что, противоречащее уверениям этих господ, – сказала Коломба.

Она отворила дверь в кухню, и тотчас же в залу вошли Брандолаччо, лиценциат богословия и пес Бруско. Оба бандита были безоружны, по крайней мере с виду; на поясах у них были одни патронташи без пистолетов, составляющих их необходимое дополнение. Войдя в залу, они почтительно сняли шапки.

Невозможно представить себе эффект, произведенный их внезапным появлением. Мэр едва не упал навзничь; его сыновья храбро заслонили его, опустив руки в карманы за стилетами. Префект шагнул к двери, а Орсо схватил Брандолаччо за ворот, крича:

– Чего тебе здесь нужно, подлец?

– Это засада! – кричал мэр, пытаясь отворить дверь, но, как потом оказалось, Саверия по приказанию бандитов заперла ее снаружи.

– Добрые люди! – сказал Брандолаччо. – Не бойтесь меня: я вовсе не такой черт, каким кажусь с виду. У нас нет никакого злого умысла. Господин префект, я ваш покорнейший слуга… Осторожнее, поручик, а то вы меня задушите… Мы пришли сюда как свидетели. Ну, патер, говори ты: у тебя язык без костей.

– Господин префект, – сказал лиценциат, – я не имею чести быть с вами знакомым. Я Джоканто Кастрикони, более известный под именем патера. Теперь вы понимаете, с кем имеете дело? Синьора, которую я также не имел счастья знать, передала мне просьбу сообщить ей, что мне известно о некоем Томмазо Бьянки, вместе с которым я сидел три недели тому назад в тюрьме в Бастии. Вот что я могу вам сказать…

– Не трудитесь, – сказал префект, – я не желаю слушать такого человека, как вы… Господин делла Реббиа, я все еще хотел бы думать, что вы ни при чем в этом гнусном заговоре. Но хозяин ли вы в своем доме? Прикажите отпереть эту дверь. Вашей сестре, может быть, придется отдать отчет в ее странных сношениях с бандитами.

– Господин префект! – воскликнула Коломба. – Удостойте выслушать, что скажет этот человек. Вы здесь затем, чтобы оказать всем правосудие, и искать правду – ваша обязанность. Говорите, Джоканто Кастрикони.

– Не слушайте его! – закричали хором трое Барричини.

– Если все будут говорить разом, – сказал бандит, улыбаясь, – то мы друг друга не поймем… Этот Томмазо, о котором идет речь, был в тюрьме моим товарищем – не другом. Его часто там посещал синьор Орландуччо.

– Это ложь! – закричали разом оба брата.

– Два отрицания равны утверждению, – холодно заметил Кастрикони. – У Томмазо были деньги; он ел и пил в свое удовольствие. Я всегда любил хорошо поесть (это еще не худший из моих недостатков) и, несмотря на то что мне было противно общаться с этим негодяем, я много раз позволял себе обедать с ним. В благодарность я предложил ему бежать со мною… Одна малютка… к которой я был благосклонен… доставила мне средства для этого… Я не хочу никого компрометировать… Томмазо отказался, он объявил мне, что он за себя не боится, что адвокат Барричини просил за него всех судей, что он выйдет из тюрьмы белее снега и с деньгами в кармане. Что касается до меня, то я решил подышать свежим воздухом. Dixi[43].

– Все, что сказал этот человек, от первого до последнего слова, ложь, – решительно повторил Орландуччо. – Если бы мы были в чистом поле, каждый со своим ружьем, он не говорил бы так.

– Вот это уж глупо! – воскликнул Брандолаччо. – Не ссорьтесь с патером, Орландуччо.

– Да выпустите ли вы меня наконец отсюда, господин делла Реббиа? – сказал префект, топая от нетерпения ногой.

– Саверия, Саверия! – кричал Орсо. – Отвори дверь, черт тебя возьми!

– Минутку, – сказал Брандолаччо. – Уходить надо сперва нам. Господин префект, когда люди встречаются у общих друзей, то, по обычаю, дают друг другу полчаса перемирия.