Возмездие обреченных: без иллюстр. - Чарльз Буковски

Смертельные промежутки — время от кружки до кружки. Завсегдатаи — да им нужно было просто посидеть где-нибудь, с кем-нибудь побыть. Общее одиночество, тихий страх — вызывали у них потребность побыть вместе, поболтать — это их успокаивало. А Гарри требовалось только одного — выпить. Гарри мог пить сколько угодно, и ему все было мало. Успокоения не наступало. А другие… они просто сидели и время от времени болтали о чем попало.

Пиво у Гарри выдохлось. Добить его Гарри не мог, иначе он должен был заказать чего-нибудь еще, а денег у него не было. Оставалось ждать и надеяться. Как профессиональный алкаш, Гарри знал основное правило — никогда не проси первый. Его жажда была темой для насмешек, и любое требование, исходящее от него, убивало в них радость одаривать.

Гарри окинул взглядом бар. Четыре-пять завсегдатаев. Мало и неперспективно. Одним из неперспективных был Монк Гамильтон. Монк претендовал на бессмертие, потому что каждое утро съедал шесть яиц. Он думал, что в этом его преимущество перед остальными. С умишком у него было туго. Огромный, почти квадратный, с тусклыми, неподвижными и безразличными глазами. Шея, словно дуб, и мощные волосатые руки.

Монк разговаривал с барменом. Перед ним стояла пепельница, залитая пивом. Гарри стал наблюдать за мухой, которая приземлилась прямо в пепельницу. Она прошлась между окурками, наткнулась на сигарету, разбухшую от пива, сердито зажужжала, взмыла вверх, затем сдала чуть назад, потом приняла влево и наконец улетела.

Монк был мойщиком окон. Его льстивые глаза наткнулись на Гарри. Толстые губы скривились в надменной улыбке. Он подхватил свою бутылку, подошел и сел рядом с Гарри.

— Че сидишь, Гарри?

— Жду, когда дождь пойдет.

— Как насчет пивка?

— Жду пивной дождь, Монк. Спасибо.

Монк заказал два пива. Заказ прибыл.

Гарри любил пить прямо из бутылки. Монк нацеживал по частям в стакан.

— Тебе нужна работа, Гарри?

— Как-то не задумывался об этом.

— Нам требуется человек, чтобы держать лестницу. Конечно, за это платят не так хорошо, как тем, кто работает на лестнице, но все же хоть что-то. Ну, как?

Монк шутил. Мойщик окон был уверен, что Гарри слишком низко опустился, чтобы понимать это.

— Дай мне время, Монк, нужно подумать.

Монк посмотрел на остальных посетителей, на его лице снова проявилась надменная улыбочка, он подмигнул дружкам и перевел взгляд на Гарри.

— Слышь, тебе только придется крепко держать лестницу. Я буду чистить окна, а ты — меня подстраховывать. Это же не слишком тяжело, так ведь?

— Да, есть вещи и потяжелее, Монк.

— Ну так что, возьмешься?

— Не думаю.

— Давай! Чего б тебе не попробовать?

— У меня не получится, Монк.

И все были довольны. Гарри свой парень. Непревзойденный кретин.

Гарри смотрел на батарею бутылок, выставленную за стойкой. Все они дожидались лучших времен, тая в себе и смех, и безумие… скотч, виски, вина, водка и все остальное. Они все стояли и стояли, невостребованные. Они были похожи на жизнь, которая стремится быть прожитой, но ведь никто этого не хочет.

— Слышь, — заговорил Монк, — мне надо подстричься.

Гарри ощущал, как медленно крутятся жернова в голове мойщика окон. Как он примеряется к нему, словно ключик к замку.

— Не хочешь пройтись со мной?

Гарри молчал.

Монк придвинулся ближе.

— По дороге заглянем в бар и на обратном пути пропустим еще по одной.

— Идем… — Гарри влил остатки пива в горнило своей жажды, поставил бутылку и двинулся вслед за Монком.

Они вышли на улицу. Гарри чувствовал себя псом, сопровождающим хозяина. А Монк был спокоен и самоуверен: он при деле, все идет как надо. Это была суббота, его выходной, и он намеревался подстричься.

По пути зашли в бар. Местечко было намного уютней и чище, чем та дыра, в которой обычно шакалил Гарри. Монк заказал пива.

С каким видом он сидел! Человечище. Мужчина. Само спокойствие. Достаток. Он никогда не задумывался о смерти, по крайней мере, о своей.

Так они сидели бок о бок. Гарри осознавал, что совершил ошибку, вывалившись из жизни: любая работа с восьми до пяти менее мучительна.

На правой щеке Монка темнело родимое пятно, такое мягкое, еле заметное. Гарри наблюдал, как Монк прикладывается к своей бутылке. Ему было все равно — что глотнуть пива, что в носу поковыряться. Его не мучила жажда. Он просто сидел со своей бутылкой, за которую заплатил сам, и время текло, как говно вниз по течению.

