Слово арата - Салчак Тока

Из-за северного крыла пагоды вылетела высокая китайская двуколка. Ее везли десять послушников в ламских халатах. С двух сторон совершали пляску цам ряженые ламы с гонгами, бубнами и деревянными трубами в рост человека. На пляшущих страшные головы-маски: коровьи, овечьи, козьи, верблюжьи, конские, заячьи. Некоторые маски изображали десятиголовых чудовищ, изо рта у них бил огонь.

А в середине пляшущих колыхался на двуколке прославленный мастер омерзительнейших насилий и непристойностей — «солнечный князь» Идам-Сюрюн. На его светлости был парчовый балахон со знаками свастики [81], длинная толстая коса перевита черной лентой; на затылке красовалась вместо княжеского колпака китайская шапочка с помпоном — знак самого богдыхана.

Слева от его светлости на более низком сиденье покачивался настоятель хуре в позолоченной рясе, в куполообразном железном колпаке. Левой рукой он удерживал на коленях огромный судур, правой — перебирал четки.

Ряженый «поезд» объезжал кумирни — их десять на дорожках вокруг пагоды. Незаметно пустели меха с аракой; на каждой остановке кумирни окроплялись крепчайшим напитком, а сановным гостям арака подносилась в серебряных чашах.

Цам в разгаре. Все громче гудели трубы, гремели гонги и бубны. Высоко подпрыгивали заячьи маски, подобрав передние лапы, а маски домашних животных на четвереньках старательно мычали, блеяли и ржали.

Закончился майдыр традиционной распрей между светским князем и духовным; мой саит собственноручно отбарабанил по спине своего «небесного» брата, снял с его головы железный купол настоятеля хуре и лишил духовного сана…

Неожиданная поездка саита Идам-Сюрюна в Эртине-Булак, где я был зрителем и в некотором роде даже участником описанных и некоторых других зрелищ, помешала мне получить весточку о Вере. Я решил непременно и поскорее с ней увидеться. Теперь я даже не понимал, как мог так долго почти не вспоминать о ней.

Глава 9

Прощание

Проведать нас приехал товарищ Пюльчун. Выслушав мой рапорт, он разрешил ехать в Хем-Белдир окружной дорогой через Даниловку.

«Вера! Вера! Ждешь ли ты своего суженого? Мой конь, Вера, ничуть не похож на воздушного скакуна. Больше того, сказать правду-, мой конь вообще не похож на коня — так робко ступает он по мокрой земле, так тихо семенит по узкой извилистой тропинке. Я должен прилететь к тебе на моем Таш-Хурене [82] в один счастливый миг — вместе с первым лучом зари. Но, Вера, вместо Таш-Хурена я нечаянно сел на черепаху».

Так думал я, пробираясь зарослями Терзига к деревушке, где жила Вера. Конечно, я был несправедлив к моей степной лошадке. Зато, подъезжая к Даниловке, я потрепал ее по шее и готов был просить заступиться за меня перед Верой.

Уже показался знакомый мне домик. Здесь ли моя Вера. Привязав коня, я заглянул в щелку. На огороде белела чья-то голова в платочке. Я открыл калитку и прошел вперед по огородной меже.

Женщина подняла голову. Мать Веры! Я опешил и закричал во все горло, как на учебных занятиях:

— Здравствуйте, Наталья Васильевна!

— О-о, здравствуй, сынок! Куда ты пропал? Давно ли вернулся?

— Наведался проездом. Возвращаюсь в Хем-Белдир. На дорогу чего-нибудь хочу припасти — пожалуйста, матушка, одолжите мне овощей, — прикинулся я попрошайкой, чтобы скрыть от старухи мои настоящие намерения и мое смятение.

Старуха пригласила меня к своей грядке:

— Бери, сынок. Надергай, чего хочешь. Видишь, какой огород? Нынче бог не обидел… Ты-то, милой, надолго теперь поедешь или как? Скоро ли воротишься?

Ласковые слова Натальи Васильевны успокаивали и обнадеживали. Но какой-то черт подзадорил меня говорить не то, что надо.

— Вы же знаете, Наталья Васильевна, служу я в армии. Скоро в Москву учиться поеду, Обещать ничего не могу… — А внутренний голос твердил: «Спроси о Вере. Ну, спрашивай же скорей!»

Но я хитрил:

— А что с Данилкой, Ванькой? Не видать их…

— О-о, — сказала Наталья Васильевна. — Данила с Иваном давно ушли. Мы теперь одни с Настенькой. Оба женатые, выделились. Верину свадьбу тоже хорошо справили…

Мне показалось, что я не слышу ни дорогого имени Веры, ни свадебных колокольчиков под сводом огромной дуги, похожей на радугу. Ошеломленный, я присел на край грядки. Мне хотелось крепко зажмурить глаза и ничего не видеть.

