Литературная матрица. Учебник, написанный писателями. Том 1 - Илья Бояшов

Попробуем понять. На первом этапе для Фета мир вокруг полон гармонии и красоты. Ну, если человек их разглядит. Затем поэт понимает, что всё на свете существует и без него, что гармония и красота мира никак не зависят от человека. Что дальше? А дальше вопрос: почему, почему все происходит именно так? Почему все это крутится, да еще так красиво? Почему эта красота ощущается, но не всегда, а редко? Откуда вообще все это взялось?

На эту тему всегда существовало множество теорий: реальность здешняя и нездешняя, вечные идеи, вечные ценности… Если бы авторы этих теорий жили сегодня, они бы непременно упомянули бы и «скачивание» на землю каких-нибудь небесных программ — с существующих где-то там дистрибутивов. Но таких слов они не знали, так что им приходилось говорить, что «высшая реальность и ценность переносятся в покоящийся мир извечных идей, неизменных метафизических сущностей».

Тут уже, конечно, возникает тема прорыва в иной мир. В самом деле, после смерти надо же куда-то попасть, значит — там есть некий мир, который являет собой вечность. Теория оптимистическая и, в общем, никем пока не опровергнутая. А если кто и способен совершить прорыв в эту вечность, так это только поэт. Вот только поэты не пишут руководств о том, как умереть так, чтобы стать потом счастливым, — обычно этим занимаются другие люди. Увы — не обладающие соответствующими навыками…

А поэты делают что умеют: пишут стихи, в которых отражаются разные состояния их души. Зато это переимчивое дело — поэты друг с другом сцеплены. И не только они — как-то всегда выстраиваются цепочки людей, которые продолжают друг друга. Вряд ли это бессмысленно.

Так вот, о связи времен. В последнем периоде творчества Фет подошел к порогу символизма, оказав определяющее влияние на поэзию Владимира Соловьева, а затем и Блока. У Блока не то что именно фетовское отношение к миру, но многие его стихотворения прямо перекликаются с фетовскими.

Фет:

Офелия гибла и пела,И пела, сплетая венки;С цветами, венками и песньюНа дно опустилась реки…

Блок:

Офелия в цветах, в убореИз майских роз и нимф речныхВ кудрях, с безумием во взоре,Внимала звукам дум своих…

Что до символизма, возникшего «с подачи» Фета, то это же не какие-то раскрашенные картонки. Это попытка как-то определить, зафиксировать те механизмы, которые производят то, что происходит. В самом деле, почему нечто ощущается как прекрасное? Почему какие-то вещи непредсказуемо влекут, откуда вообще берется предпочтение одного другому, чувство гармонии или ее отсутствия? В конце XIX и начале XX веков еще думали, что можно найти волшебный ключик, который откроет дверь в эту тайну. Вот, может, символизм и есть этот ключ? Если нельзя назвать и описать такой-то механизм прямо, то — почему нет? — следует представить его символически? Да, как «иконка» программы на мониторе. Кликнешь — запустится программа.

А тайна действительно есть. Та же история Фета и погибшей бесприданницы Лазич: дело даже не в верности поэта ее памяти и не в сохранившейся страсти. В том, что он, обращаясь к ее памяти, оказывался в том самом состоянии. Попробуйте-ка угадать, какие строки написаны Фетом вскоре после гибели Марии Лазич, а какие — тридцатилетие спустя! Вот отрывок из одного стихотворения:

Близкой души предо мною все ясны изгибы:Видишь, как были, — и видишь, как быть мы могли бы!О, если ночь унесет тебя в мир этот странный,Мощному духу отдайся, о друг мой желанный!Я отзовусь — но, внемля бестелесному звуку,Вспомни меня, как невольную помнят разлуку!

А вот — из другого:

Я давно угадал, что мы сердцем родня,Что ты счастье свое отдала за меня,Я рвался, я твердил о не нашей вине, —Ничего ты на всё не ответила мне.Я молил, повторял, что нельзя нам любить,Что минувшие дни мы должны позабыть,Что в грядущем цветут все права красоты, —Мне и тут ничего не ответила ты.С опочившей я глаз был не в силах отвесть, —Всю погасшую тайну хотел я прочесть.И лица твоего мне простили ль черты? —Ничего, ничего не ответила ты!

