Через время, через океан - Анна и Сергей Литвиновы

Вот гром и грянул. Умер директор – внезапно, в одночасье. Разумеется, было вскрытие. Посмертный анализ крови расширенный... И сделало следствие вывод: что виновата в его смерти я... Залечила.

Слава богу, у меня хотя бы ума хватило взять с моего начальника расписку, что принимает он настои по своей воле и, случись что, никаких претензий ко мне иметь не будет. Но все равно – скандал был страшнейший. Завели уголовное дело, мотали нервы, из квартиры заводской, конечно, поперли... Но злого умысла доказать не смогли. Я ж не насильно его поила, сам просил. И ни единого отравляющего вещества в моих травах, конечно, не обнаружили. Арника – не яд...

А когда подписку о невыезде наконец аннулировали, из Москвы я быстрее лани бежала. Затаилась в своей деревне... И хотя бабуля моя к тому времени умерла, а ко мне, по старой памяти, пытались на лечение ходить, я всем отказывала. Хватит уже. В третий раз господь не смилостивится.

Устроилась у нас в колхозе в правление на машинке стучать. И как ни теребила меня мамаша, ни взывала к моему честолюбию, ни гнала в Москву – с места сдвинуть не смогла. Сломалось во мне что-то. Хотя знания и остались, а уже веры в себя не было. Вроде и знаю, как лечить, а все равно где-то в подсознании червячок точит: а вдруг опять ошибусь? Возьму на себя слишком важную миссию – и не справлюсь?..

Даже когда десять лет минуло, и вся эта перестройка началась, и знахарки стали в столице абсолютно легальные офисы открывать, и я знала, что они, эти шарлатанки, вообще ничего не умеют, только деньги почем зря с людей тянут, все равно в Москву не поехала. Не судьба, значит, не судьба. Только единственного пациента за все эти годы и вылечила, уже при капитализме. Нога у него сохла, и все врачи его лечить отказались – говорили, только резать надо. Левкой мужика звали... Вроде взрослый, отец семейства, а глаза – как у ребенка, испуганные. И лечила я его не за деньги, а потому что пожалела просто. Да еще смешно стало, какими словами он меня о помощи молил: озолотить, мол, не смогу, но, если потребуешь, любое желание твое исполню. У меня-то желаний никаких уже тогда не было, но все равно забавно – такую вроде как волшебную палочку заиметь... Кто знает: вдруг когда пригодится?

А лет пять назад в нашу деревню приехала Магда. Домик себе купила по соседству с моим. Приезжала на лето свежим воздухом дышать. Мы с ней полегоньку общались, конечно. Она ж городская, ничего в нашей жизни не понимает. Я ей и по огороду советы давала, и грибные места показывала. Но никакой дружбы, естественно, не было. Магда – столичная штучка, вращается, как говорила, в высоких кругах, ботиночки кожаные, руки с маникюром, кремы французские. А я – деревенская курица. Снисходила она до меня, да и только.

Все в один день изменилось, когда однажды мы вместе за малиной отправились. Магда-то к лесам непривычная. Когда сквозь бурелом идешь, нужно осторожно двигаться, по шажочку. А она – словно конь, перла, советов моих не слушалась. Ну, и провалилась со своей поступью королевской в волчью яму. Что тут началось: оханье, крик, слезы! Я вытаскиваю ее – она вся исцарапана, и до ноги, кричит, даже дотронуться невозможно, явно сломала! И прямо в истерике бьется, мочи, плачет, нет, а «Скорую» же в лес не вызовешь.

Ну, тут уж не до принципов было. Я, когда далеко от дома ухожу, особый настой всегда сую в карман – для поддержания сил, если, не дай бог, с пути собьешься. Заставила ее выпить. А потом говорю: дай, на ногу гляну. Она вопит: нет, даже не прикасайся! Оставляй меня тут, за подмогой беги! Но выглядит уже получше, говорит потише – лекарство мое подействовало... А за помощью идти – это ж километров пять, да сквозь чащу! Пока найдешь кого, пока обратно вернешься – часа четыре пройдет. Тебя, пугаю, за это время волки съедят! Ну, и уговорила ее. Дала она на свою ногу взглянуть – обычный вывих. Я легонько, осторожно так глажу, глажу... А потом дернула. Магда заорала дико и смолкла. Вправила я ей ногу. С первого раза.

И с тех пор отношения наши, конечно, стали уже не соседскими, а вроде бы в дружбу переросли. Магда – женщина въедливая, настырная. Выведала у меня, кто я и что умею. Я ей даже свою коллекцию трав-настоек продемонстрировала... Ну, она восхищалась ужасно, но сначала ничего не предложила. Сказала, подумать ей надо. А на следующие выходные приезжает и говорит: «Собирайся. В Москву со мной поедешь». Зачем? Как? Ну, она и рассказала. Про подругу свою, великую балерину Крестовскую, которая сейчас старенькая совсем. Еле ходит – артрит замучил. И почки застужены. И с головой уже не очень – забывается... И что ни один из самых академиков известных ей помочь не может.

Я смеюсь: «Так если академики не могут – от меня какой толк?»

