Королева Виктория — охотница на демонов - А. Мурэт

— Ну-у… возможно, не все из них. Большую их часть. Некоторую часть. Немножко.

Она засмеялась. «Я выражалась неприлично, когда рожала, а, Альберт?»

— Боюсь, что да, моя дорогая.

Она покраснела. «Правда? И доктор слышал».

— Ты говорила так интересно… — и он наклонился к самому ее уху, — какого черта, ко всем чертям.

— О-о.

— И это еще не все, Виктория, — он покачал головой с притворной печалью. — Страшно вымолвить, не все. Ибо и другие слова срывались с твоих губ, например, — и он снова наклонился и зашептал, — проклятье, да провалитесь вы все.

Она принялась хихикать, смущенная.

— …и еще почему-то майский жук. Ко всему прочему в один момент ты заявила, что — цитирую — «я не подряжалась клянчить, как милостыню, вашу помощь», а про ребенка — «выкиньте из меня эту проклятую штуку, выкиньте же, вон-вон».

— О, Альберт.

— Я шучу, моя дорогая, — сказал он. — Конечно, ты была молодец, и в нужные моменты ты делала все, как надо, именно так, как надлежало.

— Спасибо, — прошептала она. — Спасибо тебе за все. — Она потянулась отбросить челку с его глаз, и они на мгновение застыли. Затем, чуть усилив голос, она обратилась к матери, которая сидела у двери, погруженная в вязанье: «И тебе спасибо, мама».

Герцогиня встала, отложив вязанье в сторону, и с коротким поклоном произнесла «Ваше Величество».

— Ты разочарована, что это не мальчик, мама? — спросила Виктория.

Глаза ее матери блеснули. «Все мои мысли были о тебе, крошка», — ответила она.

Виктория улыбнулась. Герцогиня снова села.

В накуренном помещении по соседству ожидали известия министры и сановники; туда им принесли новорожденную для освидетельствования.

Среди них были лорд Мельбурн, архиепископ Кентерберийский (который был немного навеселе, как потом доложили Виктории), епископ Лондонский и лорд-стюард, управляющий дворцом. Все эти достойные джентльмены, когда ребенка положили на стол и развернули донага, столпились над ним и поспешили выразить радость от успешного разрешения Виктории здоровым младенцем, хотя и не сумели скрыть разочарования, что этим младенцем был не принц, а принцесса — Виктория Аделаида Мария Луиза, которую в семье будут звать просто Пусси, Котенок.

Виктория оставалась в постели две недели, оправляясь от тяжелых родов. Все это время Альберт ухаживал за нею, ожидая ее полного выздоровления. Он сидел с нею в затемненной комнате. Читал ей. Писал за нее письма. Он никому не разрешал переносить ее с кровати на софу, делая это сам; и куда бы ей ни требовалось переместиться по дворцу, он настаивал, чтобы звали его, чем бы он ни был занят по своему обычному распорядку — и сам катил ее в коляске по коридорам. Конечно, это включало и выполнение обязанностей ее доверенного лица. Он представлял ее на заседаниях Тайного совета; он следил за всеми делами Кабинета министров и докладывал ей, он сам вникал в дела политической жизни. Вечером он обедал с герцогиней и затем шел к Виктории в ее комнату. Он выглядел как человек довольный, живущий любовью, и эти чувства наполняли его еще большим счастьем в домашней, семейной обстановке. Особенно это проявилось в том энтузиазме, с каким он готовил их дом к Рождеству.

Для их дочери это было первое Рождество, и такое событие, разумеется, должно было запомниться навсегда, как он заявил. И он принялся готовить к этому Виндзорский замок, а первой его задачей было устроить особое рождественское украшение: он сказал, что так всегда делают в Германии, там это традиция. Там принято, как он ей с гордостью сказал, ставить елку — такую высокую, какая только может поместиться, — и украшать ее всю-всю свечками, маленькими восковыми куклами, гирляндами из орехов и изюма, протягивая их меж ветвей.

И все собрались посмотреть, как ее ставили — елку в Виндзор на Рождество, — и Виктория тоже вышла, и у нее захватило дух, когда она увидела ее размеры, а несли ее не меньше пяти ливрейных лакеев в париках. Затем садовники долго почесывали лбы и спорили, озадаченные тем, как ее установить, пока старший садовник не решил, что ее нужно прикрепить к балке; дворецкий же ворчал, что «уж, конечно, эти сосновые иголки засыплют весь ковер», но, поймав взгляд Альберта, оживленно заявил, что «бесспорно и несомненно, это добавит праздничного настроения гостиной».

Когда все ушли, Альберт подошел к ней и взял ее за руку; и пару минут она наслаждалась одним только ощущением его прикосновения.

Это чувство так ее захватило, что она едва заметила вошедшего лакея, который что-то шепотом сказал герцогине Сазерленд. Та ответила ему тоже шепотом, затем извинилась и вышла вслед за ним из комнаты. Королева была слишком увлечена разглядыванием добавления к интерьеру гостиной, что не придала значения этим переговорам.

— Это и вправду так здорово, Альберт, — сказала она. — Любовь моя, может быть, это чересчур импозантно?

— Я попросил привезти самую большую ель, какую только смогут найти, — ответил он, — но я совсем не ожидал, что мои слова поймут так буквально. Боюсь, где-то в Европе обеспокоятся пропажей ценного ориентира.

Она засмеялась, и ее смех еще не отзвучал, когда герцогиня Сазерленд вернулась в комнату и подошла к ней, встав между елкой и королевой. Ее лицо было серьезным, руки сжаты перед грудью, реверанс неглубокий, быстрый.

— Слушаю, Гарриет, — сказала Виктория.

Позади герцогини виднелась ель.

(«Дерево внутри Вашего замка…»)

Виктория похолодела.

— У меня крайне огорчительная новость, Ваше Величество, — порывисто проговорила герцогиня.

— Ну? — у нее пропал голос, она еле двигала языком. — Что такое?

(«Я вижу Вас в большом горе, мисс».)

— Это Дэш, сударыня, — сказала герцогиня. — Мне так жаль, сударыня… но Ваш верный спаниель достиг в конце концов предельного возраста. Дэш умер, сударыня.

XXII

― Пароль снежный человек, — раздался голос у двери, и все толпившиеся в крохотном домике Браунов были так им ошеломлены, что в первую минуту все смешалось — за скрипом отодвигаемых стульев последовали проклятья и растирания шишек на голове, особенно у Хадсона и Хикса, которые вскочили со своих мест и, будучи выше всех других собравшихся, ударились макушками о низкую балку потолка.

А почему, по какой такой причине весь этот переполох?

Из-за неожиданного визита королевы.

Произнеся пароль, хотя его никто не спрашивал, она открыла дверь в домик (это вызвало у Мэгги и Джона Брауна-старшего серию обвинительных взглядов в сторону друг друга — каждый упрекал другого в том, что дверь осталась незапертой) и сошла по ступенькам. Весь ее вид сводился к одному слову «сердита» — сердитым чудилось даже замирающее шуршание кринолиновых юбок, когда она встала лицом к лицу перед ними, а здесь были все: Хадсон, Хикс, Васкес, Мэгги Браун и ее муж Джон, лорд Мельбурн (на которого она бросила самый упрекающий взгляд) и молодой Джон Браун, который стоял с дымящимся чайником, поскольку как раз собирался заварить чай.