Никто не выйдет отсюда живым - Джерри Хопкинс

Между тем, Джим всё больше скучал от своей “звёздности”. В самом деле, он и Рэй задумывали “Doors” как умный, изменчивый сплав театра, поэзии и хорошо исполненной непривычной музыки. Джиму было ясно, что его концепция терялась для аудитории, большую часть которой привлекала сенсационность и разрекламированный образ секс-идола.

Но теперь он начал показывать своё презрение и поворачиваться спиной к своим фанатам. Несколько месяцев он проявлял враждебность к ним (или к своему образу в их глазах) и напивался настолько пьяным, что это явно не шло на пользу концертам. В начале лета 1968-го года Джим стал ужасно высокомерен – он использовал это как способ отрицания бессмысленного восхваления, предлагаемого емусамому.

10 мая “Doors” играли в Чикаго. Джим шагал из передвижной раздевалки на сцену в сопровождении полицейских, возможно, проверяя на практике свой собственный, написанный ещё во Флориде, трактат о сексуальном неврозе толпы. Конечно, последующие его действия были преднамеренны. Джим впоследствии признавал это. Среди групп это тогда становилось модным – доводить своих фанатов до крушения стен, а ему хотелось посмотреть, сможет ли он сделать шаг дальше – ему хотелось посмотреть, сможет ли он спровоцировать бунт.

Остальные “Doors” были уже на сцене, создавая любимый всеми типично “дорзовский” музыкальный мир. Джим выпятил грудь, слегка коснулся своих длинных волос и шагнул вперёд. Он сделал шесть больших шагов к центру сцены, схватил микрофон и зарычал.

“ Гитлеровское” извержение пятнадцатитысячной силы приветствовало его, и в качестве противодействия он сказал ребятам играть все самые “возбуждающие” песни, начиная с “Неизвестного солдата”. В 1968-м году антивоенные настроения росли как на дрожжах, и эта песня была фактически запрещена к публичному исполнению, пока неистовый фильм, сделанный “Doors” для того, чтобы протолкнуть песню на телевидение, не прошёл цензуру. Эта запись достигла Тор 40, став “пробивной” песней того явления, которое потом с надеждой назовут Революцией.

Следом шло “Прорвись насквозь”, а потом – “Пять к одному”. Когда Джим кричал “Мы хотим мир, и мы хотим его сейчас” в песне “Когда музыка закончилась”, вся толпа повторяла это требование вслед за ним.

Джим отдал этому концерту всего себя, используя все известные ему приёмы: падал и прыгал, корчился в мнимой агонии, бросался на пол сцены с такой силой, что поранил бок, приставлял маракасы к соответствующему месту своих обтягивающих кожаных штанов, затем бросал их в девочек из первых рядов, расстёгивал рубашку и бросал её в зал следом за маракасами.

Было два “биса”, затем Билл Сиддонз объявил: ““Doors” уехали, они покинули это здание”.

Это было самое обычное концертное объявление, которое делали и “Beatles”, и “Rolling Stones”.

Толпа топала ногами и требовала в один голос: “Ещё, ещё, ещё, ещё, ещё, ещё, ещё…”

Кто-то балансировал на перилах балкона в позе лебедя, ныряющего с пятиметровой высоты в пропасть, в толпу, беснующуюся на бетонном полу внизу. Пульсирующий рёв голосов – и внезапная тишина, когда все в зале разом повернулись лицом к безымянному тинэйджеру, который оторвался от перил, а его руки вытянулись из плеч как крылья.

Толпа расступилась перед ним, и он приземлился с неприятным хлопающим звуком. Никто не дышал. Затем тинэйджер поднялся на ноги и нарушил молчание:

Здорово! Какое открытие!

Толпу прорвало. Она заполонила сцену. Она смела оцепление и одолела первые три метра, была отброшена назад, затем новой волной накрыла инструменты.

В итоге гастрольная команда “Doors” и полицейские майора Дэли ногами, дубинками, брошенными барабанными палочками Денсмора и микрофонной стойкой Джима отогнали последних фанов “Doors”. Джим Моррисон увидел доказательство своей теории.

Для сотен тысяч, а, возможно, и для миллионов своих слушателей Джим был миловидным мятежником, воображаемым сексуальным партнёром, Королём Ящериц, романтическим сумасшедшим. Для средней Америки он был общественным развлечением, непристойным и высокомерным. Это была апокалиптическая его сторона.

В частной жизни, с друзьями, он обнаруживал естественную невинность, дополненную неподдельно застенчивым поведением и мягким голосом. Но, по собственному признанию, его тянуло к крайностям: “Я думаю, что важны высшие и низшие точки. А всё, что между ними – в промежутке. Я хочу попробовать всё, и я хочу попробовать всё в самых крайних проявлениях”. Он мог быть весьма воспитанным, вежливым, даже начитанным; в другой ситуации он мог быть грубым или, как он предпочитал это называть, “примитивным”.

Но более всего Джим Моррисон был гениальным.

Со своими друзьями он мог быть успокаивающе благовоспитанным, даже почтительным. Джек Холзман говорит: “Он не пытался, как правило, понравиться кому-то, кто нравился ему, поддакиванием. Я думаю, он пытался найти способ согласиться с вами – как японцы, которые никогда не скажут “нет”, а только: “да, но…” Обычно в интервью Джим так реагировал на утверждения, с которыми не был согласен: “Я понимаю, что вы имеете в виду, но, может быть…”” Подобным же образом он показывал своё сочувствие к фанатам. В Филадельфии, например, он увидел двух тинэйджеров, посаженных друзьями на мель, и снял им на ночь комнату в гостинице, а в Нью-Йорке после концерта он утешал другого тинэйджера, кем-то обиженного. Однажды он отдал свою куртку какому-то подростку, встреченному наулице в ливень и дрожащему от холода. Джек говорит, что, “судя по его манерам, я думаю, Джиму нравилось, чтобы люди так думали о нём”. Когда он хотел, у него были превосходные манеры, и он был удивительно интересным собеседником.

Он мог проявлять невероятное сочувствие. Примером тому – юный тинэйджер, для которого Джим был одновременно кумиром и старшим братом – позже, кажется, Джим получал удовольствие от такой специфической роли. Денни Салливан познакомился с “Doors” через одного из их гастрольных менеджеров, а после того, как он попал на их концерт, привязался к ним настолько, что направился в офис “Doors” в Западном Голливуде. Возможно, потому, что ему было всего тринадцать лет и он был маленьким, его никто не остановил. Это произошло незадолго до того, как все в “Doors” узнали, кто он такой. Это было незадолго также и до того, как Биллу Сиддонзу показалось, что Денни слишком часто и всюду суёт свой нос и вмешивается в офисный распорядок. Он порядком приуныл, когда Сиддонз сказал, чтобы он пореже появлялся здесь. Но Джим сказал, что слова Билла не имеют значения, и поручил Денни заботы о фанатской почте, которую к тому времени приносили мешками. Денни платили по десять центов за каждое письмо, на которое он отвечал.