Наука быть живым. Диалоги между терапевтом и пациентами в гуманистической терапии - Джеймс Бьюдженталь

— Ну, как бы то ни было, однажды вечером мой дядя попросил меня прогуляться с ним. Он выглядел очень напряженным и каким-то злым. Сказал, что ему действительно жаль, но мне больше нельзя жить с ними: тетя Джулия переживает климакс и поэтому стала очень нервной. Он действительно расстроен, но договорился, чтобы я переехала к его кузену в Нью Хэмпшир, на ферму.

— Что Вы почувствовали, когда он сообщил вам об этом?

— О, это было просто ужасно. Я… — Слезы полились сильнее. — Я думала, что, вероятно, не помогала тете Джулии столько, сколько было нужно. Помню, что просила его дать мне еще один шанс и обещала быть очень хорошей и много помогать. Я была очень испугана. По крайней мере, я знала дядю Беннета и тетю Джулию до аварии, но никогда не слышала об этих кузенах из Нью Хэмпшира. Я умоляла и плакала и, в конце концов, он сказал, что поговорит с ней еще раз. И в ту ночь у них было настоящее сражение. И я хотела убежать, но была так напугана, что не знала, что делать. — Теперь она плакала навзрыд, и впервые с тех пор, как она вошла в комнату, я почувствовал, что больше не являюсь центром ее внимания. Ага, вот в чем секрет ее воздействия на меня: она заставила меня чувствовать, что я являюсь эмоциональным центром ее переживаний. Это действительно сильный яд.

— Вы снова можете почувствовать, как испуганы и растеряны были тогда.

— О да, да. — Ее голова мгновенно поднялась, и молящий взгляд, теперь уже смешанный с благодарностью за понимание, засиял на лице. Я был склонен иронизировать по поводу ее фиксации на моей персоне, поскольку меня несколько раздражало, что я действительно реагировал на это. Меня действительно трогали ее молчаливые мольбы, ее страдания… Да, и этот эротический аромат, который исходил от нее.

— Это длилось всего четыре месяца, думаю, не больше. В любом случае это было ужасное время для всех нас. Вероятно, мне следовало сразу ехать туда, куда с самого начала собирался отправить меня дядя. Я продолжала пытаться угодить тете Джулии. Я пыталась помогать по хозяйству, но никогда не делала все точно так, как ей нравилось. Я пыталась не говорить много за едой, но тогда мы просто сидели молча, и это было ужасно. Я действительно старалась, но… Так что потом меня отправили в Нью Хэмпшир.

— Ну, и как?

— Некоторое время все было нормально. Мистер и миссис Кольтен были хорошими людьми. Они старались, чтобы я чувствовала себя, как дома, и пытались научить меня тому, что считали правильным. Они были пожилой парой. Их дети были взрослыми и уже имели собственных детей. Иногда с ними было очень мило. У нас бывали большие семейные пикники и приемы по праздникам — совсем как в старинных романах, но потом…

— Потом?

— Ну, полагаю, мистер Кольтен старел, а я… Это меня смущает. — Она снова смотрела на меня со сладкой улыбкой, но теперь она действительно была смущена, а не просто требовала подтверждения.

— Вам трудно говорить о том, что произошло?

— Да. Я имею в виду, что уверена: он не хотел причинить мне никакого вреда. Он действительно был добрым человеком.

— Мистер Кольтен.

— Да, понимаете, я созрела за то время, когда жила с дядей Беннетом и тетей Джулией. Я имею в виду, что созрела довольно рано, и у меня была вполне сложившаяся фигура, когда мне было двенадцать или тринадцать лет. О, это…

— Вам трудно говорить о своем теле и своем сексуальном созревании.

— Не знаю, почему. Я имею в виду, что я — не ребенок. Мне тридцать семь лет, но, полагаю, я довольно наивна в определенном смысле или неопытна… — Она отклонилась, и теперь ее подлинное смущение сопровождалось легким приглашением, и все это создавало дьявольскую смесь.

— Вы действительно очень привлекательны в своем смущении. Вы осознаете это?

Она по-настоящему смутилась и покраснела.

— О! О, я не знала. То есть, что я такого сделала? Я не осознавала…

— Мисс Гован, вы ничего такого особенного не сделали. Не стоит так беспокоиться. На самом деле я нахожу это довольно приятным, но мне интересно знать, насколько вы осознаете то воздействие, которое оказываете на окружающих.

— О, извините. — Она еще больше сконфузилась. Она совсем не знала, чего от нее ждут дальше, а для Луизы Гован главное, очевидно, было оправдывать ожидания. Неудивительно, принимая во внимание историю, которую она рассказывала.

— Что произошло с мистером Кольтеном?