Наталья Васильевна подняла корзину с картошкой, понесла к дому. На ее голос на крыльцо выскочила Вера. На мгновение она задержалась, но тут же бросилась мне навстречу. Ее горячая рука сжала мою руку.

— Здравствуй, дорогой товарищ! Потеряла я тебя. Думала, уже не увижусь… Солдатик мой… Когда же ты приехал?

— Только что… А ты что, Вера?

— Как партизанить кончили, вернулась я к матери. Солдатика моего ждала, ждала… Вышла вот замуж… Пойдем же к нам, чаю попьем.

— Зайду обязательно, в другой раз. Благодарю тебя за приглашение. Очень я тороплюсь, Вера. Не ногу задержаться.

Незаметно для себя я перебирал в руках выдернутую ботву и общипывал мелкие клубни. Вера удивилась:

— Копаешь картошку? Маме помочь пришел?

— У Натальи Васильевны попросил — в дорогу.

— Ой, дай-ка я сделаю! — воскликнула Вера и кинулась шарить по грядкам. Надергала картошки и моркови, нарвала огурцов, нащипала луку, сбегала за мешочком, уложила в него овощи, поверх положила сибирские шаньги в капустных листах, что-то нашептывая и бормоча:

— Сама напекла!

Завязала мешочек, встряхнула и подала мне.

Раскраснелась Вера. Так алеют белоснежные горы Усть-Терзига, когда лучи вечернего солнца прикоснутся к ним. Сейчас закатится мое красное солнышко…

— Спасибо, Вера!

— Пожалуйста, пожалуйста, не за что! Когда же ты опять приедешь, мой товарищ?

— Как знать? Если опять задержат в Хем-Белдире — буду наведываться к родным. А поеду учиться… далеко — уж тогда скоро не вернусь, Вера.

— Смотри же, приедешь — не обходи нашего дома, про наше знакомство не забывай.

Я схватил горячие руки Веры и прижал их к моей щеке.

— Ой! Замешкалась я, побегу, до свидания! — Вера высвободила свои руки. Потом крепко обняла, поцеловала в голову.

Наталья Васильевна позвала издали:

— Ве-ра! Ве-роч-ка-а-а!..

Я вышел за плетень. Отвязал задремавшего было Таш-Хурена и вскарабкался на него.

Глава 10

"Гнедой конь» Савелия

Каждый день мы приходили на берег Улуг-Хема раза по три, по четыре. Нам не терпелось узнать, скоро ли придет наш плот. Разлив был в самом разгаре, низкие места у берега захлестнуло водой. Река ревела, покрытая пеной и воронками буйных водоворотов.

Наконец приплыл плот Елисеева. Он стоял на привязи, как дикий темно-бурый конь, и непокорно рвал аркан. Савелий Елисеев, наш земляк, родом из Терзига, был такой маленький дяденька с реденькой черной бородкой, с плешивой головой. Я с давних пор знал Савелия. Каждое лето он сплавлял в Минусинск лес и был поэтому главным связным между Тувой и Россией.

Когда мы снова пришли на берег Улуг-Хема, Савелий нас встретил очень весело:

— Мой «Гнедко» уже готов, я его крепко-накрепко связал.

Мы внимательно осмотрели плот, ощупали крепления. Не легко было сделать такого коня. На него ушло десятка три толстых сухих елей… Им до макушек обрубили сучья, пропилили на толстых концах пазы, закрепили поперечным бревном, да еще сковали напоследок. На корме стояли козлы с уключинами, куда кладутся весла, а посредине плота была построена загородка, метра в два высотой. Называлась она балаганом. На крыше балагана с двух концов были навалены звериные шкуры.

— Ну как вам, ребята, нравится мой «Гнедко»? Мигом донесемся до города Минусинка. Вскоре полетим вниз по течению. Хорошенько приготовьтесь, все притащите. Повезет вас надежный конь, да путь далекий.

Посмотрев на меня, Савелий спросил:

— Слыхать, на плоту нашем делегация тувинского правительства тоже поедет. Про это знаешь, парень?

— Всяко говорят, — сказал я. — А ты что знаешь, Монге?

— Говорят, поедут.

Убедившись, что «Гнедко» Савелия не уступит настоящим коням, мы вернулись домой.

Начались нестерпимо жаркие летние дни. Улуг-Хем разбухал и растекался все шире. «Гнедко», как прохлаждающийся на привязи скакун, то подымался, вползая на берег, на широкой волне половодья, то быстро падал вниз, отходя от берега.

В один из таких дней мы пожелали здоровья знакомым и товарищам, пришедшим нас проводить. Я попрощался с Нюрой и другими земляками. Она звонко, по-детски поцеловала меня в обе щеки — так даниловские девчата христосовались на пасху с ребятами. Мы взгромоздили на углу балагана дорожные пожитки, уселись на них и стали ждать. Савелий подошел к нам: