Взмах ножа - Стивен Соломита

— Боюсь, мисс, что вам придется уплатить штраф. Надеюсь, это послужит вам уроком.

Леонора открыла сумочку и рефлекторным движением схватилась за пистолет, но не вынула его, а снова положила руку на руль. Она сделала это машинально, но эффект произвела. Полицейские переглянулись и ушли в свою машину, прихватив ее удостоверение. Конечно, они еще поиздевались над Леонорой, заставив ее прождать целых двадцать минут. Наконец один из них вернулся и, возвращая документы, снова сделал ей выговор:

— На этот раз придется вас отпустить, но в будущем следите за скоростью.

Райкерс-Айленд снова продемонстрировал, что каждый городской служащий считает обязанностью усложнить жизнь федеральному агенту. Правительство штата в свою очередь в ряде случаев не скрывало пренебрежения по отношению к нью-йоркским властям. Что поделаешь, замкнутый круг. И хотя Леонора внутренне уже приготовилась к тому, что к Пако Бакили ее допустят не сразу, а часа два промаринуют, но смириться с этим нельзя, и припадки ярости и жалости к самой себе сменяли друг друга каждые десять минут.

Разговор с Пако никак не мог поднять у нее настроение. Весь их диалог, если его можно так назвать, сводился к фразе, которую этот уголовник произносил с особым, неповторимым выражением.

— Пако, я агент ФБР Леонора Хиггинс.

— Пошла ты…

— Я хотела бы поговорить с тобой об одном греке и двух его спутницах.

— А пошла ты…

— Нам надо поговорить о тех людях, из-за которых ты здесь оказался.

— Ну и пошла ты…

И все-таки есть что-то такое, что заставляет развязать язык самым неразговорчивым собеседникам, попавшим в эту самую безопасную тюрьму штата. Пако было наплевать, чего хочет от него эта женщина, хотя, если бы напротив него сидел нью-йоркский полицейский, он бы подумал, прежде чем принять боевую стойку.

— Сержант Мудроу был здесь у вас на прошлой неделе. О чем вы с ним говорили?

— Пошла ты к черту.

— Слушай, ты, гаденыш, я с тобой не в игрушки пришла играть. Если ты не станешь отвечать, поговорим по-другому.

Пако расплылся еще шире.

— Пошла ты к черту… черномазая.

И когда он расхохотался прямо в лицо, Леонора оказалась перед проблемой, о которой в свое время говорил ей Бредли. Пако отбывает срок в тюрьме штата, осужден он за преступление, совершенное в этом штате, и приговор уже вынесен. Леонора не может ему ничем угрожать и не может ничего обещать, и Пако все это прекрасно понимал. Его наглость оскорбила ее как женщину, как негритянку и как профессионала. Она встала и принялась ходить по кругу, заложив руки за спину. Пако сидел на стуле, руки в наручниках лежали на коленях. Он даже не смотрел на нее, и напрасно. Леонора ударила его справа по уху, так что ухо моментально распухло до невероятных размеров, а из горла Пако вырвался звук, меньше всего напоминавший «пошла ты». Затем она быстро перевернула стулья и сдвинула стол с середины.

— Что это ты делаешь? — возмутился Пако.

Вместо ответа Леонора принялась колотить в дверь, и на шум прибежали два здоровых надзирателя, оба цветные.

— Этот козел пытался меня ударить, — сказала Леонора.

— В самом деле? — Надзиратели смотрели на Пако, как на жука в стеклянной банке.

— Он сказал, что не верит, что черные могут работать в правоохранительных органах. И что мы все отродье. Я не собираюсь тратить время на официальную жалобу. Да и смысла нет. Судьи такую бумагу и рассматривать не станут. Я подумала, может, лучше вам сказать, чтобы вы за ним тут присмотрели, как положено.

Один из полицейских подмигнул ей:

— Не волнуйтесь, мамаша. Мы конфликт урегулируем. Он у нас такой не единственный.

Леонору так развеселило обращение «мамаша», что она даже улыбнулась про себя по дороге к машине. Но когда подошла к ней, то прислонилась к дверце и замерла. Она чувствовала себя, как боец на ринге, как боксер, который получает удар за ударом, выжидая момент, чтобы самому послать противника в нокдаун. Было ясно, что этот день окончательно испорчен. Теперь надо ехать к Мудроу. Другого выхода у нее не было. Даже если она допросит всех, кто упомянут в полицейском отчете, и составит фоторобот Джонни Катаноса, Бредли никогда не позволит ей довести операцию до конца. Просто времени не даст. Итак — или Мудроу, или никто.

Мудроу готовился к завершению работы на территории двести третьего участка, когда в дверь позвонили. Он думал, что пришла вдова Торрез с какой-нибудь едой. Со дня смерти Риты она от него не отходила, как сова, когда она выслеживает мышь. Увидев в дверях своей квартиры Леонору Хиггинс, Мудроу оторопел.

