Научное наследие Женевской лингвистической школы - Валерий Кузнецов

«Следовало бы, – предлагает Карцевский, – чтобы в “синтаксисе” не только изучались омонимические и синонимические сдвиги каждой формы (что, впрочем, является единственным средством для понимания значения функции каждой формы), но и были сделаны попытки определить, в какой конкретной ситуации и в зависимости от каких понятий значимость знака приходит к своей противоположности» [Там же: 89].

Если мы покинем понятийный аспект языка, чтобы рассмотреть знак в его фоническом аспекте, мы увидим, указывал Карцевский, что в различных рядах один и тот же знак может иметь различные функции, и наоборот, одна и та же функция может быть выражена в различных рядах разными знаками. Ср., например, множественное число существительных мужского рода различных классов: «столы», «паруса», «крестьяне», «медвежата»; с другой стороны, один и тот же звук представляет различные морфемы в «стола» (род. пад., ед. ч.), «паруса» (мн. ч.), «жена» (ед. ч.) и т. д. В отличие от омонимии и синонимии, имеющих место в понятийном аспекте языка, соответствующие явления в плане звучания Карцевский в статье «Об асимметричном дуализме лингвистического знака» называет омофония и гетерофония, видя в этих понятиях их внутреннее единство. Однако он тут же подчеркивает, что «это не что иное, как две стороны одного и того же общего принципа... всякий лингвистический знак является в потенции омонимом и синонимом одновременно. Иначе говоря, он одновременно принадлежит к ряду переносных, транспонированных значимостей одного и того же знака и к ряду сходных значимостей, выраженных разными знаками» [Карцевский 1965: 87].

Вот как Карцевский иллюстрирует взаимодействие в языке омонимии и синонимии. «Предположим, что в разговоре кто-то был назван “рыбой”. Тем самым был создан омоним для слова “рыба” (случай переноса, транспозиции), но в то же время прибавился новый член к синонимическому ряду: “флегматик, вялый, бесчувственный, холодный” и т. д.» [Там же: 89].

Теоретически можно было бы утверждать, писал Карцевский, что каждое перемещение значений должно повлечь за собой перемещение знака ввиду того, что весь лингвистический механизм функционирует с целью установления эквивалентностей между концептуальной и фонической дифференциацией. В таком случае транспозиция формальной семиологической ценности должна бы отразиться на всех других ценностях слова. Тогда всякая грамматическая транспозиция стала бы невозможной. С другой стороны, если бы всякая случайная модификация влекла за собой изменения в знаках, язык перестал бы существовать.

Карцевский полагал, что принцип асимметрического скрещения омонимии и синонимии распространяется на все значимые факты языка. В статье «О фонологии фразы» он стремился проиллюстрировать это положение на примере интонации. Интонация вопроса является напряженной с повышающим тоном; спросим себя, – пишет Карцевский, – может ли вопрос быть выражен по-другому? Вопрос может быть выражен, например, специальными местоимениями; в этом случае вопросительный характер интонации слабее и может вообще пропасть, например, в быстром, нетерпеливом вопросе: «который час, который час?» С другой стороны, интонация градации также является напряженной, восходящей. И нет ли чего-нибудь от вопроса в выражении удивления, например: «я не понимаю, как вы...». Присутствие императива ослабляет увещательный характер интонации, но он все-таки наблюдается. В «Только взошли цветы, а мороз и удáрь», где значимость императива транспонирована, увещательная интонация полностью отсутствует. Напротив, любое слово может передать волевое отношение, и тогда оно сразу облекается увещательной интонацией. Нейтральная интонация служит для отнесения смыслового единства на второй план, но поскольку он является контрастирующим, она с успехом может использоваться для выделения главной идеи, для этого достаточно ослабить темп.

Опираясь на разработанный им принцип асимметричной двойственности, Карцевский стремился показать, что между двумя сторонами знака существует своего рода глубокий внутренний конфликт. В языке господствует произвольный знак. В то же время ведется непрестанная борьба между тенденцией к произвольности и противоположной тенденцией к мотивированности знака. Соотношение между этими двумя силами меняется как от одного языка к другому, так и в пределах одной и той же языковой системы. Закономерен интерес Карцевского к изучению междометий, хорошо иллюстрирующих это явление [Karcevsky 1941]. В семиологическом плане междометия представляют собой преимущественно мотивированные знаки. Однако фонологическая система – область действия произвольного знака – существенно ограничивает мотивированность, подчиняя звуковую структуру большинства междометий своим собственным принципам организации.

С. Карцевский сформулировал общий принцип асимметрического дуализма лингвистического знака: «...обозначающее (звучание) и обозначаемое (функция) постоянно скользят по “наклонной плоскости реальности”. Каждое “выходит” из рамок, назначенных для него его партнером: обозначающее стремится обладать иными функциями, нежели его собственная; обозначаемое стремится к тому, чтобы выразить себя иными средствами, нежели его собственный знак. Они асимметричны; будучи парными, они оказываются в состоянии неустойчивого равновесия» [Карцевский 1965: 90].

В своем интересном учении об асимметричном дуализме лингвистического знака С. Карцевский исходил из наличия в языке противоречивых сторон: «...язык движется между двумя полюсами, которые можно определить как общее и отдельное ( индивидуальное ), абстрактное и конкретное ». Мысли Карцевского о языке как «арене» взаимодействия и борьбы противоположностей возвращают нас к гумбольдтовской диалектике языка.

Карцевский стремился показать, как взаимодействуют и борются в языке противоположности, с необходимостью предопределяющие друг друга. Еще во Введении к «Системе русского глагола» Карцевский указывал на недостаточность чисто дифференциального подхода к языковой системе: «Чистое и простое противоположение ведет к хаосу и не может служить основанием для системы. Истинная дифференциация предполагает одновременные сходства и различия» [Karcevsky 1927: 13 – 14].

С. Карцевский думал о создании специального труда – цельного изложения лингвистической концепции, опирающейся на учение об асимметрическом дуализме лингвистического знака. К сожалению, этот замысел остался неосуществленным.

Учение С. Карцевского об асимметрическом дуализме лингвистического знака – яркое подтверждение положения Ф. де Соссюра о том, что язык – это не номенклатура знаков. На этот факт Соссюр неоднократно указывал [De Mauro 1972: 442]. Так же как и сам Карцевский: «...язык не перечень этикеток, и группировки фактов, которые мы в нем наблюдаем, не соответствуют раскладке этих этикеток по отдельным клеткам» [Карцевский 2000: 46]. Очень четко эта мысль выражена Карцевским в статье «Об асимметричном дуализме лингвистического знака»: «Если бы знаки были неподвижны и каждый из них выполнял только одну функцию, язык стал бы простым собранием этикеток. Но также невозможно представить себе язык, знаки которого были бы подвижны до такой степени, что они ничего бы не значили за пределами конкретных ситуаций. Из этого следует, что природа лингвистического знака должна быть неизменной и подвижной одновременно» [Карцевский 1965: 85].

Противоречивый характер отношений между означающим и означаемым, вытекающий, по убеждению Карцевского, из самой сути произвольности лингвистического знака, приводит к сдвигу отношений, к асимметрии двух сторон знака в процессе его актуализации. В этом, справедливо считал Карцевский, и состоит «жизнь» языка.

В своем учении об асимметрии лингвистического знака Карцевский, как он сам указывал [Karcevsky 1941: 57], опирался на принцип произвольности лингвистического знака Ф. де Соссюра и Ш. Балли [60] , а также на определение языка как системы знаков. «Ф. де Соссюр научил видеть в языке семиологическую (знаковую) систему , именно систему, а не простой набор, коллекцию знаков» [Карцевский 2000: 319].

Необходимо обратить внимание на глубокие мысли С. Карцевского относительно соотношения в языке произвольного и мотивированного. Он объясняет, почему полностью мотивированный знак не может существовать в языке. Такой знак не знал бы диссоциации на означаемое и означающее и, как следствие, – невозможность омонимии и синонимии (вступать в омонимические и синонимические отношения). Он не мог бы иметь концептуальной ценности и представлял бы собой неразложимый звуковой блок. «В языке, – подчеркивал Карцевский, – господствует произвольный знак. Тем не менее непрестанная борьба имеет место между тенденцией к произвольности и противоположной тенденцией к экспрессивности. Соотношение между этими двумя силами меняется как от одного языка к другому, так и внутри одной и той же лингвистической системы. Так, например, в русском языке огромную роль играет деривация. Так как по терминологии Соссюра производное слово является «относительно мотивированным» знаком, это означает, что в русском языке тенденция к мотивации знака более ярко выражена, чем, например, во французском или английском языках» [Karcevsky 1941: 58].