Научное наследие Женевской лингвистической школы - Валерий Кузнецов

В то же время Фрей отступает от учения Соссюра, полагая, что «ограничение произвольности может быть также объяснено соответствием между двумя видами отношений: отношениями между членами языковой системы и экстралингвистическими отношениями между обозначаемыми предметами. Так, dix-neuf менее произвольно, чем dix или neuf , поскольку отношение между членами dix – и - neuf обнаруживается в арифметическом отношении, существующем вне языка, между числами 10 и 9. Подобным образом, если poirier менее произвольно, чем chêne , то это потому, что корень poir – соотносится с суффиксом - ier , также как в природе фрукт соотносится с деревом, на котором он произрастает. До Фрея подобный подход к ограничению произвольности мы встречаем у А. Сеше: «Когда... сходные идеи выражаются сходными знаками (например, cerise – cerisier), имеет место исключение чистой произвольности знака и идеи» [Sechehaye 1930: 342].

Абсолютно произвольные знаки, примеры которых приводил Соссюр, на самом деле таковыми не являются, поскольку каждое слово является членом языковой системы и входит в ассоциативные ряды ( premier , première ; plu , plaire ). Таким образом, делает вывод Фрей: «...не существует языковых знаков, произвольность которых не была бы ограничена» [Frei 1974: 124].

Недостатком индуктивного подхода Фрей считает то, что он не позволяет объяснять явления языка посредством самого языка. Дедуктивный подход основан на определенных принципах и следствиях. Основываясь на своем понимании ограничения произвольности, Фрей стремился развить учение Соссюра о различиях и тождествах в языке: знаки «находятся в отношении оппозиции в той мере, в какой они являются произвольными, и вследствие этого любое частичное тождество между ними – признак ограничения произвольности» [Frei 1974: 124]. Так, все члены класса или парадигмы характеризуются, по крайней мере, хотя бы одной общей чертой, которая выступает как тождество применительно ко всей группе.

Фрей приходит к выводу, свидетельствующему о его отходе от учения Соссюра об абсолютной произвольности. В силу внутрисистемных отношений синтагматического и парадигматического планов языковые знаки утрачивают абсолютную произвольность и становятся относительно произвольными: «...об абсолютной произвольности можно говорить только при условии, если абстрагироваться от системы» [Ibid.: 126]. Фрей разработал понятие степени произвольности знаковой единицы, основываясь на характере ее отношений в системе. В качестве знаковых единиц он выделял синтагму и монему (минимальная значимая единица) (подробнее гл. IV, § 2, 3). Например, произвольность монем dix и neuf ограничена классами слов, в которые они входят, а в синтагме dix-neuf к ограничению произвольности в парадигматике добавляется ограничение в синтагматике. Следовательно, синтагма менее произвольна, чем монема.

Со степенью произвольности связано ограниченное или неограниченное количество знаков в системе. В системе, состоящей из полностью произвольных знаков, их количество конечно. Подобная система может быть названа закрытой. Примером такой системы могут служить арабские цифры от 0 до 9.

Лингвистические же совокупности, организованные в классы и включающие синтагмы, являются системами открытого типа. Фрей предложил шкалу последовательности ограничения произвольности от большего к меньшему: грамматические знаки – лексемы – синтагмы. Таким образом, абсолютной произвольности, которая является в значительной мере семиологическим понятием, Фрей противопоставляет относительную произвольность, свойственную языковым знакам. Такой подход, по его мнению, не противоречит теории произвольности Соссюра в ее последнем изложении. «Теория, которая имела бы намерение выбрать в качестве основы системы значимостей произвольность знака, отбросив все то, что ограничивает эту произвольность, вступила бы в противоречие с мыслями Соссюра в их последнем изложении» [Ibid.: 130].

Новизна соссюровской идеи ограничения произвольности, по мнению Р. Годеля, в том, что при ее трактовке было обращено внимание на взаимосвязь двух принципов, которые до этого рассматривались порознь, – семиологического и грамматического; первый связан с произвольностью знака, второй – с взаимообусловленностью членов языковой системы [Godel 1975]. Годеля привлекал поставленный самим Соссюром вопрос: не противоречит ли друг другу принцип произвольности и взаимообусловленность членов системы, поскольку она ограничивает действие произвольности. На основе рукописных источников Годель установил, что Соссюр не уточнил, в чем субъективное разбиение слова на значимые составные части подчиняется ощущению ассоциативных отношений, хотя он неоднократно подчеркивал их связь и тем более показывал, что образование слов подчиняется аналогии, как силе, действующей в статике.