— Аааааа. — У него вырвался какой-то невнятный звук.

— Можно войти? — спросила Леонора.

Гостиная Мудроу была завалена книгами, листиками из блокнота, а на стене висела огромная карта.

— Нельзя, — сказал он, словно ничего другого и не мог предложить.

— Что с Вами? — Леонора рассердилась. От обид и отказов — весь день подряд — она устала до бесконечности. — Мне нужно поговорить с вами о Чедвике и «Американской красной армии».

— Не сейчас, мисс, извините.

— Вы можете говорить нормальным тоном? Вы же не на работе.

— Я не хотел бы вас обижать, — начал Мудроу вполголоса. — Дело в том, что я не один. Я с женщиной, и сейчас она лежит на кухонном столе с голой задницей. Я бы, конечно, пригласил вас войти, но девушка стесняется своей полноты. Если правду говорить, так толще, чем она, мне сроду никто не попадался. Так что лучше будет, если мы поговорим в другой раз.

— Мне это надоело, — процедила Леонора сквозь зубы.

— Но поймите, леди, что в конце концов мне все равно, что именно вам надоело. Все, что я мог вам сообщить, находится в папке, которую вы повсюду с собой таскаете.

— Да? — крикнула она. — Хорошо, если бы так оно и было. Вы знакомы с приказом — дважды в неделю отчитываться о проделанной работе? Вы не появились ни разу. Вы знаете об этом.

— Я просто не успеваю, работы многовато получается. Но если бы я узнал что-нибудь новое, обязательно пришел бы к вам.

Леонора была уже не в состоянии все это выносить.

— Помогите! На помощь! — закричала она.

Мудроу подождал, пока не затихло эхо на лестнице.

— В помощи я отказать не могу, — сказал он спокойно, закрывая дверь. — Примите две таблетки аспирина и позвоните мне утром.

Будучи совершенно пьян, Стенли Мудроу лежал в своей постели и не мог уснуть. Он исследовал участок номер двести три, а именно опросил всех владельцев баров в этом районе — и безрезультатно. Вспомнив о том, что он в отпуске, Мудроу начал пить с утра. К вечеру он уже не мог сидеть за рулем, и домой его доставила дежурная патрульная машина.

Войдя в квартиру, он с трудом снял ботинки и брюки, прежде чем рухнуть на кровать. Он был уверен, что уснет немедленно, что сон его и спасет, но полностью сознание почему-то не отключалось, и в полузабытьи он шел по Шестой авеню на встречу с Ритой, а кругом ревела толпа, гудели машины, орало радио. Он изо всех сил пытался избавиться от этого видения, пока не погрузился в свою «фантазию», как он это называл.

Он фантазировал каждый день по нескольку раз. Оставшись наедине с беспомощной «Красной армией» — бойцов было то больше, то меньше, то десять человек, то четверо — и оттягивая неизбежную казнь, он подвергал их неслыханным пыткам. Иногда приковывал наручниками друг к другу, иногда избивал так, что они не могли шевельнуться. В ту ночь он подвесил двух женщин к водопроводной трубе на кухне, и одна молила о пощаде, а другая билась в истерике и требовала справедливого суда. Кто-то из них пытался в него плюнуть, но он не обращал на это внимания: сидел на кухонном столе и чистил пистолет, прокручивая барабан, как ковбой в вестерне, и медленно заряжая патроны. Каждый патрон он демонстрировал членам «Красной армии» и только потом заряжал.

Затем он сам — великан, в руках которого пистолет казался игрушкой, — поднимался со стула и медленно шел к своим жертвам. Он Видел, как они сжимались от ужаса, они-то знали, что сейчас будут расстреляны без следствия и суда присяжных. Этот их страх успокаивал его, и он проваливался в густую теплую тьму.

Глава 18

Алан Эпштейн, капитан городской полиции Нью-Йорка, сидел на кухне и смотрел на свою Альму, на свою тридцатисемилетнюю жену. Наблюдая, как она превращает содержимое холодильника в бутерброды с черничным джемом, кленовым сиропом, в жареные сосиски, апельсиновый сок и кофе, Эпштейн заряжался ее утренней энергией. Его снова беспокоила язва: ноющая боль в желудке могла утихнуть сама по себе, а могла разойтись так, что не унять. Он подумал, что Альма не пойдет ни на какие уступки его язве. Она добросовестно исполняла обязанности еврейской мамы, Альма искренне верила в то, что всякая болезнь, которую нельзя вылечить едой, не заслуживает внимания, а все медицинские заключения неизменно комментировала одной и той же репликой: «Откуда им знать?» Эпштейн давно перестал спорить с ней на эту тему, тем более что ему нравилось, как она готовит.