Религиозные судьбы великих людей русской национальной культуры - Анатолий Ведерников

Итак, для нас с вами, уже далеких потомков Ломоносова, живущих в эпоху расцвета научных достижений, открытий, изобретений, наш первый ученый так же близок, как если бы он был наш современник. Близок он нам, верующим, своей живой верой в Бога, с которой разум его был в полном согласии. Как теперь мы, так и он в свое время ясно видел залог духовного здоровья в единстве разума и сердца, ясно понимал различие их функций и взаимное проникновение и без всякого насилия над собою сознавал ограниченность человеческого рассудка.

Но нам сейчас важно знать не столько факт религиозности Ломоносова, сколько содержание этой религиозности, ее дух и живую для нас силу.

1. Этой живой силой дышит на нас прежде всего мысль Ломоносова о природе как о воплощении величия Божия. Оно – величие Божие – открывается человеческому разуму в меру дарованных ему понятий или познавательных способностей и возбуждает сердце к благоговению и благодарности перед Создателем мира. И чем глубже проникает разум в таинства природы, тем больше радуется сердце о премудрости и силе Божией. В познании причин природных явлений нам открывается Сам непостижимый Строитель – Первопричина всего существующего. Отсюда легко заключить, что закон природы есть не что иное, как ясное выражение действующей в мире воли Божией.

2. Другая, не менее живительная для нас мысль Ломоносова видит в Священном Писании откровение человеку Божественной воли как благоволения к нашему спасению. Разумение Священного Писания приводит нас к добродетельной жизни, а ценность этой жизни заключается в согласии с волей Божией. Чувствуется, что Ломоносову очень близка мысль о том, что в исполнении Божественной воли человек и находит подлинную свободу духа.

3. Живительна для нашего религиозного сознания и мысль о внутреннем согласии религии и науки, так разобщенных и враждующих в сознании безрелигиозном. Ломоносов почувствовал эту вражду коренных начал человеческого духа как грех, как болезнь, как нарушение его цельности и, опираясь на собственный опыт, исключавший всякое самоутверждение рассудка, признал знание и веру родными сестрами, дочерьми одного Всевышнего Родителя. Мысль эта по своей образности столь же прекрасная, сколь и убедительная.

4. Обнаружив в своей замечательной жизни необычайно сильную волю, достойную своих могучих и разнообразных дарований, Ломоносов находил наивысшее удовлетворение в подчинении своей воли воле Божественной, ведущей человека ко спасению, часто через горести и испытания:

Сие, о смертный, рассуждая,Представь Зиждителеву власть,Святую волю почитая,Имей свою в терпеньи часть.

Он все на пользу нашу строит,Казнит кого или покоит.В надежде тяготу сносиИ без роптания проси.

В истории русского просвещения имя Ломоносова никогда не будет забыто, ибо русская наука ведет от него свое начало. Даже самый язык наш обязан Ломоносову установлением своих форм в его «Российской грамматике». Объясняя необходимость ее изучения, Ломоносов говорит: «Тупа оратория, косноязычна поэзия, не основательна философия, неприятна история, сомнительна юриспруденция без грамматики», то есть без знания законов, направляющих язык к правильному употреблению, так же, добавим мы, как тупа самонадеянность человеческого разума и сомнительна его наука без разумения Божественной истины. Таков вывод из мировоззрения нашего первого и православного ученого.

Религиозное сознание русского общества в эпоху Екатерины II

С дальнейшим проникновением западноевропейских идей религиозное сознание русского общества все более и более затемнялось. Казалось бы, что «просветительная» философия XVIII века должна была расширить горизонты православного миропонимания, сообщить ему известный иммунитет (сопротивляемость) против чрезмерных притязаний человеческого разума на познание истины; казалось бы, что от знакомства с отрицательными идеями Запада основы православной жизни должны были только окрепнуть, как окрепли они в действительно просвещенном сознании лучших представителей тогдашнего духовенства. Но в русском светском обществе происходило иное: новые западные идеи усваивались им тем легче, чем удобнее было оправдывать ими распущенную, нравственно недоброкачественную жизнь, чем решительнее новая философия снимала нравственные запреты.

Для того чтобы глубже проникнуть в религиозное сознание русского общества екатерининской эпохи, нужно прежде всего внимательнее отнестись к нравственному состоянию этого общества, в котором нетрудно будет усмотреть причину необыкновенно легкомысленного увлечения чуждым и разрушительным духом вольтерьянской философии. Следует заметить, что русское общество усвоило себе не столько внутреннюю, теоретически принципиальную сторону философской морали, сколько практические результаты французского сенсуализма – это бесшабашное прожигание жизни. На почве этого прожигания жизни, этой нравственной распущенности сошлись все представители екатерининского общества. Всеобщая распущенность нравов, разврат, роскошь и мотовство богатых, притеснение крепостных, по свидетельству современников, составляют характеристические черты нравственной физиономии тогдашнего общества. («Еще при Екатерине в высшем русском обществе, – говорит Ф.-К. Шлоссер, – не искали даже внешнего вида гражданской добродетели, но хвалились своею смелою распущенностью».) В данном случае тон всему обществу задавали самые верхи его… Князь М. М. Щербатов в таких чертах рисует нравственное состояние придворной сферы второй половины XVIII века: «Весь двор, – говорит он, – в такое пришел состояние, что каждый почти имел незакрытую свою любовницу; а жены, не скрываясь от мужа, ни от родственников, любовников себе искали… И так, разврат в женских нравах, угождение государю, всякого рода роскошь и пьянство составляли отличительные умоначертания двора, а оттуда уже разлились и на другие состояния людей».

Фаворитизм при дворе того времени считался совершенно нормальным явлением; роскошь и расточительность тогдашних придворных доходили до чудовищных размеров. За двором к нравственной распущенности тянулись и другие слои общества. Беспутное прожигание жизни царило везде. Это прожигание жизни отзывалось слишком тяжело на положении крепостных. Помещики, в видах добытия лишних средств, так быстро утекавших у них при мотовстве, по свидетельству одного современника, «без милосердия мучили крестьян, отнимали у них все, что им попадалось в глаза, и чрез то приводили их в несказанную бедность, от которой они никак не были в состоянии избавиться» (А. Я. Поленов). В своей нравственной разнузданности помещики, отбирая у крестьян их имущество, посягали иногда даже на жизнь (см. дела Салтычихи, Эттингерши, Шеншина, Ефремовой, княгини Козловской и др. в «Русском архиве», 1900, с. 345–348; в «Русской Старине», IX, 1874, с. 383–490). Посягательства на честь крепостных женщин были заурядным явлением. Разврат в обществе царил открыто всюду и считался даже признаком образованности и хорошего тона. В данном случае слишком характерное, говорящее само за себя, показание мы находим в письмах одного современника. «Кто поверит теперь, – говорит он в своем письме от 22 июля 1806 года, – человек, который не мог представить очевидного доказательства своей развращенности, был принимаем дурно или вовсе не принимался в обществе своих товарищей и должен был ограничиваться знакомством с пожилыми людьми, – да и те иногда суются туда же. Кто не развратен был на деле, хвастал развратом и наклепывал на себя такие грехи, каким никогда и причастен быть не мог». Такова картина нравственного состояния общества в блестящий екатерининский век «просвещения».