Сила басурманская - Сергей Панарин

– Как твое имя, гость? – участливо поинтересовался Близорукий.

– Торгаши-Керим, – не моргнув глазом отрекомендовался Абдур-ибн-Калым. – Люди прозвали меня Честнейшим.

Здесь Неслух аж посадил кляксу на пергамент. Это была первая за последнее десятилетие помарка летописца-каллиграфа. «Непотребство! – внутренне бунтовал книжник. – Наглый подлог!»

Лжекупец стал говорить громче:

– Клянусь небесами, этот достойный собиратель мудрости, – посол указал на Неслуха, – помнит меня совсем иным. Бодрым, румяным, дородным. Ныне я обретаюсь в печальном теле своего старого друга и помощника Абдура-ибн-Калыма. Благодаря его самопожертвованию я смог освободиться из проклятого поселка-ярмарки.

– Растолкуй, – подал голос Розглузд, буравя персиянца пытливым взглядом.

– Великому мужу, стоящему у плеча падишаха Джурусса, известно, что древняя волшба Крупного Оптовища распространяется только на живых. Некий странствующий колдун и многознатец по имени Мракотуха, принятый мной со свойственным нашему народу радушием, обмолвился, что есть страшный способ избавиться от ярмарочного плена. Сильнейшие маги способны перенести душу одного человека в тело другого, только что умершего. Мы легли спать, но и я, и мой верный Абдур не могли сомкнуть глаз, цепляясь за надежду, кою нам даровал Мракотуха. Утром учетчик и друг оросил эти самые туфли слезами и сказал: «Милый мой хозяин! Ты знаешь, я давно болею временными помутнениями разума, и сей недуг овладевает моим духом все сильней и сильней. Я чувствую приближение тяжелейшего приступа. Ты моложе меня. У тебя есть дети. У меня нет ни твоих лет, ни наследников. Пусть волшебник исторгнет из меня жизнь, вынесет мое тело за пределы этого треклятого плена и вдохнет в него огонек твоего разума». Пусть небо упадет на землю, а земля налетит на небосвод, если в этом мире есть человек более великодушный, чем мой бедный Абдур-ибн-Калым! Мы долго спорили, но он убедил меня. Мракотуха осмотрел моего друга и согласился с ним: болезнь могла полностью поработить его дух. Колдун совершил обряд. И вот я стою перед вами и скорблю о несчастном Абдуре.

В зале воцарилось молчание, бояре прикусили языки. Неслух не поверил ни единому слову посла, воевода и князь выглядели изумленными, а мудрейший Розглузд даже шагнул, вроде бы высматривая признаки перехода души в тело.

– Я слыхивал немало удивительных историй, и хотя твоя не самая поразительная, она не может не волновать, – высказался Юрий Близорукий и обратился к советнику: – А кто этот Мракотуха?

– О нем иногда говорят в народе, княже. Дескать, своевольный и страшный ведун. Может поступать, как угодно Прави, а иное деяние учудит на потребу Кривде лукавой. Редко судачат об этом человеке. Мало кто его встречал.

– Да… – Юрий побарабанил ладонями по подлокотникам трона. – Развелось в Эрэфии всякого… Ты, посол, отдыхай. Позже потолкуем. На пиру.

Персиянца увели в покои, бояре стали расходиться. Неслух-летописец так и сидел с поднятым над пергаментом пером и уставившись задумчивым взором вслед гостю.

– Эй, книжник! – окрикнул его князь. – Остекленел, что ль? Все записал?

– Да-да, – пробормотал Неслух. – В самом лучшем образе. И топором не вырубить…

Глава пятая,

в коей Иван борется со страшным зверем, а Егор тоже совершает своего рода подвиг богатырский

Крокодил зверь водный… Егда имать человеки ясти, тогда плачет и рыдает, а ясти не перестает; а егда главу от тела оторвав, зря на нее, плачет.

Потемневший небосвод раскалывали трещины молний, беспрерывно грохотало, пробирая Егора и Уминай-багатура до самых косточек. Озеро горело, словно разлившаяся нефть, а ветер норовил добросить языки жаркого пламени до отступивших к лесу витязей.

– Уходить будем! – прокричал мангало-тартарин. – Конь скачи, добыча увози!

Ефрейтор Емеля собрал три молодильных яблока в седельную суму и оценивающе взглянул на каурку-тяжеловоза: вынесла кобылка из болот, может быть, и сейчас поможет.

Кочевник сгреб свои яблоки за пазуху, вскочил на воронка.

– Анда-побратим Джагор, увидим себя потом-тогда! Большой удачи твоей!

– И тебе, нерусь могучая! – ответил воронежец, перекрывая голосом раскаты грома.

– Поехали, тугодум! – пискнул Колобок.