— О, на самом деле ничего серьезного. Просто постепенно я осознала, что он пытается подсмотреть за мной, когда я принимаю ванну, и отправиться на прогулку вдвоем. Однажды, когда мы с ним гуляли, он привел меня на пруд и сказал, что это его старый бассейн. Он получал массу удовольствия, рассказывая мне, как они купались в нем нагишом, и он хотел, чтобы я прямо сейчас сняла одежду и искупалась там. Мистер Кольтен сказал, что будет наблюдать за тем, чтобы никто не подошел, и все будет в порядке. Я была ужасно испугана, но он продолжал настаивать, и, наконец, я начала раздеваться. И когда я сняла платье и белье, из кустов выскочила миссис Кольтен, крича на нас обоих. Думаю, ей показалось, что я пыталась соблазнить его или что-то в этом роде. Я только плакала и плакала, пытаясь все объяснить, но никто мне не верил. А старик только все запутал, пытаясь защитить и меня, и себя и отрицая вообще все. Все это превратилось просто в кошмар. Как бы то ни было, спустя примерно неделю они отправили меня обратно к дяде Беннету.

— Что вы чувствовали при этом?

— Не знаю. Я словно онемела, и мне было очень стыдно. Я просто не хотела никого видеть и ничего слышать об этом. — Она тихонько плакала, и, казалось, избегала встречаться со мной глазами. — Ну, а потом мне нельзя было оставаться у них. Так что через месяц или около того они пристроили меня жить к пожилой леди и, я стала помогать ей в обмен за комнату и содержание. Это была миссис Дэвис, и я оставалась с ней, пока мне не исполнилось шестнадцать. Потом…

И Луиза продолжала рассказывать о своем печальном детстве. Было нетрудно понять, почему она так сильно старается угодить. В девять лет она была тяжело ранена в аварии, в которой погиб ее отец; вскоре после этого умерла мать Луизы. С тех пор она постоянно попадала в ситуации, где ей приходилось угождать лишь для того, чтобы продолжать жить там, где временно находился ее дом.

К концу нашего сеанса, после того, как она закончила свой рассказ и мы поговорили о планах относительно терапии, я решил еще раз выяснить, насколько она осознает свое воздействие на посторонних.

— Есть одна вещь, которая произвела на меня впечатление во время нашего разговора, мисс Гован. — Вы кажетесь очень озабоченной тем, чтобы казаться приятной, покладистой и веселой, даже если вы рассказываете об очень невеселых вещах. Было бы полезно знать, насколько вы осознаете это свое поведение.

— О, это меня смущает. — И она действительно смутилась, хотя и немного кокетничала. Это тоже выходило эротично. — Ну, думаю, я знаю кое-что об этом. Иногда я осознавала, что очень стараюсь… Не знаю, как сказать. Ну, я однажды подумала — после того, как посмотрела кино: «У меня жизнь, как у Бетт Дэвис, а я притворяюсь, будто я Ширли Темпл».

Это хорошо сказано, подумал я про себя, только я бы добавил: «Ширли Темпл и Мэрилин Монро».

Встречаясь с Луизой около года, я чувствовал, что приторное кокетство уменьшилось, но эротические намеки продолжались, как и ее стремление угождать. Манера с необыкновенным напряжением и вниманием сосредоточиваться на моем лице и глазах временами раздражала меня, но временами действовала сильно и загадочно.

Луиза руководила обучением социальных работников в большой общественной организации, и из того, что мне удалось узнать, я сделал вывод, что она была хорошим работником и ее любили. Но она начала осознавать, что ей не хватает внутреннего зрения и чувства идентичности, которое оно дает. Луиза говорила: «Я не знаю, кто я на самом деле. Я почти могла бы сказать, что не знаю, есть ли я на самом деле. Я имею в виду, что уверена в том, что существую — только когда я с кем-то, особенно с тем, кто нуждается во мне. В последнее время, с тех пор, как мы начали говорить об этом, я спрашиваю себя: если никто не будет во мне нуждаться, я, может быть, просто исчезну?»

Луиза стала так остро осознавать свою зависимость от других, что думала о себе то как о пустой раковине, которая оживает только в чужих руках, то как о «нагревательном приборе», который нужен лишь для того, чтобы давать другим тепло, и не имеет значения сам по себе.

18 октября

— Я продолжаю думать о Синтии, студентке, о которой рассказывала вам на прошлой неделе. — Луиза устроилась на кушетке с привычной непринужденностью, которая контрастировала с ее первыми неловкими и смущенными путешествиями на этом странном транспортном средстве. — Я чувствую, что хочу поговорить о ней, и в то же время не хочу даже думать о ней, хочу все это забыть. — Она поправила наволочку на подушке, расправила свою скромную юбку, аккуратно спрятав ноги. (В последнее время мне стало казаться, что юбки стали короче, чем раньше, но я не был уверен в этом.)