Голодные игры. И вспыхнет пламя. Сойка-пересмешница (сборник) - Сьюзен Коллинз

– Что такого? – спрашивает Пит невинным тоном.

– Я… я ничего не могу. Не то что моя мама. Делаю сама не знаю что и не выношу вида гноя, – объясняю я. – О-о! А-а! – Из меня вырываются стоны, пока я смываю первую порцию листьев и прикладываю новую.

– И как же ты охотишься?

– Убивать зверей гораздо легче, чем это. Можешь мне поверить. Хотя тебя я тоже, кажется, убиваю.

– А побыстрей убивать нельзя?

– Нет. Заткнись и жуй груши.

После того как я прикладывала листья три раза, и из раны вытекло, наверное, целое ведро гноя, опухоль спала. Теперь видно, насколько глубоко вошел нож – до самой кости.

– Что дальше, доктор Эвердин?

– Думаю, можно помазать средством от ожогов. От инфекции оно ведь тоже помогает. Потом забинтуем.

Так я и делаю. Когда нога обмотана белыми чистыми бинтами, все кажется не таким уж страшным. На фоне стерильной повязки край трусов выглядит ужасно грязным. Там наверняка полно микробов. Я достаю Рутин рюкзак.

– Возьми, прикройся. Надо постирать твои трусы.

– Я не против, если ты увидишь меня голым.

– Значит, ты такой же, как мама и Прим, – отвечаю я. – А я против, ясно?

Я отворачиваюсь и смотрю на ручей, пока в воду не шлепается комок. Должно быть, Питу стало получше, раз он уже может бросать.

– Кто бы мог подумать, что особа, убивающая одним выстрелом, так щепетильна, – рассуждает Пит, пока я при помощи двух камней стираю трусы. – Все-таки зря я тогда не дал тебе мыть Хеймитча.

Морщу нос при воспоминании.

– Он тебе что-нибудь присылал? – спрашиваю я.

– Ничего, – отвечает он. Потом продолжает, как будто слегка ревниво: – А что, тебе присылал?

– Да, лекарство от ожогов, – говорю я почти виновато. – И еще хлеб.

– Я всегда знал, что ты его любимица.

– Любимица? Да он меня на дух не выносит.

– Потому что вы с ним слишком похожи, – тихо говорит Пит.

Я прикусываю язык: сейчас не самое подходящее время оскорблять Хеймитча, а именно это я и собиралась сделать.

Даю Питу поспать, пока сушится одежда, а под вечер легонько трогаю его за плечо. Ждать дольше я не решаюсь.

– Пит, пора уходить.

– Уходить? – удивляется он. – Куда?

– Здесь оставаться нельзя. Может, ниже по ручью мы найдем укрытие, и ты там отлежишься.

Помогаю ему одеться и встать. Его лицо бледнеет, как только он опускает вес на больную ногу.

– Идем. Ты сможешь.

Пит не может. Мы проходим около пятидесяти ярдов по дну ручья – при этом Пит все время опирается на мое плечо, – и, кажется, он вот-вот потеряет сознание. Я усаживаю его на берегу. Ободряюще похлопываю по спине, осматривая окрестности. О том, чтобы забраться с ним на дерево и думать нечего. Что ж, могло быть и хуже. В некоторых скалах есть углубления, почти пещеры. Пока мы шли, я приметила одну из них ярдах в двадцати вверх по ручью. Когда Пит снова способен встать, я наполовину веду, наполовину тащу его туда. Конечно, хотелось бы найти что-нибудь более подходящее, но придется довольствоваться этим. Мой союзник совсем обессилел. Он белый как бумага, задыхается и весь дрожит, хотя еще только начало холодать.

Я насыпаю на пол пещеры сосновых иголок, разворачиваю спальный мешок и помогаю Питу в него забраться. Даю ему две таблетки и немного воды, однако от еды он отказывается. Лежит и смотрит на меня, пока я пытаюсь замаскировать вход в пещеру стеблями вьющихся растений. Получается ужасно. Зверя, может, и удастся обмануть, но человек сразу сообразит, что к чему. Злюсь и срываю все обратно.

– Китнисс, – зовет Пит. Подхожу, поправляю волосы, падающие ему на глаза. – Спасибо, что нашла меня, Китнисс.

– Ты бы тоже меня нашел, если бы мог.

Лоб Пита пылает. Лекарства совсем не подействовали. Мне вдруг становится страшно, что он умрет.

– Послушай. Если я не вернусь…

Я прерываю его:

– Не говори так. Что я, зря выкачивала весь этот гной?

– Нет. Но если вдруг…

– Никаких вдруг. Это не обсуждается. – Я кладу пальцы ему на губы.

– Но я…

Повинуясь внезапному порыву, я наклоняюсь и целую Пита, заставляя его замолчать. Давно пора, кстати. Мы ведь нежно влюбленные. Я никогда раньше не целовала парня и, наверное, должна чувствовать нечто особенное, а я лишь отмечаю, какие неестественно горячие губы у Пита. Отстранившись, я повыше поднимаю край мешка.

– Ты не умрешь. Я тебе запрещаю. Ясно?

– Ясно, – шепчет он.

