Дело жадного варвара - Хольм Ван Зайчик

26 день шестого месяца, первица,

вечер

На сей раз Ябан-ага мог быть доволен. Он и был доволен. Хотя преждерожденный Лобо, как и в прошлый раз, пришел не один, а со своим бледным спутником, он заказал несколько различных салатов, в том числе и фирменный горский салат с медузами, пару блюд острого мяса по-сычуаньски, а также шесть бутылок пива и большую бутыль особой московской эрготоу. То и дело провозглашая малопонятные окружающим тосты, с каждой чаркой все громче и разгоряченнее, два почтенных гостя принялись, на радость и самому Ябан-аге, и остальным его посетителям, беседовать о мудрой прозорливости начальников и суровой доброте духовенства.

– Как она могла? – с болью и отчаянием повторял Баг, мотая головой и запивая эрготоу из чарки пивом из кружки. – Нет, ты мне скажи, еч Бог…

– Не богохульствуй! – отвечал Богдан, нетвердой рукой помахивая перед носом у напарника палочками с зажатым в них прозрачным плечиком медузы, только сегодня поутру доставленной Ябан-аге из его родного Приэльбрусья.

– Прости, зануда… – покаянно заявлял Баг и, перегибаясь через стол, пытался поцеловать Богдана. – Нет, ты мне скажи: как она могла? Я же… я… следы ее лобзать…

При этих его словах вечно опущенные веки йога Гарудина ощутимо дрогнули, и кружка перед ним с громким хлюпаньем опустела. Расторопный Ябан-ага тут же побежал к нему с добавкой.

– Нет, ты мне скажи… – продолжал Баг. – Ты скажи. Вот я, простой ордусский мужик. И ты – простой ордусский мужик. Ну, пусть минфа там… это ты на службе минфа и все такое, а по сути – простой ордусский мужик. И скажи. Вот я не понимаю. Ей что, не сообщили? Или это у нас теперь новая сообразная церемония такая сделалась – паразитам дарить самое дорогое?

– Я не знаю… – беспомощно отвечал Богдан.

– Его же надо было вязать!

– Доказательств нет… И – он же гокэ, иностранец…

– Хорошо. Теперь ты меня поправь, да? Иностранец. Если его нельзя вязать только из-за того, что он иностранец, тогда я так понимаю, что все его соотечественники могут рассматриваться, как укрыватели. Правильно? А еще в древности было сказано: наказания бывают пяти видов. Позорящая татуировка, битье палками, обращение в рабство, четвертование и поход армии с целью умиротворяющего вразумления. Соображаешь, минфа? Я тебя, что ли, истории законов учить должен? Поход вразумляющей армии! Стало быть, не подарочки им делать за наш с тобой счет, а… – Баг резко взмахнул забинтованной рукой, и его голова, подпертая здоровым кулаком, едва с этого кулака не сорвалась. – Если много людей провинилось по одному и тому же делу, да к тому же часть из них вооружена, нет иного способа их наказать, кроме как при помощи похода вразумляющей армии!

Веки йога Гарудина снова дрогнули.

– В таком деле, как поход вразумляющей армии, – чуть заплетающимся языком ответил Богдан, – часто бывает много справедливости, но никогда не бывает много человеколюбия. Понимаешь, еч Баг? Последнее это дело – поход вразумляющей армии…

– Понимаю… – уныло и совсем тихо ответил Баг. Помолчал. – Так и что нам теперь? Этот скорпион небось уже в Филадельфии своей, камушками на окладе любуется…

Богдан немного подумал и пожал плечами.

– А я знаю! – вдруг сказал Баг просветленно и разлил еще по одной.

Веки йога снова дрогнули, и кружка перед ним опустела до половины. Каким-то чудом то ли услышав, то ли увидев это, Баг всем корпусом повернулся в сторону йога, помахал забинтованной рукой и, всерьез встревожив остальных посетителей, запросто гаркнул:

– Частишь, Гаруда!

Аскет чуть кивнул.

Напарники выпили, и им стало совсем невмоготу.

– Давай споем, еч Богдан, – вдруг тихонько попросил Баг. – Жанка, пока ехали, говорила – ты много песенок знаешь хороших… Давай споем. Я подпою…

– Давай, – согласился совсем засмурневший Богдан. – Что бы такое… – Задумался. – Вот, давай! Она хорошая, древняя…

И поначалу негромко, приноравливая голос к ноте, а потом все раздольнее и надрывней, он начал:

– На Тайване-острове, или под Чарджоу,

Русскому с татарином все равно где жить –

Родина есть Родина! Лапти, эрготоу…

Так скроила матушка – и не перешить…

Где-то на улице неподалеку протрещал, приближаясь, и смолк чей-то мотоцикл.

