Мне – 65 - Юрий Никитин

Сейчас же у нас один-единственный покупатель: власть. И вкус у власти один. К тому же скверный.

Подумав, я бросил рисование, хотя уже укрепился как художник и попробовал писать. К счастью, подошел весьма трезво, не стал браться за романы или повести, а попробовал с крохотных микрорассказов и юморесок, которые помещались на листке школьной тетради.

Тогда, кстати, большинство писали на листках школьных тетрадей, так и отсылали в газеты, журналы и издательства.

Публиковаться начал с первых же попыток. Первая в журнале «Знання та праця», на украинском языке, № 9, 1965 год, вторая в «Технике молодежи», третья – «Наука и жизнь», четвертая – в коллективном сборнике фантастики, дальше – не помню, пошло очень много, по несколько в месяц.

С уже опубликованными рассказами пришел в местное отделение Союза Писателей СССР, здесь существует студия для начинающих, в ней я оказался, как же иначе, самым публикуемым и вообще самым-самым.

Однажды туда пришли две юные поэтессы, только-только закончившие школу, одну из них, самую хорошенькую из всех там существующих, я проводил вечером домой, это было 16 апреля 1969 года, а еще через три дня предложил ей выйти за меня замуж. Прошло два месяца, минимальный срок, который ЗАГС дает, чтобы успеть передумать, и мы поставили печати в паспортах.

Ирина поступила в институт радиоэлектроники и поучилась там немного, но после замужества заниматься учебой совсем не хотелось, и, оставив институт, полностью посветила себя домашнему уюту и заботе о детях.

Двое детей, мальчик и девочка, беспокойная жизнь начинающего литератора. И хотя я зарабатывал почти всегда неплохо, даже много по советским временам, но все-таки бывали и трудные моменты. К счастью, не внутри семьи. Брак был таким, что не пожалел о нем ни на секунду.

В это время я писал множество юморесок, сочинял так называемые микроюморески, их охотно брали все журналы «на подверстку», сейчас в век компьютерных программ этот термин непонятен, но тогда, в век горячей печати, когда после романа, повести или рассказа оставались большие пустоты, они приходились очень кстати.

Те микроюморески, которые по цензурным соображениям не могли быть предложены в печать – из-за политических или нецензурных выражений и ситуаций, – именовались уже анекдотами и запускались в обращение free-ware, как сказали бы сейчас. Гонораром служило чувство глубокого удовлетворения, когда они возвращались ко мне, иногда дополненные или видоизмененные.

Затем, чувствуя, что пора вырастать из коротких штанишек юмориста, я начал писать полнометражные рассказы, и… сразу же пошли обломы. Рассказы начали возвращать один за другим.

Если бы до этого я не ощутил себя успешным писателем, возможно, на этом бы и закончилась моя карьера. Все-таки я не ощущал себя именно рожденным для литературы, для карьеры писателя.

Не получилось бы в писательстве, нашел бы другое поле деятельности. Если человек чего-то стоит, если у него есть что сказать, он найдет тот или иной способ выразить себя, донести до человечества свои идеи. И не обязательно этот путь должен идти через литературу.

Но, так как я уже успел ощутить, что на этом поле я силен, то сел и попробовал подумать здраво. Первая мысль, что я – гений, а все редакторы – дураки и ничего не понимают, была не то чтобы так уж отвергнута, но исходя из того, что те же редакторы охотно брали мои юморески, а сейчас почему-то не берут серьезные рассказы, наталкивает на мысль, что и я где-то не совсем так уж во всем абсолютно прав. Возможно, и вовсе прохлопал ушами нечто важное.

Недолгие размышления привели к открытию, что рассказы я пытался писать по тому же принципу, что и юморески. То есть яркий неожиданный сюжет и хлесткая концовка. Персонажи едва названы по именам. Так же, как в анекдотах, которые я сочинял охотнее всего.

Когда это сообразил, дело пошло лучше. Даже в коротком рассказе должен быть образ, а также хотя бы скелет характера персонажа. Это в дополнение к тому, что уже присутствует в короткой юмореске: новая тема, неожиданные повороты, хлесткая концовка.

Потом, когда осваивал повесть, то ко всем этим обязательным моментам пришлось добавить более тщательную проработку образа, который нужно провести от начала и до конца произведения. И желательно, чтобы главный герой «перевоспитался». Если кого-то покоробит это слово из советских времен, то так же построены и лучшие произведения американских и европейских авторов. Просто в действие вступает основной закон литературы: герой должен уйти с последней страницы не тем ослом, которым вступил на первую. За время повести он должен что-то переосмыслить, что-то понять, в чем-то измениться, что-то для себя решить важное.

И вот так, в неудачах обвиняя себя, а не редактора, я добрался до романов, которые тоже пошли очень хорошо.

Со своими рассказами, юморесками и анекдотами публиковался по всему Советскому Союзу. Везде, кроме родного Харькова. Почему? Ну представьте, вот я вхожу в редакцию… В то доакселерационное время мой рост считался огромным, и многие спрашивали: почему не выступаю в баскетболе? Так вот, глядя на здоровенного мускулистого парня, любой редакторишко морщится и спрашивает: а что вы кончали, какой вуз, был ли там литературный или хотя бы филологический факультет? Ну как такому сказать, что вышибли за тупость и драки из 8-го класса? И на том образование кончилось? А так: написал, положил в конверт, послюнявил края и отнес к почтовому ящику. Результат: несколько сот публикаций по всему Советскому Союзу плюс постоянные передачи по «Маяку» и Всесоюзному радио.

Первая книга, «Человек, изменивший мир», вышла 100-тысячным тиражом в «Б-ке советской фантастики», Москва, «Молодая гвардия». Тоже отослал по почте, там прочли и сразу же отправили в печать. На тот момент я был самым молодым фантастом в СССР, у которого вышла книга в этой избранной серии.

Но переводили ее много раз за рубежом вовсе не за молодость автора.

В детстве мы все играли в английский футбол. И все называли кого хавбеком, кого центрфорвардом, кого голкипером, кричали: «В офсайде!», «Корнер!», «Аут!», а уже много лет спустя то ли вышло какое-то постановление, то ли еще почему, но английский футбол стали называть просто футболом, как французскую булку – городской, а все понятные и привычное слова, как корнер или хавбек, заменили неуклюжими и очень длинными русскими.

Это повторялось со всеми заимствованиями, так точно раньше были английский бокс и китайский, но английский постепенно стал просто боксом, а китайский исчез вообще.

Доходило до курьезов: уже совсем в недавнее время в Россию, нет, еще в СССР, завезли такую диковинку, как джунгарские хомячки. Эти карликовые зверюшки вошли в моду: их держать легко, они неприхотливы, а наблюдать за ними интересно.