По мнению Годеля, Соссюр был неправ, настаивая на радикальном характере произвольности, поскольку знак – слово, монема или синтагма – в качестве члена системы обладает функцией, обусловленной местом в системе. Что касается полной произвольности, она заключается в отношении, которое язык устанавливает между мыслью и звуковой материей, между которыми отсутствует предварительно установленная связь. Для установления произвольного характера знака надо абстрагироваться от системы. Тогда знак утрачивает значимость и объединение означаемого и означающего предстает как случайный факт [Ibid.: 89].

Точка зрения Фрея, согласно которой абсолютная произвольность знака несовместима с определением языка как системы, элементы которой взаимосвязаны, представлялась Годелю слишком категоричной. Годель расходился с Балли по вопросу механизма мотивированности языкового знака. Он считал, что мотивирование заключено не внутри знака, а обусловлено ассоциативным и синтагматическим окружением.

Р. Энглер внес большой вклад не только в реконструкцию учения Соссюра на основе рукописных источников «Курса» и не использованных издателями студенческих конспектов, но и предложил собственное толкование и развитие положений учения Соссюра. Его работы по произвольности знака [Engler 1962; 1964 и др.] имеют большое значение для истории лингвистики, поскольку ввели в научный оборот более последовательную и когерентную, чем в «Курсе», доктрину произвольности и сняли тем самым не всегда обоснованную критику этой доктрины, вызвавшей, как было показано выше, острую, но мало продуктивную дискуссию. Сравнив текст «Курса» с рукописными источниками, Энглер установил, что издатели иногда добавляли собственные рассуждения по вопросу произвольности в тех случаях, когда в имевшихся в их распоряжении лекциях встречались несогласованности по отдельным вопросам.

Энглер показал, что понятие произвольности занимает важное место в концепции Соссюра. В своей последней лекции 1910/11 гг. он ссылался на произвольность в связи с тремя основными компонентами своей теории языка: 1) в качестве семиологического принципа, 2) как основа синхронического механизма, 3) как соответствие дифференциальному принципу значимостей [Engler 1962: 41]. Сравнение трех точек зрения позволяет, по мнению Энглера, их классифицировать: синхронический механизм мотивированности выступает как ограничение принципа произвольности, являясь его следствием. В диахронии мы также наблюдаем последствия произвольности знака: нарушающие порядок действия фонетических изменений, упорядочивающие действие аналогии на систему. Вне синхронии и диахронии произвольность следует рассматривать в логическом плане как панхроническое и семиологическое явление.

Таким образом, принцип произвольности действителен на семиологическом уровне. На этом уровне он означает произвольность означающего. Одной из частных форм произвольности является произвольность связи между означающим и означаемым, которая не предопределена заранее, до взаимной детерминации в знаке. В данном случае мы находимся на лингвистическом уровне – уровне языка в целом, включающем в себя синхронию и диахронию; в нем все отрицательно и дифференциально. На уровне синхронии в результате комбинирования различий в означающем и означаемом образуются противопоставления, и Соссюр утверждал, что на этой основе возникает иллюзия позитивных сущностей. «...любую систему языка можно рассматривать как различия в звуках, комбинирующиеся с различиями в идеях. Нет заранее данных позитивных идей и нет никаких акустических знаков, определяемых вне идеи. Благодаря взаимной обусловленности различий у нас появляется нечто напоминающее позитивные элементы, в результате сопоставления такого-то различия в идее с таким-то различием в знаке» [Engler 1967: 271 – 272].

В этой иллюзии принцип произвольности снова относится к означающему. Что касается сознания, Соссюр использует метафору листа бумаги, одну сторону которого (означаемое) невозможно разрезать, не разрезав и другую сторону (означающее). Это значит, что говорящий субъект рассматривает знак не как произвольный, а как слитный; в конечном счете знак становится для говорящего иконическим. Имеется также уровень мотивированности – форма ограничения произвольности, обусловленная механизмом языка.