5. Театральная история. Кренкебиль, Пютуа, Рике и много других полезных рассказов. Пьесы. На белом камне - Анатоль Франс

— Разумеется, — сказала Зоя.

— Прическа и костюм напоминают о временах его молодости. Волосы, словно откинутые ветром. Высокий темно-зеленый воротник, нанковый жилет и широкий галстук из черного шелка, трижды обертывающий шею.

— Лет десять тому назад еще можно было видеть стариков в подобных галстуках, — заметила Зоя.

— Как будто так, — сказал г-н Бержере. — А уж господин Малоре, конечно, никогда не носил других.

— Ты говоришь, Люсьен, о декане филологического факультета в Сент-Омере… Вот уж тридцать лет, как он умер, — нет, даже больше.

— Ему было за шестьдесят, Зоя, когда мне не было и двенадцати. И я совершил тогда неслыханно дерзкое нападение на его галстук.

— Мне кажется, — сказала Зоя, — я припоминаю эту проделку. Она не отличалась тонким остроумием.

— Нет, Зоя, нет, ты не помнишь об этом нападении. Если бы ты сохранила о нем воспоминание, ты говорила бы по-другому. Как тебе известно, господин Малоре отличался великим почтением к своей персоне и при любых обстоятельствах сохранял собственное достоинство. Как тебе известно, он тщательно исполнял все требования благопристойности. У него была восхитительная старомодная манера говорить. Однажды, когда он пригласил пообедать наших родителей, он самолично предложил нашей маме во второй раз блюдо артишоков, сказав при этом: «Еще один задочек, сударыня». Это значило поступать и говорить в соответствии с лучшими традициями учтивости и светской речи. Ибо наши предки никогда не говорили «донышко артишока». Но словечко устарело, и мама с трудом сдержалась, чтобы не расхохотаться. Не знаю уж как, Зоя, но нам стала известна эта история с артишоками.

— Стала известна, — сказала Зоя, которая подрубала белые занавески, — потому что отец рассказал ее однажды при нас, не заметив нашего присутствия.

— И с того времени, Зоя, ты без смеха не могла видеть господина Малоре.

— Да ведь и ты тоже смеялся.

— Нет, Зоя, я не смеялся над этим. То, что заставляет смеяться других, мне не смешно, а то, отчего я смеюсь, не смешно другим. Я много раз замечал это. Я нахожу забавное там, где никто его не находит. Я смеюсь и печалюсь шиворот-навыворот, и это часто ставит меня в дурацкое положение.

Господин Бержере поднялся на стремянку, чтобы прикрепить «Вид на Везувий ночью, во время извержения» — акварель, которая досталась ему от одного из предков с отцовской стороны.

— Но я тебе не рассказал, сестра, в чем я виноват перед господином Малоре.

Мадемуазель Зоя ответила:

— Люсьен, пока ты еще на стремянке, пристрой, пожалуйста, карнизы для оконных занавесок.

— С удовольствием, — ответил г-н Бержере. — Мы жили тогда в маленьком домике в предместье Сент-Омер.

— Кольца с винтами в ящике, поверх гвоздей.

— Вижу… В маленьком доме с садом.

— Очень красивым садом, — сказала Зоя. — Он утопал в сирени. На лужайке была маленькая терракотовая статуя, изображавшая садовника, в глубине — лабиринт и грот, отделанный мелкими камешками и ракушками, а на ограде — две большие голубые вазы.

— Да, Зоя, две большие голубые вазы. Однажды утром, летним утром, господин Малоре пришел к нам в дом, чтобы поработать над книгами, которых не было в его библиотеке и которых он не мог найти и в городской, так как она пострадала при пожаре. Отец предоставил свой кабинет в распоряжение декана, и господин Малоре устроился там. Было решено, что после сличения своих текстов он останется позавтракать у нас.

— Посмотри-ка, Люсьен, не слишком ли длинны занавески.

— С удовольствием… В то утро была удушающая жара. Даже птицы молчали в неподвижной листве. Сидя под деревом в саду, я заметил в темном кабинете спину господина. Малоре и его длинные седые волосы, рассыпавшиеся по воротнику сюртука. Он не шевелился, только рука его тихонько двигалась по листу бумаги. В этом не было ничего необычного. Он писал. Но что показалось мне более странным…

— Ну, как занавески? Не коротки?

— Надо бы припустить еще пальца на четыре, моя добрая Зоя.

— Как, на четыре пальца? Дай-ка мне самой посмотреть, Люсьен.

— Смотри… Что показалось мне более странным, так это то, что галстук господина Малоре лежал на подоконнике. Декан, капитулируя перед солнцем, освободил свою шею от куска черного шелка, трижды обвивавшего ее. И длинный галстук свешивался с подоконника по обе стороны открытого окна. Меня охватило непреодолимое желание завладеть им. Я тихонько скользнул к стене, достал пальцем до галстука и потянул его; ничто не шевельнулось в кабинете; я потянул еще раз; галстук остался у меня в руке, и я тотчас побежал и спрятал его в одной из больших голубых ваз нашего сада.

