Возвращение красоты - Дмитрий Шишкин

На дне ущелья в бывших монастырских корпусах размещался, как я уже упоминал, приют для инвалидов. Часто оттуда доносились дикие вопли, так что я поначалу с опаской посматривал в ту сторону. Но вот удивительно — слабоумные (а не бесноватые, как думают иногда), эти нищие духом, очень скоро почувствовали произошедшие «наверху» перемены и потянулись к нам вереницей. Некоторые из них научились осенять себя крестным знамением и даже повторяли выученные наизусть молитвы. Пусть они приходили иногда за копеечкой, за куском хлеба, но зато и жажда духовная, стремление к Утешающему были в них так же очевидны, как выражение непосредственных чувств страха или восторга. Да, с ними бывало и трудно, не всегда можно было их понять, но это относилось все-таки к разнообразию внешних вопросов; что же касалось «единого на потребу», то здесь наши друзья иногда являли поразительный пример восприимчивости ко всему доброму.

Припоминается мне мужчина лет пятидесяти, молчаливый, сутулый, что называется, «ушедший в себя». Как особенно послушный, он, по-видимому, пользовался в интернате доверием персонала, так что его отпускали, и он приходил пешком за три километра в Свято-Никольский храм. Выстаивал от начала до конца всю службу где-нибудь в «тенечке», в углу, под лестницей для хоров, и так же сутуло, шаркающей походкой убредал обратно. Ни за что не предположил бы я в этой убогой, точно забитой, фигуре — бывшего военного, полковника! А между тем это было так, и пожилой господин служил когда-то военным летчиком, да к тому же еще и испытателем! Но вот — случилось в его жизни нечто, потрясшее душу, повредившее разум, но, однако же, и волю смирившее через скорби и унижение и приведшее к вере! Стало быть, не только по попущению, но и по величайшей милости Божией случилось это самое «нечто»! Вот уж воистину: пути Господни неисповедимы!

А вот что мне поведал человек, который в 90-х годах был одним из богатейших людей Крыма.«Время было шальное, — рассказывал он. — Через наши руки проходили огромные суммы, которыми нужно было только уметь распорядиться. Связи были серьезные. Достаточно сказать, что в банковской компьютерной сети нам ежедневно предоставлялся часовой коридор для финансовых операций между Киевом и Симферополем. Но все равно: игра есть игра, и время от времени приходилось принимать решение, от которого могло зависеть, пан ты или пропал.

Однажды я решил немного отвлечься, и шофер отвез меня в Бахчисарай. За Успенским монастырем было тогда кафе, где к пиву предлагались хорошие шашлыки. Рядом постоянно крутились «блаженные» из соседнего интерната. И вот я одного подозвал, купил ему шашлык, а потом вдруг возьми да спроси: "Слушай, дружок, мне вот тут одно предложение важное сделали, как ты думаешь: соглашаться или нет?". Он поморщился, подумал немного и говорит: "Не-е, не надо". Я послушал его и отказался от сделки. И что же ты думаешь? Попал прямо в точку! Компаньоны мои понесли убытки, а я остался при своем. В другой раз снова спросил — и снова удача! В конце концов я к нему уже стал ездить как к старцу какому-то. Веришь ли: за пять лет он ни разу не ошибся, так что партнеры по бизнесу стали меня подозревать в какой-то двойной игре. Но что интересно — он никогда не жадничал. Сколько бы я ему еды ни купил — он только немного поест, а остальное несет своим»…

Вот такие у нас были соседи. Но, конечно, не только они посещали обитель…

Одна история — трагическая, но и возвышающая душу, как любая истинная трагедия, — связана с человеком, которого я только однажды видел, да и то со спины, когда он удалялся уже по нашей монастырской дорожке. Это был старик, всю семью которого, жившую во время войны в бывшем настоятельском доме, расстреляли немцы за связь с партизанами. И вот, в память о каждом из погибших этот человек посадил вдоль дорожки по грецкому ореху. Часто, по словам старожилов, можно было его застать, всегда одного, когда он с трогательной заботой ухаживал за своими деревцами. И кто знает, что светилось в его стариковской улыбке, когда он, бережно рыхля лопатой землю, вдруг начинал разговаривать с кем-то, кто стал ему, может быть, роднее и ближе, чем это было при жизни…

Вспоминая о людях, приходивших к нам в монастырь, нельзя не сказать и об одном благочестивом архитекторе. По каким-то архивным бумагам он определил местоположение древней Гефсиманской часовни, принадлежавшей скиту, но после революции совершенно забытой. Архитектор отыскал ее и под большим секретом показывал нам. Позже среди дремучих развалин я обнаружил несколько фрагментов кровельной черепицы с марсельским клеймом — тисненой цикадой. И опять же, все эти многочисленные обломки принадлежали дореволюционной истории монастыря. Значит, средневековая часовня была в те времена восстановлена и действовала! Но и ее постигла печальная участь многих и многих православных святынь…

IX

По прошествии двух недель нашей бахчисарайской жизни настоятель Свято-Климентского монастыря отец Александр (позже в монашестве — отец Августин) забрал от нас Пашку, и мы остались втроем. Но постепенно к нам стали присоединяться новые люди.

