История Петербурга в преданиях и легендах - Наум Синдаловский

Легенды утверждают, что, будучи однажды в Швейцарии, Иван Иванович получил в подарок от тамошних шутников некоего символического чёртика. С тех пор в его петербургском дворце на Итальянской улице этот чёртик с рожками не давал покоя ни хозяину, ни его гостям. Графу это порядком надоело, и он решил избавиться от мекого беса. Но ничего не получилось. Отчаявшись, Шувалов обратился к монахам Троице-Сергиевой лавры. И те будто бы посоветовали ему приобрести русского чёрного кота, который непременно «одолеет иноземную нечисть». Дальнейшая судьба и швейцарского чёртика, и русского кота нам неизвестна, но вот не так давно и, видимо, вовсе неслучайно на Малой Садовой улице, вблизи бывшего дворца Шувалова, появилось скульптурное изображение чёрного кота.

В елизаветинское время попал в немилость генерал-фельдмаршал Степан Фёдорович Апраксин. Он содержался под арестом в Подзорном дворце, некогда выстроенном в устье Невы для Петра I, который, как мы уже упоминали, любил оттуда наблюдать движение кораблей между Кронштадтом и Петербургом. Сохранилось предание о необычной кончине Апраксина. Будто бы Елизавета, недовольная затянувшимся следствием над фельдмаршалом, приказала «немедля кончить его дело, и если не окажется ничего нового, то объявить ему тотчас и без доклада её монаршую милость». На следствии, как рассказывает легенда, было условлено, что когда председательствующий скажет: «Приступим к последнему», то в это время и будет объявлена монаршая милость. Услышав эти слова и предполагая ужасные пытки, старый солдат задрожал всем телом и тут же упал замертво.

Впрочем, ту же легенду рассказывают про строителя канала Петра Великого в Кронштадте инженер-генерала Любраса. Награждая его, Елизавета Петровна попросила «подать Андреевскую ленту». При слове «подать» престарелому генералу почудилось «оковы», и он пал замертво к ногам изумленной императрицы.

Существуют малодостоверные рассказы о том, что Елизавета Петровна дважды встречалась с несчастным шлиссельбургским узником Иоанном Антоновичем. В первый раз это будто бы произошло в доме канцлера Воронцова, во второй – в доме графа Шувалова. Вот как изложил эту встречу Данилевский в романе «Мирович».

«Государыня Елизавет-Петровна объявила желание тайно увидеть принца Иоанна. Одни говорят, что это свидание было в доме Шувалова на Невском, у старого дворца, другие же, что государыня, при пособии канцлера Воронцова, виделась с принцем у Смольного, в доме бывшего секретаря Тайной экспедиции. Принца, под предлогом совета с доктором, привезли на курьерских к ночи; рано утром он опять был в Шлиссельбурге. Одели его в дорогу прилично. Петербургский форштадт он принял за слободу и не догадывался с кем, через шестнадцать лет, ему пришлось встретиться. Елизавет-Петровна на это свидание явилась в мужском платье. Кроткий и важный вид несчастного юноши глубоко её тронул. Она взяла его за руку, несмело, под видом доктора, сделала ему два-три ласковых вопроса. Но когда ничего не знавший принц взглянул ей в глаза и, в ответ ей, послышался его жалобный, раздирающий душу голос, государыня вздрогнула, залилась слезами и, прошептав окружающим: „Голубь, подстреленный голубь! Не могу его видеть!“, – уехала и более его не видела и о нём не спрашивала. А на замыслы Фридриха освободить принца объявила: „Ничего не поделает король; сунется, велю Иванушке голову отрубить“».

Ко времени царствования Елизаветы Петровны относится такая малоизвестная широкому читателю страница отечественной истории, как скопчество. Официальная историография о ней упоминать не особенно любит. Тем более интересно обратиться к фольклору. Зарождение скопчества как ответвления от хлыстовства относится ко второй половине XVIII века и связано с именем основателя секты Кондратия Селиванова. Скопчество предполагало обязательное, как правило, добровольное, ритуальное оскопление мужчин, которое приравнивалось к крещению. Согласно преданиям, в Петербурге такой ритуал тайно совершался на глухой окраине Петербургской стороны, в районе современной улицы Чапыгина. После примитивной хирургической операции неофита называли белым голубем, и он становился равноправным членом братского товарищества, или «корабля». «Корабль» на языке сектантов – это ячейка, как правило, состоящая из 20–30 человек.