Конечно, за эти годы в жизни Фета многое переменилось. Но осталось что-то, что сохранилось в неприкосновенности. И это даже не поэзия, потому что за сорок лет изменилась и его поэзия, а он пишет стихи ей и в 1887 году. И это чуть ли не лучшие фетовские строки — любовные стихи, написанные семидесятилетним человеком. Будто он перевел в них всю свою страсть — и не понять, сорокалетней ли давности это чувство, или оно так и осталось внутри самого поэта — человека без возраста.

В 1880-е годы Фет начал чаще браться за философские сюжеты, задаваться вопросами художественного восприятия и выражения. А что бывает с литераторами, которые идут по этому пути? Рано или поздно они наткнутся на преграду, которой является… сам язык:

Как беден наш язык! — Хочу и не могу, —Не передать того ни другу, ни врагу,Что буйствует в груди прозрачною волною.Напрасно вечное томление сердец,И клонит голову маститую мудрецПред этой ложью роковою.Лишь у тебя, поэт, крылатый слова звукХватает на лету и закрепляет вдругИ темный бред души и трав неясный запах…

Это поражение поэта, который осознал невозможность высказать то, что хотел? Но поражение сообщает о том, что творческий опыт удался: ведь он был и с самого начала ограничен возможностями языка, и, значит, двигаясь по этому пути, Фет дошел до конца, до края возможного. Какое же тут поражение?!

В общем, «Проект „Фет“» — это куда больше, чем стихи, даже самые прекрасные. И тем более куда больше, чем биография. Это — судьба, которая сложилась из злоключений несостоявшегося аристократа Шеншина, размышлений и чувствований лирика и философа Фета и наблюдений и выводов вновь обретенного русского помещика Шеншина. Причем результат явно больше суммы его слагаемых. Пожалуй. Так что стоит еще раз вернуться к тому, как Фета оценивали современники, и попытаться выяснить, в чем, собственно, состояла разница между Фетом и Шеншиным. Что-то такое разделение не выглядит разумным.

Конечно, он сам давал повод оценивать себя как человека, ведущего двойную жизнь: «Невозможно, — писал он в предисловии к одному из томов „Вечерних огней“, — долго оставаться в разреженном воздухе горных высот поэзии». То есть это он сам выстроил стену между двумя частями своей жизни? Да нет, он здесь говорит лишь о том, что любой поэт пишет стихи, находясь в особом состоянии духа; что никому не придет в голову смешивать реальный мир с идеальным, поэтическим. А отсюда возникло поражавшее современников несоответствие между характером его стихов и его поведением в жизни.

Хотя вот что пишет этот человек о разведении цветов в усадьбе: «…Вы слышите тут присутствие чувства красоты, без которого жизнь сводится на кормление гончих в душно-зловонной псарне». Это поэт пишет или помещик, Фет или Шеншин?

Другое его замечание, из второй части «Моих воспоминаний»: «Насколько в деле свободных искусств я мало ценю разум в сравнении с бессознательным инстинктом (вдохновением), пружины которого для нас скрыты, (…) настолько в практической жизни требую разумных оснований, подкрепляемых опытом». Где же тут противоречие? Фет говорит о том, что в поэзии надо действовать иначе, но — тоже по правилам. Просто там правила другие.

Что до «консерватора», то и тут не все просто. Налепить на человека ярлык — тут ума много не надо. К тому же те, кто озабочен социальными вопросами, очень редко учитывают чужие мнения. Их даже разнообразие мнений интересует редко, потому что есть их личное мнение и есть — все остальные. Которые, конечно, плохи. Что именно Фет сказал такого, что был заклеймен как «закоренелый и остервенелый крепостник»? Ну, допустим, он осторожен с народным образованием: «Искусственное умственное развитие, раскрывающее целый мир новых потребностей и тем самым далеко опережающее материальные средства известной среды, неминуемо ведет к новым, небывалым страданиям, а затем и ко вражде с самою средою». И еще, позже: «Схватить человека сомнительных способностей с низменной ступени благосостояния и потребностей и развить в нем потребности высшей среды, ничем не обеспечив их удовлетворения, — экономическая и нравственная ошибка». Да, в самом деле, звучит неприятно.

Но вот что интересно — у Льва Толстого Андрей Болконский говорил Пьеру Безухову примерно то же самое, а ведь его мракобесом считать не принято. К слову, Фет с Толстым были в приятелях, это он так плохо повлиял на романиста? Мало того, фетовские слова оказались провидческими — ведь ими он, в сущности, предсказал явление Шарикова из «Собачьего сердца» М. Булгакова.