Первым появился Витя. Личность, что называется, колоритная: высокого роста, бородатый, плечистый мужик, он понимал жизнь как неизбежное странничество. Мог устроиться на работу куда-нибудь в строительную артель и заработать приличные деньги, но затем в один день бросить все и отправиться бродить по монастырям. Живал во многих, был и экономом, и келарем, и поваром, но почему-то долго нигде не задерживался и снова оказывался в миру. Говорил, вздыхая, что для одних монастырь — рай, а вот для него — тюрьма. Тюрьма, и все — что тут поделаешь?..

Было у него и губительное пристрастие, с которым он, впрочем, усердно боролся. Каялся после очередного запоя, терпел… иногда месяцами не брал в рот спиртного, но потом вдруг срывался и мог в три дня спустить заработанные тяжким трудом деньги.

Духовник благословил его на монашество, но он все откладывал решительный шаг на потом, переминался в духовном отношении с ноги на ногу, топтался на месте, оправдываясь тем, что чувствует себя неготовым и… конечно, мучался, осознавая, что послушание рано или поздно придется все-таки исполнять.

Любопытно, что за два года до меня Витя тоже побывал в Оптиной пустыни и сдружился с одним из будущих новомучеников. Вот как он об этом рассказывал: «Мы с Трофимушкой в одной келье жили. На хоздворе. Трофим тогда тоже недавно в монастырь пришел, но многое знал уже: службу, обиход церковный; читал хорошо по-церковнославянски и меня учил. Читаю, читаю, бывало, ошибку сделаю — он остановит и заставит заново прочесть.

Помню, у нас лампадка горела неугасимая перед иконами, и нас за нее ругали: избушка-то деревянная, а мы уходим и вроде как огонь оставляем. Но ничего, милостью Божией все обходилось. Потом я уехал надолго, а когда вернулся — Трофим уже в подряснике был. Меня тогда в предвратную сторожку дежурным определили, и вот, помню, Трофим, как проходит мимо, все улыбается и спрашивает: "Ну как лампадка, горит?". Вроде как в шутку… А однажды принес бутылек масла и говорит: "Возьми, это тебе, чтобы лампадка не гасла". Пришлось и вправду затеплить. Так и горела у меня в келье лампада неугасимая.

Трофим в монастырь подготовленным пришел, и по-церковному говоря, и так — по-житейски. Он ведь на флоте несколько лет провел — море его воспитало. Крепкий характер был. И работник толковый — такие всегда нужны: все у него в руках спорилось…

Помню, он рассказывал: еще до монастыря на приходе батюшке помогал — копали что-то и вдруг могилу нашли. Батюшка косточку взял, а от нее такое благоухание!.. Мощи, одним словом. Трофим тогда взял частицу этих мощей, в мешочек зашил и так носил на груди вместе с нательным крестиком».

Но возвратимся к Вите.

В Ялте у него была квартира, но он как-то не слишком о ней заботился и мог месяцами пропадать неизвестно где.

Однажды, уже после бахчисарайской эпопеи, зимой он зашел ко мне в Симферополе, пожил несколько дней и засобирался без копейки денег домой в Ялту.

— А как же ты доберешься? — поинтересовался я.

— Очень просто, — ответил Витя. — Пешком пойду через Ай-Петри. Дня за три дойду.

— Пешком? Зимой?! — содрогнулся я.

— А чего? — удивился Витя.

— Да где же ты ночевать будешь?

— Так… у обочины… под кустом… Где придется, — рассуждал он как о чем-то само собой разумеющемся. И он действительно бродил пешком по всему Крыму в солдатской шинели и с котомкой за плечами, в которой лежали только краюха хлеба, Евангелие и старый потрепанный свод Апостольских правил…

Еще несколько лет я встречался иногда с Витей, и только в последнее время он как-то исчез с моего горизонта, — может быть, принял наконец монашество? Дай-то Бог.

Вообще, ему удивительно шла борода: окладистая, густая, она превращала его в благолепного мужа, в то время как ее отсутствие делало его похожим на спивающегося Паганеля[69]… По наличию или отсутствию бороды на Витином лице можно было определить, какие им владеют умонастроения в тот или иной период жизни.