А Магда только отмахивается. Я, говорит, тебя раскусила. Ты со своей медициной народной десяток академиков заменишь... Нет, стою на своем, не поеду. А она на меня наседает: «Да ты хотя бы посмотри на нее. Поговори с ней! Увидишь, что помочь нельзя, – развернешься и уедешь».

Ну, и уболтала меня. Встретилась я с балериной. Несчастная, одинокая, больная женщина. Пахала в своем балете, не щадя сил, и, конечно, организм не выдержал. Полностью на ноги ее не поставишь, но лет десять-пятнадцать скинуть можно. И боль в коленках облегчить можно, и от почечных колик у меня отвар есть. И для тонуса жизненного – этот я на своей мамашке, изрядно к тому времени постаревшей, давно опробовала...

В общем, я взялась. И опять, как с тем директором, пошло у меня дело, еще как пошло! Аж страшно было, насколько легко... Балерина моя и спину распрямила, и сама ходить стала – сначала с палочкой, а потом и своими ногами... Головные боли прошли, поясницу ломить перестало. На меня чуть не молится, доченькой называет. И Магда на меня не нарадуется – взяла к себе, в Дом искусств, техничкой, выбила жилплощадь.

Но я все равно боялась, что зарвусь, не справлюсь с балериниными болезнями. Все настои тысячу раз и на себе проверяла, и Крестовской давала осторожно, сначала по ложечке, наблюдала и только потом дозу увеличивала...

Однако престарелая прима уверенно шла на поправку. Единственная беда: платила она мне сущие копейки. Еще, правда, зарплата технички была, но тоже известно, что там за деньги. Я в деревне со своего огорода и то куда богаче жила. К тому же там – дом, леса мои любимые, тишина. А тут – столица, шум, гомон, и квартира у меня была с окнами на Третье кольцо. Восемь полос машин круглые сутки. Впору самой настой от мигрени принимать...

И однажды я не выдержала. Говорю своей балерине: так, мол, и так, Лидия Михайловна, вам уже куда лучше, а настои я и дальше слать буду. Но сама, извините, домой поеду. Невмоготу мне. Думала, она согласится, отпустит. А Крестовская, как всполошится! Нет, умоляет, Тонечка, не бросай меня! Ты мне так помогаешь! Ну, я и брякнула в ответ: «Я-то вам помогаю. А вы мне сколько платите – на хлеб даже не хватает, не то что на нормальное жилье, хотя бы где-нибудь возле парка». Тогда она резво, я уже ее поставила ведь на ноги, в кабинет бросается... И выносит оттуда неслыханной красоты брошь. Ветка изящнейшего плетения, а в центре орел, весь драгоценными камнями усыпанный. А в клюве он держит огромный бриллиант... Я аж ахнула от такого дива. А Крестовская серьезно так говорит: «Вот, Тонечка. Отдать ее сейчас не отдам, слишком дорога она мне. Но завтра же мы с тобой отправимся к нотариусу, и я тебе эту брошь отпишу. Жить мне по-всякому, даже с твоей помощью, не десятилетия – несколько лет осталось. А цена броши миллионы. Будешь мне помогать и дальше до моей смерти, она твоей будет. Уйдешь – тут же завещание изменю. Как и было, на Егорку, домоправителя своего...»

И действительно, отправились мы назавтра к нотариусу, а копию завещания Крестовская мне вручила. И осталась я при ней... Но только странная вещь – пока я почти бескорыстно ей помогала, балерина каждому нашему общему крошечному успеху радовалась. Без палочки стала ходить – праздник. Голова с утра не болит – счастье. Спину не ломит – ты, Тонечка, моя спасительница... А как отписала мне брошь, почему-то сразу придираться начала. И настои мои горчат, и толку от них все меньше, и коленки у нее снова разболелись... Я, конечно, занервничала. Никак понять не могла – то ли она издевается, то ли меня пугает. А то вдруг я, как с тем директором, неправильно ее лечу? И ей на самом деле хуже становится?.. Села я за книги, про балеринины болезни читаю, целыми днями голову ломаю, как свои настои усовершенствовать... Но Крестовская все равно ворчит, изводит меня постоянно, грозится. А Магда утешает: ничего она не сделает, не изменит завещания. Просто характер дурной, как у всех звезд, пусть и давно закатившихся.

Но, оказывается, плохо Магда знала свою подругу. А Люся, домработница, мне призналась. Как-то, когда я в свою деревню уезжала новых трав собрать, Крестовская совсем уж с левой ноги встала. И голова у нее раскалывается, и спина не разгибается. Погода еще плохая, небо серое, дождь, а когда хмарь, все болезни ведь обостряются. Ну, балерина и психанула. Велит Егорке своему: вези меня к нотариусу! Не справляется, мол, Тонька со своими обязанностями! Никакого толку нет от ее лечения! Ну, а тот – рад стараться. И переменила, подлая, завещание. Все обратно ему отписала. А мне ничего не сказала. Если б Люська, душа добрая, меня не просветила, так бы и не знала я, продолжала стараться да надеяться на сказочное богатство...