Богатыри поскакали в разные стороны. Жеребец Уминай-багатура стартовал, словно гоночный болид, только его и видели. Кобылка, несшая Егора и Хлеборобота, проявила старание, но, разумеется, скорость тяжеловоза не вдохновляла.

Дембель оглянулся на озеро, мелькающее между деревьями. Над островом взлетела огромная белая птица. Широкие крылья сияли на фоне сизых туч, играя алыми отсветами водного огня.

Птица покружилась и направилась за ефрейтором, паря, словно самолет-истребитель. Расстояние между убегающим и преследователем стремительно сокращалось. Подгоняя каурку, Егор уже понимал, что не оторвется. Колобок ощущал то же самое.

Снова вспыхнула молния, и ефрейтор успел почувствовать нависшую над ним тень. Гигантская птица обогнала беглецов, заложила вираж.

– Лебедь! – крикнул каравай.

Спасали деревья – ширококрылая преследовательница не могла снизиться. Оставалось лишь пользоваться выгодой положения. Егор гнал конягу глубже и глубже в лес, но птица не отставала, крича грозно и пронзительно. Каурка испуганно ржала, в ушах ефрейтора звенело от лебединых воплей, Колобок злобно грозил небу кулачком.

Погоня продолжалась около двадцати минут, пока изможденный тяжеловоз не сбавил ход. Остановив лошадку под сенью высоких сосен, Емельянов-младший спешился. Зашли в кусты, замерли.

Птица не улетала. Длинная шея изгибалась вниз, и острые глаза высматривали вора. Заметив спрятавшихся похитителей, лебедь сделала рискованный, почти чкаловский маневр: развернула тело на девяносто градусов, чтобы не цеплять крыльями деревьев, и устремилась к земле.

Егор и каравай уповали на то, что преследовательница расшибется, но она крепко ударилась оземь, закувыркалась кубарем, теряя перья, и за время торможения обернулась женщиной в белой поневе до пят.

Поднялась, как ни в чем не бывало. Глядевшие на нее из зарослей воры узрели очень высокую, в полтора Егоровых роста богатыршу-блондинку. Ее фигура не была мужиковатой, скорей, лебедь-оборотень могла бы стать героиней картины живописца Кустодиева. Очень богатая телом дама.

Притом весьма молодая. Дембель дал ей лет семнадцать. Симпатичное лицо в обрамлении спадающих на плечи волос несло печать неугасимого гнева.

Да, белокурая, пышущая здоровьем, разъяренная великанша.

– Ух ты, какая… – выдохнул парень, впервые в жизни испытав комплекс маленького мужичка, оказавшегося рядом с высокой женщиной.

– Да, девка – кровь с молоком, – оценил Хлеборобот.

– Ну, то, что сейчас будет море кровищи, я уже вижу. А где молоко? – прошипел дембель.

Отсидеться не удалось.

– Выходи, тать! – велела девушка низким грудным голосом. – Али трус?

– Ты же меня не сдашь? – прошептал заробевший Хлеборобот.

– Скажешь тоже, – укоризненно буркнул Егор. – Я замутил, мне и отвечать.

Он выбрался из кустов, встал перед великаншей. Неужели снова драться? Тело ломило после встречи с Уминай-багатуром. Хорошо хоть, побратим успел сбежать.

– Хм, а ты ничего. Миленький… – промолвила, прищурив глаз, блондинка-переросток.

Чего-чего, а вот такого дембель не ожидал. «Миленький». Дамочкин гнев мигом прошел, она кокетливо заковыряла землю большим пальцем ножки, одно плечико само собой ушло назад, длиннополая рубаха сбилась набок, обнажая второе плечо.

– И зачем тебе яблочки, воришка? Ты ж еще молоденький… – Богатырша сделала шаг вперед, склоняясь к ефрейтору.

Парень сглотнул комок, застрявший в горле.

– Ну, Карачун велел.

– Вот как?! Помню, помню старого ведуна. – Расстояние между девушкой и ефрейтором сократилось еще на шаг. – Он древним был, еще когда я с братишками под стол пешком ходила. Помнится, Кий его даже дразнил как-то.

Воронежец попятился, но уперся спиной в колючие ветви.

– Оробел, что ль? – Еще шаг, лукавый взор из-под опущенных ресниц. – Как звать-то?

– Егор.

– Егорка, значит. А я Лыбедь.

В сознании дембеля крутился глупый анекдот про слониху и муравья. Тем временем Лыбедь приблизилась к Емельянову-младшему вплотную. Большая рука дотронулась до его щеки неожиданно мягко и ласково.

Богатырша глубоко дышала, и растерянного ефрейтора, таращившегося прямо перед собой, посетила неуместная мысль: «Вот это подушки безопасности!»

– Ну, иди к мамочке, – прошептала Лыбедь.

Егор никогда так не целовался. Через минуту губы разомкнулись, и ошалевший парень собирался было перевести дух, но великанша сгребла его в охапку, легко оторвала от земли…