— Это была не очень остроумная шутка, дорогой мой Люсьен.

— Да… Я его спрятал в большой голубой вазе и даже прикрыл его листьями и мхом. Господин Малоре еще долго работал в кабинете. Я видел его неподвижную спину и длинные седые волосы, рассыпавшиеся по воротнику сюртука. Затем няня позвала меня завтракать. Когда я вошел в столовую, самое невероятное зрелище представилось моим глазам. Я увидел рядом с отцом и матерью господина Малоре, важного, спокойного — и без галстука! Он сохранял свою обычную благородную осанку. Он был почти величествен. Но он был без галстука. И именно это казалось мне крайне удивительным. Я знал, что галстук не может быть у него на шее, поскольку лежит в голубой вазе. И все же я был в высшей степени изумлен, видя его без галстука. «Я не могу постичь, сударыня…» — говорил он вполголоса маме… Она перебила его: «Муж даст вам один из своих, дорогой господин Малоре».

И я подумал: «Я спрятал его галстук, чтобы посмеяться, а он не нашел его всерьез». И я удивлялся.

БОЛЬШИЕ МАНЕВРЫ В МОНТИЛЕ

Октаву Мирбо[97]

Действия были начаты, все обстояло прекрасно. По распоряжению генерала Южной армии Декюира, занявшего со своей бригадой выгодную позицию под деревьями Сен-Коломбана, в десять часов утра была произведена блестящая рекогносцировка, которая установила, что противника нет и в помине. После этого кавалеристы поели супу, а генерал, оставив свою свиту в Сен-Люшере, сел с капитаном Варно в пришедший за ними автомобиль и отправился в Монтильский замок, куда баронесса де Бонмон пригласила его к завтраку. Деревня Монтиль была разукрашена. При въезде в парк генерал увидел воздвигнутую в его честь высокую триумфальную арку, всю в флагах, военных трофеях и дубовых ветках, перевитых ветвями лавра.

Баронесса де Бонмон встретила генерала на крыльце замка и провела его в огромный оружейный зал, весь сверкающий железом,

— У вас великолепная резиденция, сударыня, и в прекрасной местности, — сказал генерал. — В этих местах мне часто доводилось охотиться, особенно у де Бресе, где я имел удовольствие встретить, если не ошибаюсь, вашего сына.

— Вы не ошибаетесь, — сказал Эрнест де Бонмон, который подвез генерала из Сен-Люшера. — Ну и скучища у этих Бресе, — неописуемая!

Завтрак был совершенно интимным. Кроме генерала, капитана, баронессы и ее сына, присутствовали г-жа Вормс-Клавлен и Жозеф Лакрис.

— Совсем как на войне! — сказала г-жа де Бонмон, усаживая генерала по правую руку от себя за стол, который был украшен цветами и статуэткой севрского неглазурованного фарфора, изображавшей Наполеона на коне.

Генерал окинул взглядом длинную галерею, увешанную прекраснейшими из ковров Ван Орлея.

— Кажется, обширный замок?

— Генерал, пожалуй, мог бы привести с собою всю бригаду, — сказал капитан.

— Я была бы счастлива принять ее, — ответила баронесса улыбаясь.

Беседа была простой, спокойной и сердечной. Из чувства такта о политике не говорили. Генерал был монархистом. Он не упоминал об этом, но все это знали. Он был совершенно корректен. Двое его сыновей были задержаны во время избрания президента Лубе, когда они кричали на бульварах: «Панама!»[98]; что же касается его самого, то он вел себя всегда осторожно. Говорили о лошадях и пушках.

— Новая семидесятипятимиллиметровая — просто прелесть, — сказал генерал.

— И не налюбуешься легкостью, с какой регулируется стрельба. Это поистине чудо, — подхватил капитан Варно.

— А когда она в действии, — заметила г-жа Вормс-Клавлен, — то благодаря остроумному новому устройству крышки зарядных ящиков служат прикрытием для прислуги.

Все восхищались военными познаниями супруги префекта.

Оценили и нравственный облик г-жи Вормс-Клавлен, когда она завела речь о Бельфейской божьей матери.

— Вы представляете, генерал, в нашем департаменте, в том же Бресе, есть чудотворная статуя пресвятой девы.

— Наслышан, наслышан, — ответил генерал.

— Аббат Гитрель еще до назначения епископом очень интересовался чудесными явлениями божьей матери Бельфейской, — продолжала г-жа Вормс-Клавлен. — Он даже написал книжку, в которой доказывает, что божья матерь Бельфейская — покровительница французского оружия.