История сектантского термина «корабль» восходит опять же к легенде о том, что это хлыстовское течение имело особенное распространение среди кронштадтских моряков, причем, в состав секты входили не только простые матросы, но и офицеры, а руководитель ячейки назывался «корабельным мастером».

Широкому распространению скопчества на Руси способствовала легенда о таинственном конце царствования Елизаветы Петровны. Будто бы она была на троне только два года. Затем, передав правление любимой фрейлине, похожей на неё, переоделась в нищенское платье и ушла из Петербурга. Где-то в Орловской губернии она встретилась с «людьми божьими и познала истинную веру». Елизавета поменяла имя на Акулину Ивановну и осталась жить со скопцами.

Как сказано в легенде, сын её – Пётр Фёдорович – уже был оскоплён, когда учился в Голштинии. Вот почему, продолжает легенда, по возвращении в Петербург и женитьбе на будущей русской императрице Екатерине он не мог выполнять супружеские обязанности, о чём без устали судачили не только во дворце, но и во всем Петербурге. Несколько забегая вперёд, скажем, что по той же легенде, будучи арестованным и сосланным в Ропшу, Пётр Фёдорович, в то время уже Пётр III, сумел поменяться одеждой со своим караульным, тоже скопцом, и сбежал из-под ареста к Елизавете Петровне, то есть Акулине Ивановне. Там он якобы назвал себя Кондратием Селивановым и таким образом стал «отцом-основателем русского скопчества».

Для большей достоверности всей этой невероятной истории были использованы петербургские скопцы. По их утверждению, им будто бы удалось обратить в свою веру лакея Петра III, который подтвердил, что «Селиванов действительно император и что он его сразу узнал, как только увидел».

Легенды о Петре Фёдоровиче в петербургском городском фольклоре постоянно переплетаются с легендами о Кондратии Селиванове и даже с легендами о Пугачёве. Так, например, в народе ходили слухи, что все эти три лица суть одно и то же, что это Спаситель, который вырос у немцев, а затем пришел к нам царствовать под именем Петра III. А потом уже, после чудесного спасения, скрывался под разными именами.

Между тем подлинный Кондратий Селиванов в 1795 году, отбыв ссылку в Сибири, вернулся в Москву и там продолжал называть себя то Петром III, то Иисусом Христом. По указанию Павла I он был разыскан и доставлен в столицу. По некоторым сведениям, «император довольно долго и тихо говорил с ним в кабинете».

В Петербурге Селиванов жил до 1820 года. Свободно проповедовал и, как утверждают, принимал у себя многих высокопоставленных персон, вплоть до обер-прокурора Синода, личного друга Александра I, князя Голицына. Да и сам император, по некоторым легендам, накануне Аустерлицкого сражения имел с Селивановым продолжительную беседу, во время которой тот предсказал ему поражение. По другому преданию, в 1812 году Селиванов «лично благословил своего „внука“ Александра I на войну с Наполеоном».

Запрет на деятельность скопцов в Петербурге появился неожиданно. Едва столичный генерал-губернатор Милорадович узнал, что его племянника, поручика гвардейского полка Алексея Милорадовича, будто бы по его личному согласию вот-вот готовы оскопить, как тут же добился у императора высылки Селиванова и запрета его секты.

Легенды, напоминающие о скопцах, нет-нет да и появляются сегодня. На Троицком поле, что вблизи проспекта Обуховской обороны, недалеко от Троицкой церкви, в своё время были выстроены дома для рабочих. Вскоре в обиходной речи их стали называть «кораблями». Сохранилась легенда о том, что во время наводнения 1924 года они как бы всплыли, а затем, как только вода спала, встали на свои прежние места. Но есть и другая легенда об этих домах. Будто бы здесь некогда обитали многочисленные секты скопцов, благодаря чему эти дома и получили в народе такое название.

Особое место в мифологии Петербурга принадлежит блаженной подвижнице с Петербургской стороны Ксении, прозванной в народе Петербургской, или Блаженной. И не потому, что она стала героиней многочисленных легенд и преданий. Таких героев в трёхсотлетней петербургской истории достаточно. И даже не потому, что её причислили к лику святых, и она как бы официально стала небесной покровительницей города. Значение её для петербургской низовой культуры состоит, как нам кажется, в том, что её смерть, случившаяся более двухсот лет назад, игнорировалась, не признавалась петербуржцами всех поколений. О Ксении Блаженной складывались и передавались из уст в уста легенды как о современнице. Так было в XIX веке. Так было в ХХ-м. Это продолжается и в наши дни.