Выхожу на прохладный вечерний воздух, и к моим ногам тут же опускается парашют. Быстро распутываю узел в надежде на какое-нибудь стоящее лекарство для Пита, но там всего лишь баночка с горячим бульоном.

Хеймитч не мог бы выразиться определеннее: один поцелуй – одна баночка бульона. Я почти слышу его злобное ворчание: «Ты влюблена, солнышко. Твой парень умирает. Что ты ведешь себя как вяленая рыба?!»

Что ж, он прав. Если я хочу, чтобы Пит выжил, надо произвести впечатление на зрителей. Несчастные влюбленные отчаянно стремятся вернуться домой вместе! Два сердца бьются в унисон друг другу! Как романтично!

Задачка не из простых, я ведь ни в кого не была влюблена по-настоящему. А вот родители… Отец никогда не приходил из леса без какого-нибудь подарка для мамы. А ее лицо всегда светлело, едва она слышала его шаги за порогом. Когда отец умер, она сама почти перестала жить.

– Пит! – кричу я, подражая голосу мамы, когда она разговаривала с отцом. Ни с кем больше она так не говорила.

Пит снова задремал; бужу его поцелуем. Вначале Пит явно ошарашен, потом озаряется такой счастливой улыбкой, словно готов всю жизнь лежать вот так и смотреть на меня. Как только у него это получается?

Я показываю ему банку.

– Пит, смотри, что Хеймитч прислал тебе.

17

Целый час уходит на то, чтобы где уговорами и мольбами, где угрозами, а где и поцелуями заставить Пита съесть весь бульон. Наконец, банка пуста. Пит засыпает, и тогда я с жадностью набрасываюсь на свой ужин: грусенка и коренья. В небе тем временем показывают сводку. Убитых нет. Остается надеяться, что мы с Питом сегодня достаточно развлекли публику, и распорядители не станут тревожить нас ночью.

Привычно осматриваюсь в поисках подходящего для ночлега дерева и тут соображаю, что с этим покончено. По крайней мере на время. Не могу же я бросить Пита одного на земле. Я ничем не замаскировала место, где он прятался на берегу ручья – да и как его замаскируешь? – и мы отошли оттуда меньше чем на пятьдесят ярдов. Я надеваю очки, кладу рядом с собой оружие и заступаю на дежурство.

Температура быстро падает, и у меня зуб на зуб не попадает от холода. Я сдаюсь и заползаю в спальный мешок к Питу. До чего приятно оказаться в тепле. Впрочем, я недолго им наслаждаюсь, потому что скоро становится не тепло, а нестерпимо жарко. Пита лихорадит, а специальная ткань отражает его жар. Я не знаю, что делать. Понадеяться, что жар уничтожит инфекцию? Или, наоборот, вытащить Пита из мешка? Может, холодный ночной воздух пойдет ему на пользу? В конце концов я лишь кладу ему на лоб мокрый бинт. Вряд ли это поможет, но хотя бы не навредит.

Ночью я то сижу, то ложусь рядом с Питом, снова и снова мочу бинт. Стараюсь не думать о том, что одной мне было гораздо лучше и безопаснее. А теперь я привязана к земле, не могу позволить себе заснуть и должна ухаживать за тяжелобольным. Хотя я ведь и раньше понимала, на что иду. Знала, что Пит ранен. И все равно отправилась его искать. Не знаю, какой инстинкт обрек меня на это, но надеюсь, он не приведет меня к гибели.

В первых лучах зари я замечаю на верхней губе Пита капельки пота. Жар пошел на убыль. Вчера вечером, когда я ходила за стеблями, чтобы замаскировать вход в пещеру, я наткнулась на куст Рутиных ягод. Теперь я обрываю их и растираю с водой в банке из-под бульона.

Увидев меня, Пит пытается встать.

– Я волновался, – говорит он. – Проснулся, а тебя нет.

Со смехом укладываю его обратно:

– Волновался за меня? Ты свою ногу давно видел?

– Подумал, вдруг на тебя напали Катон с Миртой. Они часто рыскают по ночам, – продолжает Пит серьезно.

– Мирта? Это кто?

– Девушка из Второго дистрикта. Она ведь еще жива?

– Да. Остались только они, мы, Цеп и Лиса. Лиса – это девушка из Пятого, я ее так назвала. Как ты себя чувствуешь?

– Лучше, чем вчера. По сравнению с грязью здесь просто рай. Чистая одежда, спальный мешок, лекарства и… ты.

Да-да, вся эта любовная чушь. Куда ж без нее? Пит ловит мою ладонь, когда я хочу пощупать его щеку, и прижимает к своим губам. Отец часто так делал с мамой. Но откуда Пит нахватался? Наверняка не от своего отца и той ведьмы.

– Больше никаких поцелуев, пока не позавтракаешь, – строго говорю я.

С моей помощью Пит садится, опираясь спиной о стену пещеры. Послушно ест с ложки ягодную мякоть, а от мяса снова отказывается.

– Ты не спала, – говорит он.

– Неважно, – отвечаю я, хотя на самом деле чувствую себя измочаленной.

– Поспи сейчас. Я покараулю. Если что, разбужу тебя, – предлагает он. Я колеблюсь. – Китнисс, ты не выдержишь не спать все время.