Заповедник, где обитает смерть - Екатерина Островская

Волошин смотрел на звезды так пристально, словно пытался разглядеть что-то за их мерцанием. Сидел так, может, полчаса, а, может, больше. Время уже не имело значения, потому что времени теперь было много. Только сейчас ему стало понятно, что все и в самом деле закончилось. Никому он не нужен, потому что ему не нужны чужие деньги. И от этой мысли стало легко и свободно.

Открылась дверь, на крыльцо вышла Вера. Села рядом, и Алексей понял, что не одинок в открывшемся ему мире. Он укрыл ее своей курткой и прижал к себе. Сидел, боясь пошевелиться, чтобы не спугнуть очарование, ощущение осмысленности бытия… Пронеслась еще вечность, прежде чем он осмелился поцеловать ее. Они сидели и, никуда не торопясь, разговаривали, спать не хотелось. Усталости тоже не было, потому что от поцелуев еще никто не уставал.

– Нас теперь ничего не держит, – тихо произнесла Вера. – Можем уехать куда угодно, когда захотим.

– А зачем уезжать из собственного дома? – возразил Алексей. – Кому мы нужны? Все хотят куда-то уехать лишь потому, что отовсюду слышат: свобода дороже всего, а где они ее видели? Люди, которые сейчас управляют всем в нашем государстве, научились отделять понятие «свобода» от понятия «родина», а эти два слова неразрывны: не может быть свободы без родины и родины без свободы. Корни этих слов всегда рядом и звучат прекрасно в любых сочетаниях: «Свободная родина», «Родная свобода», «Родина свободы» и так далее. От этого никуда не деться – зачем убегать? Если мы рождены свободными? И нет свободы без человека. Как нет добра и зла вне его. Бегут только преступники – из тюрьмы ли, за границу ли. Может, кто-то бежит из своих высоких кабинетов в замки на Лазурном Берегу или в шале в Куршавеле… А нам – куда и зачем? Мне хорошо у себя дома рядом с вами, то есть рядом с тобой… В нашем доме…

– Пойдем в дом, – предложила Вера, поднимаясь.

Было хорошо не только ему одному. Немного позже, когда Вера в блеске звезд разглядела бабочку у изголовья, она, как будто догадавшись, откуда прилетела чешуекрылая представительница отряда насекомых, прошептала:

– Я чувствую себя предательницей.

Прошептала так тихо, обращаясь, видимо, не к Алексею и даже не к себе самой.

Алексей промолчал. Он лежал, глядя на окно, за которым остались все неприятности, и душа освобождалась от всего лишнего: было такое чувство, будто только что наступил Новый год.

Все теперь изменится.

Он подумал снова: «Жаль, Ванька не дожил».

И память о друге сдавила сердце.

Глава 25

Наступило утро, обычное и серое, но все же оно отличалось от тех, которые открывали каждый день, потому что это было утро не просто нового дня, а новой жизни. Алексей смотрел на спящую рядом Веру и боялся даже дышать. Ощущение праздника не оставляло его, хотелось что-то сделать или сказать, а еще лучше громко запеть, но приходилось лежать без движения. Очень хотелось обнять и поцеловать девушку. Но она спала крепко. Тогда Волошин осторожно выбрался из постели, оделся и спустился на первый этаж, теперь он точно знал, что необходимо сделать – слетать в магазин и принести в дом шампанского: необязательно много – пусть одну бутылку. Она с хлопком откроется, пробка выстрелит в потолок, ударит струя пены; если останется половина – уже хорошо: два бокала на двоих, а еще лучше, один глоток на двоих – уже счастье!

Он не стал брать машину, чтобы не разбудить Веру шумом открываемой гаражной двери, работой двигателя. Пройтись по свежему воздуху, глотая запахи приближающейся весны, – что может быть лучше, особенно когда такое прекрасное настроение: испортить его просто невозможно. Алексей уже дошел почти до поворота, оставалось сделать лишь несколько шагов, когда вдруг ему навстречу опять вышла та самая девчонка. Увидев Волошина, ускорила шаг, почти побежала ему навстречу, словно искала именно его.

– Здравствуйте, – произнесла она тихо.

– Как тесен мир, – притворно удивился Алексей. – Куда ни пойду, всюду тебя встречаю.

Девчонка шмыгнула носом, но ответила достаточно смело:

– Второй раз всего за два дня.

– Надеюсь, третьей встречи не будет.

Волошин хотел ее обойти, но она хоть и отступила в сторону, но все равно мешала. Изобразила какую-то тревогу на лице:

– Я хотела…

– Деньги отдать? Не надо: я достаточно богат, чтобы обойтись без них. Купи лучше бабушке лекарство.

– Нет. Я не сказала вам вчера, что, когда я убирала в доме, то нашла…

– Послушай, красавица, – разозлился Алексей. – Кстати, как тебя зовут?