Они прикончили свое пиво, Монк перекинулся парой слов с барменом и направился к выходу. Гарри последовал за ним. На улице они пошли рядом.

В парикмахерской посетителей не было. Цирюльник знал Монка, когда тот забирался в кресло, они обменялись приветствиями.

Цирюльник накинул простынь на плечи Монка и подоткнул вокруг шеи. Голова словно отделилась от туловища, родимое пятно на правой щеке приобрело четкие контуры.

— Вокруг ушей коротко, сверху — не очень, — сказала голова.

Гарри, изнывая от жажды пива, подхватил какой-то журнал, открыл на первой попавшейся странице и сделал вид, что читает. Тут он услышал, как Монк обратился к цирюльнику:

— Кстати, Пауль, это Гарри. Гарри, это Пауль.

Пауль и Гарри и Монк.

Монк и Гарри и Пауль.

Гарри, Монк, Пауль.

— Слышь, Монк, — не выдержал Гарри, — может, я пойду пропущу пивка, пока ты стрижешься?

Монк оторвал взгляд от своего отражения и уставился на Гарри.

— Нет, выпьем после того, как я закончу, — отрезал он и снова перевел взгляд на зеркало. — Не так коротко над ушами, Пауль.

Сколько мир вертится, Пауль стрижет.

— Ты хочешь сказать, что это коротко, Монк?

— Абсолютно.

— Я не согласен.

— Я бы на твоем месте согласился, Пауль.

— Рад бы, да не могу.

— Почему это?

— Потому что длиннее-то я тебе их уже не сделаю.

— Ох, блядь, ты и жук, Пауль! — восклицает Монк и начинает смеяться.

Монк смеялся долго. Его смех походил на скрежет линолеума, который режут тупым ножом. А еще он смахивал на предсмертный крик. Отсмеявшись, Монк заметил:

— Сверху — не слишком коротко.

Гарри опустил журнал и уставился в пол. Линолеумный смех трансформировался в линолеумный пол. Сине-зеленый с багровыми ромбиками. Старый пол. Местами линолеум потрескался и задрался, обнажив грязно-коричневые доски. Грязно-коричневый цвет пришелся Гарри по душе. Он оторвал взгляд от пола и начал считать: три кресла для стрижки, три для ожидающих, 13–14 журналов. Один цирюльник. Один посетитель. Один… что?

Пауль и Гарри и Монк на грязно-коричневом.

За окном проезжали автомобили. Гарри принялся было считать их, но остановился. Не играйте с безумием, безумие не любит игр.

Проще считать прохожих с выпивкой в руках — ни одного.

Время звенело, как безликий колокол.

Гарри чувствовал свои ноги, что они в ботинках, ощущал пальцы… на ногах… в ботинках. Он мог пошевелить пальцами. И пошевелил. Его пропащая жизнь катилась в никуда, подобно улитке, ползущей в огонь.

На деревьях распускались листья. Где-то на пастбищах оторвались от сочной травы антилопы. Мясник в Бирмингеме поднял свой топор. А Гарри сидел в парикмахерской в надежде заполучить пива.

Он не имел гордости, словно безродный пес.

А время шло и шло, ножницы щелкали, волосы падали, наконец все кончилось. Конец пьесы «В кресле цирюльника». Пауль развернул Монка так, чтобы он мог видеть себя сзади.

Гарри ненавидел парикмахерские. Этот финальный поворот в кресле, эти зеркала, они стали для него моментом абсолютного ужаса.

Монк был крайне сосредоточен. Он осматривал себя. Тщательно изучал свое изображение — лицо, шею, волосы — все. Казалось, он был восхищен увиденным. Наконец он сказал:

— Так, Пауль, с левой стороны, кажется, надо снять чуток, да? И еще — видишь, маленький клочок торчит? Это надо точно убрать.

— Да, конечно, Монк… Сейчас все уберем…

Цирюльник снова развернул Монка и заколдовал над торчащим клочком. Гарри наблюдал за движениями ножниц. Клацанья было много, но отстриженных волос почти не прибавилось.

Пауль вновь крутанул кресло. И Монк принялся разглядывать себя по-новой.

Легкая улыбка коснулась правого уголка его губ, тогда как левая сторона лица еле заметно задергалась. Самовлюбленность с легким приступом сомнений.

— Нормально, — сказал Монк, — вот теперь ты все сделал, как надо.

Пауль обмахнул Монка маленькой метелкой. Падая, мертвые волосы кружили в мертвом мире.

Монк порылся в кармане, отсчитал плату за стрижку плюс чаевые — денежный звон в мертвый полдень.

И вот Гарри и Монк вышли на улицу и направились в бар.

— Только стрижка может дать человеку почувствовать себя, как заново родившимся, — высказался Монк.