Метаморфозы. Новая история философии - Алексей Анатольевич Тарасов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
2) Мыслящая или чувствующая сущность; сознательный разум; эго, особенно в противоположность всему внешнему по отношению к уму; разум как носитель идей; то, чему приписываются все ментальные представления или операции; мыслящий или познающий агент; самость.
Существует контраст между субъектом как чем-то всегда случайным, то есть «акциденциальным» по сравнению с предикатом, субстанцией, и субъектом как тем, что противостоит объектам. Первый смысл – древний, архаичный, второй – современный. Беркли является важной фигурой в «переходе» от примитивного понятия субъекта к современному. Для Беркли «идеи» – это уже не просто «акциденции», присущие «духу», а объекты, воспринимаемые им. Наше сегодняшнее понимание понятия «субъекта» основывается на берклианской модели сознания, которая обосновывает дуализм между субъектом и объектом. Сильный контраст между ними выходит на передний план именно в философии Джорджа Беркли. При этом сам «дух» не может быть воспринят, он может лишь «про-явиться», вследствие чего оказывается невозможным, чтобы субъект когда-либо был объектом, поскольку само его содержание вытекает из того, что он точно не является объектом!
Основное «бремя» познания лежит на стороне субъекта, а не объекта, что и показывает Беркли[87]. С его точки зрения, закономерности, на которые мы опираемся, чтобы понять природу, – это лингвистические закономерности. Таким образом, мы должны принять личную позицию (субъектно-субъективную!) к реальности, потому что способ, которым мир становится понятным для нас, заключается в том, что мы занимаем позицию, необходимую для того, чтобы относиться к природе как к поддающейся интерпретации.
Способность подходить к миру таким образом, чтобы иметь с ним дело как с дискурсом, необходима для нашей природы как ответственных существ. Наше развитие совпадает со способностью занимать личную позицию. То есть важной частью процесса становления личности является то, чтобы мы могли адекватно реагировать на других людей и овладевать искусством общения, которое требует умения интерпретировать. Сравните это с аутизмом, где всё это отсутствует! По мнению Беркли, от утробы матери до могилы Бог общается с каждым из нас, обучая быть взаимодействующими личностями.
Кроме того, при аутизме – в подавляющем большинстве случаев – наблюдается отсутствие способности к «нарративности» или, как минимум, проблемы с ней[88]. Например, считается, что важным «доказательством» аутизма Джеймса Джойса было то, что его романы были «странно бессюжетными». У него главы, как правило, останавливаются, а не заканчиваются.
Наша чрезвычайная чувствительность к повествованию и вообще склонность к повествовательному опыту связывают наше самоощущение и восприятие других в социальном мире. Очень вероятно, что существует особая связь между «нарративом» и «Я», так что можно сказать, что «нарративы» играют особую роль в процессе самоконструирования. Повествование и «Я» неразделимы. Самость в широком смысле понимается как разворачивающееся рефлексивное осознание бытия в мире, включая ощущение своего прошлого и будущего. В повествовании же аутистов чрезвычайно распространены странные разрывы, когда, например, новые персонажи внезапно вмешиваются в повествование без какого-либо предупреждения; случайные ссылки на события ил происшествия, о которых читатель/слушатель не знает и «должен сам догадываться» об их значении и содержании; внезапные, сбивающие с толку смены темы. Кажется, это то, что Ф. Гиренок называет «клиповым сознанием», которое из «андерграунда» превратилось в «мейнстрим»[89].
Вообще, случай Д. Джойса очень показателен для нашего анализа. Вместо описания событий Джойс склонен к маниакально детализированному описанию всяческих предметов. Его «Улисс» нужно читать, словно под микроскопом, ведь выводы и обобщения здесь если и присутствуют, то только в виде мелких подробностей – сверхмелочных, сверхдлинных и сверхподробных описаний и перечней. Тем же самым славятся, как известно, «Робинзон Крузо» и «Моби Дик». Джойс применял строго рассчитанный метод творчества, супер-сознательный контроль над материалом. Поэтому в его текстах насыщенность смыслом намного выше обычного. Это гипер-сознательный текст. При этом сделанная при ярком свете работа вызывает затмение сознания! Возможно, здесь проявляет себя подмеченный мной эффект, который я назвал бы «парадоксом литературы»: чем больше реализма в ней, тем оторваннее она от реальности! Так и у Джойса: его тексты выверены до последней запятой, и при этом, а точнее – именно из-за этого! – знамениты своей странностью и «темнотой». Джойс в литературе и Пикассо в живописи так подробно всё прописывают/прорисовывают для того, чтобы убежать от смысла, отгородиться от него.
Шекспировский афоризм «в этом безумье метод есть» здесь оборачивается в «эта методичность есть безумие». Проводя жёсткий отбор, Джойс сгущает смысл, не просто организуя текст, а превращая его в высокоорганизованный, погружаясь в чистый экзерсис. Содержание скудеет – объём растёт. Такое «сверхоплодотворённое» письмо, не принадлежащее никакому языку выпадает из всякой системы коммуникации, оказывается невоспринимаемым – раздувшееся внутреннее содержание распирает и разрывает все формы. Такой текст ничего не говорит читателю – как раз потому, что имеет сказать слишком много! Слишком много = ничего. «Ничему» очень легко размножаться, мультиплицироваться. Беккет говорил, что это вообще не предназначено для чтения, но для того, чтобы смотреть и слушать. “Esse est percipi”! Весь роман «Улисс» Д. Джойса протекает в Дублине и только в Дублине, и всё в романе имеет точную локализацию в этом городе. В итоге роман и город сливаются. «Улисс» – это роман одного дня и одного города. Этот мир, таким образом, не имеет ничего внешнего, какой-либо внешней стороны, трансцендентного. Он полностью интериоризован (= аутизирован!!!).
Может поэтому Джойс всерьёз принимает позицию «солипсизма Беркли»?![90]
Ещё раз к Новой теории зрения
Эссе «Опыт новой теории зрения» (1709), которое является прелюдией к философии Д. Беркли и имплицитно содержит все его идеи, является не чем иным, как попыткой полного систематического развития и разъяснения «задачи Молинью» – мысленного философского эксперимента, касающегося немедленного излечения от слепоты. Впервые она была сформулирована ирландским философом и писателем Уильямом Молинью (1656–1698) и, в частности, упоминается в эссе Джона Локка «Опыт о человеческом разумении» (1690). «Задача» впервые была сформулирована в письме У. Молинью к Д. Локку в 1688 году. Это, по существу, пере-формулирование извечного вопроса о том, что «видят» слепые, в гипотетическую задачу о том, что увидели бы слепые, если бы их зрение внезапно восстановилось. Если слепорождённый человек может чувствовать различия между такими формами, как сфера и куб, сможет ли он, если ему будет дана способность видеть, различать эти объекты только зрением,