– Люба, – ответила девчонка.

– Любаша, милая, меня абсолютно не интересует, что ты нашла у себя в доме. Я очень занят. Если у тебя имеются какие-то вопросы, то, пожалуйста, в другое время. Мой дом вон там…

Он махнул рукой в сторону, откуда пришел.

– С красной черепичной крышей. Найдешь, если захочешь, а пока извини.

Он обогнул бледную Любу и побежал к магазину. Там, куда он показал рукой, все дома были с красными черепичными крышами. Но ведь не нужна ему эта девчонка – только время отнимает. И все-таки какой-то неприятный осадок остался; надо было, конечно, помягче говорить с девочкой, может быть, даже выслушать – вдруг она сказала бы что-нибудь новое про Эмму? Хотя вряд ли она обнаружила у себя под кроватью притаившуюся там худую блондинку. Да и Эмма уже в прошлом, лучше не вспоминать о ней. Несчастный Ванечка вздыхал: «Ах, какая утонченная натура!» А она не утонченная, а просто тощая.

– Тьфу ты, гадость! – вслух произнес Волошин, чтобы сбросить с себя наваждение.

Он стоял в магазине возле полки с сырами и держал головку грюйера.

– Зря вы так, – обиделась продавщица. – Очень хороший сыр, несмотря на то что дорогой. Из Швеции.

– Из Швейцарии, – поправил ее Алексей.

– Да какая разница, – махнула рукой женщина. – Мне, чтобы купить этот кусок, неделю вкалывать надо, а в кафе точно такой же мыши за полдня умяли.

– Да что вы говорите! – удивилась какая-то бабка. – За полдня мышки сгрызли тысячу рублей?

– Ага, – скривилась рассказчица. – Если бы тысячу! Только там мышек и крысок отродясь не было. Это заведующая производством – крыса старая, в акте так написала: «Ущерб от грызунов». Сама сыр и съела. Она все иностранное в рот тащит. Однажды даже французского уксуса выпила. Говорит, слаще нашего шампанского…

Волошин чуть было не забыл, зачем пришел сюда. Взял бутылку брюта, сыр грюйер, потом вспомнил, что настоящие вегетарианцы сыр не едят, даже швейцарский, но возвращать не стал, купил оливок и банку каких-то водорослей.

Когда вышел из магазина, покрутил головой, но наивной Любы нигде не было. А он уж был готов извиниться и даже выслушать ее, недолго, конечно, – ведь дома ждет Вера. Он спешил, бежал по скользкой дорожке, но все же поглядывал по сторонам, надеясь увидеть девочку. «Наверное, я более жесток с ней?» – подумал Волошин.

Подумал и остановился. «А чем я лучше ее? Тем, что богаче, не страдаю от недостатка средств? У меня сейчас больше денег, чем эта девочка заработает за всю жизнь. Откуда моя гордыня? И перед кем? Перед ребенком, который лучше и чище меня? Мать запихнула ее в детский дом, чтобы не мешала ее новой жизни. И каково Любе в приюте, где другие дети вряд ли хорошо относились к ней, потому что у нее живая мать, а у них нет даже памяти о родителях? Теперь матери нет, отчима тоже. Только злобная старуха, помыкающая ею. Золушке, пожалуй, было легче, потому что у Золушки был свой дом, отец… Принц, в конце концов. А у Любы никого. Только старуха, вечно недовольная, орущая и неравнодушная к спиртному. И все же когда бабка попала в больницу, эта девочка готова была пойти на панель, чтобы заработать денег на ее лечение… Надо помочь ей! – подумал Алексей. – Завтра же… нет, сегодня пойду к ней и спрошу чем».

Он повернулся и решил пойти к Любе прямо сейчас. Он так бы и сделал, но его ждала Вера. Задержись он, та стала бы волноваться.

«Не буду даже спрашивать: приду и помогу!» – решил Волошин.

И, поправив стоящую в кармане бутылку французского шампанского, поспешил домой.

Вера и в самом деле ждала его, смотрела в окно, увидев Алексея, помахала рукой, улыбаясь. Стол был накрыт, не пропало ни капли шампанского, и день оказался коротким и на удивление тесным – он был переполнен радостью и потому не мог вместить ее всю. Потому они и не успели поговорить о ближайшем будущем, а не из-за того, что не хотели или боялись. Может быть, каждый из них задумывался о завтрашнем дне, но говорил о вещах более приятных – о том, что будет через месяц, или через год, или через двадцать лет; и от слов этих становилось весело и хорошо на душе. Даже потом, когда спустились в кабинет, решили включить компьютер просто так, чтобы лишний раз посмеяться над своими прежними страхами. Вера опустилась в рабочее кресло. Алексей сел рядом. На мониторе ни посланий, ни угроз, никаких иных сообщений – весь мир будто вымер, и они остались одни на всем белом свете.