– Правда, хорошая песня, – несколько невнятно из-за подпирающего подбородок кулака и щеки, сдвинутой этим кулаком к уху, выговорил Баг. – Правильная… только грустная.

– А ты думал? Когда что-нибудь правильное скажешь, почему-то всегда грустно. Ну, давай вместе… три, четыре!

И, на радость млеющему за стойкой Ябан-аге и замершим в благоговении посетителям его кабачка, они все-таки обнялись поверх стола и, слаженно и размашисто мотая головами, грянули в полный голос, на две глотки, со слезой:

– Родина есть Родина!..

Мелодично прозвенели колокольцы входной двери, и все взгляды невольно обратились ко входу. В наступившей тишине кто-то из посетителей отчетливо сказал, с некоторой плотоядностью причмокнув губами:

– Какая штучка!

На площадке, возвышающейся над полом харчевни на высоту семи ступеней, у самой закрывшейся двери, стояла, оглядываясь и, видимо, слегка ослепнув в прокуренном сумраке харчевни, молодая девушка в кожаной, западного кроя широкой куртке, джинсах, плотно облегающих полные, стройные ножки, и огромных, в пол-лица, защитных очках. Длинные распущенные черные волосы ее стелились по плечам и ниспадали на спину.

– Не к вам, певцы? – сказал другой голос насмешливо, и несколько человек захохотали. Действительно, представить себе эту эстрадную красотку, хлесткую, словно первый ожегший спину прутняк, рядом с уже не слишком молодыми, неказистыми, подвыпившими мужиками, Бог знает во что обряженными – переодевались они у Бага, впопыхах, чтобы Богдану не заезжать домой и чтобы успеть выпить и разойтись пораньше, не обижая заждавшуюся Жанну (тогда у них еще была надежда, что они выпьют аккуратно и разойдутся засветло)… словом, представить ее с ними за одним столиком было совершенно невозможно.

Третий голос сказал:

– Крошка, подсаживайся!

Баг грозно оглянулся и положил руку на меч.

Йог Гарудин сильно шевельнул опущенными веками. Со множественным бульканьем, хлюпаньем и скворчанием стоявшие на всех столиках, кроме столика напарников, рюмки, кружки, стаканы и фужеры разом опустели. Сделалось удивительно тихо.

В этой тишине особенно отчетливо зацокали неторопливые каблучки. Держась очень прямо, ни на кого не глядя, девушка спустилась в харчевню и прямиком пошла к Багу и Богдану какой-то невероятно изысканной, строгой и гордой походкой. Знакомой походкой…

Она села рядом с ними на свободный табурет, сняла очки и, расправляя волосы, встряхнула головой.

Подбородок Бага все-таки свалился с его кулака.

– Матерь Божья… – пробормотал Богдан, слегка трезвея.

– Единочаятельница Ли… – с блаженной улыбкой пробормотал Баг.

– Тс-с, – сказала принцесса. – Ваш начальник, еч Баг, Редедя Пересветович Алимагомедов, подсказал моему порученцу, где вас найти. Простите, что не могла вас предупредить. Я вижу, – она покосилась на бутылки и чарки, – вы сильно расстроены.

– Мы… ну… – сказал Баг.

– Ну… мы… – сказал Богдан.

– Я сейчас объясню… молчите, я должна объяснить. Вы имеете право знать, – она вздохнула. – Когда имя заказчика преступления стало известно, я тоже была расстроена. Не мне учить вас, драг ечи, основному правилу человекоохранительной науки: наказание преступника должно быть неотвратимым. Не столь уж важно, каким оно будет – прутняки, или бритье головы, или что-то еще. Не столь уж важно, будет ли оно жестоким или мягким. Самое главное – чтобы оно было неотвратимым. А тут… – Она запнулась и не стала продолжать, лишь снова встряхнула головой. – Иначе нам было его не достать. Никак не достать. А ведь это несправедливо – если бы несчастные Ландсбергисы оказались на всю жизнь в тюрьме, а главный преступник гулял бы на свободе… Помните, Учителя спросили: «Что вы думаете о том, что на зло надо отвечать добром?» Учитель ответил: «Как это? Добром отвечают на добро, а на зло отвечают по справедливости»… Этот человек мог бы не брать Ясу. И не был бы наказан. Но он выбрал сам. Вся страна, весь мир видели, как от варварского вожделения тряслись его руки… и как мы сами вложили в эти нечистые руки нашу национальную святыню. Вся страна… И мне, и батюшке, – она грустно улыбнулась, – пришлось рискнуть утратить любовь народа… а выше этого для нас ничего нет. Весь народ негодует на сделанную властью ошибку и гневается на жадность варвара. Весь народ, как один человек, хочет, чтобы ошибка была исправлена, а варвар – наказан. А когда император просит Небо и Землю о том, чего хочет весь народ и в чем сходятся главы всех улусов, Небо и Земля подчас идут императору навстречу.