Книга демона, или Исчезновение мистера Б. - Клайв Баркер

Своей сверхъестественной силой он направил осколок к потолку, и тот послушно взлетел. Стекло повернулось, и острейший конец обратился вниз. Я знал, что последует дальше, и хотел в этом поучаствовать. Осколок завис прямо над человеком, баюкавшим голову раненого товарища на своих коленях. Ему предстояло умереть. Я шагнул туда, ухватил плачущего человека за волосы и повернул его лицо кверху как раз в тот миг, чтобы он успел увидеть устремившуюся к нему смерть. У него не осталось времени и сил вырваться из моих рук. Стеклянный клинок вонзился в его исчерченную слезами щеку под левым глазом.

Демон не сумел вонзить оружие глубоко, и я понял: вот самый подходящий момент, чтобы выказать себя нераскаявшимся злодеем. Нужно действовать здесь и сейчас. Я крепко прижал голову раненого к своему животу, схватился за полоску стекла, хотя она разрезала мне ладонь, и вонзил ее поглубже. Жалобные всхлипы сменились хрипами агонии, пока я всаживал толстое стекло под глазницу и кверху, выдавливая глаз изнутри наружу. Он свисал из кровавой пустой глазницы, лениво покачиваясь на сплетении нервов. Я втолкнул лезвие в средоточие человеческих мыслей, от души наслаждаясь музыкой мучений: всхлипами, обрывками молитвы, мольбами о пощаде. Стоит ли упоминать, что мольбам не внял ни я, ни его мучитель, ни любящий Бог, в которого этот человек верил.

Я склонился над ним, поворачивая лезвие в котелке его черепа, и заговорил. Стоны стихли. Невзирая на мучительную боль, он все же обратил на меня внимание.

— Я дитя демонации, — сказал я ему. — Я заклятый враг жизни, любви и невинности. Со мной нельзя договориться и нет надежды на надежду.

Человек умудрился совладать с конвульсиями своего изуродованного лица и спросил:

— Кто?

— Я? Все знают меня как мистера..

Меня прервал архиепископ.

— Ботч, — произнес он. — Вас зовут Ботч. Это английское слово. Оно означает беспорядок. Неразбериху. Что-то совершенно бесполезное.

— Вы бы поаккуратнее, священник, — сказал я, вытаскивая хорошую порцию мозгового вещества и размазывая его по полу мастерской. — Вы говорите с демоном Девятого круга.

— Я трепещу, — ответил архиепископ, совершенно равнодушный к моему предупреждению. — Ты способен на что-то еще, кроме мучения мертвецов?

— Мертвецов?

Я глянул вниз и обнаружил, что скорбевший человек действительно умер, пока я говорил с архиепископом. Я отпустил труп, и он соскользнул на плитки пола.

— Это твое представление об удовольствии, демон?

Я поднялся, вытирая кровь об одежду.

— С чего бы вам интересны мои удовольствия? — спросил я архиепископа.

— Я должен знать все уловки ада, чтобы защитить мою паству от ваших бесчинств.

— Бесчинств? — переспросил я, бросив взгляд на Квитуна — Что он наговорил вам?

— Что ты проникал в утробы женщин, которым оставались считаные часы до родов, и запугивал младенцев до смерти, хотя те еще даже ни разу не видели света Божьего.

Я улыбнулся.

— Ты вытворял это, демон?

— Да, ваше преосвященство, — ответил я, широко улыбаясь, насколько позволяло мне изрытое шрамами лицо. — Мой друг-содомит Квитун предложил мне это. Он сказал, что стоит побывать внутри женщины хотя бы раз в жизни. Но это мелочи. Однажды с помощью древнего гримуара, владелец которого был выпотрошен для пользы дела, мы оживили все трупы на церковном кладбище в Гамбурге, а потом посетили каждого из мертвецов в могиле. Мы говорили им, что конец света близок, что им нужно без промедления выбраться из могил — мы раскопали землю, чтобы облегчить им задачу, — и танцевать. Всем танцевать и петь, даже самым истлевшим.

— Так гамбургский танец мертвых устроили вы?

— Да. Конечно! — Я улыбался так, что челюсти сводило. — Ты слышал, Квитун? Он знает про Гамбург! Ха!

— Эти отвратительные мерзости — не повод для ликования, — вышел из себя архиепископ. — Твоя душонка так же омерзительна, как и твоя плоть! Невероятная мразь! Вот что ты есть. Хуже глиста в собачьих кишках.

Он негодовал с таким жаром, что забрызгал слюной все вокруг. Но в его речах звучала фальшь. Я посмотрел на Ханну, потом на Гутенберга и, наконец, на Квитуна Из них троих только Гутенберг, похоже, поверил священнику.

— Молись, Ханна! — сказал он. — И поблагодари Господа нашего за то, что здесь архиепископ. Он защитит нас.

Гутенберг отвернулся от разбитого окна, возле которого завис демон, — по всей видимости, войти ему мешало присутствие архиепископа — и пошел к дальней стене за прессом. Он снял со стены простой деревянный крест. Если крест должен был защитить рабочих, то он не справился с задачей: доказательство лежало ничком в луже крови у ног печатника. Но Гутенберг еще верил в его силу.

Когда он снял крест, отовсюду послышался грохот разрушения: звук: бьющегося стекла, треск дерева и петель, срываемых вместе с дверьми, стук задвижек, выдираемых вместе с оконными рамами. Дом сотрясался, фундамент гудел. За моей спиной раздался гром, как во время летней грозы, и я увидел, обернувшись, как неровная черная трещина, напоминающая молнию, перерезала стену за прессом. От нее сразу ответвилось еще несколько таких же: дети молнии бежали во всех направлениях, к потолку и полу, обрушивая известковую пыль в процессе уничтожения мастерской.

Пыль ощущалась под веками, как стеклянные крошки, она жгла мне глаза вызывала слезы. Я попытался справиться с ними, но тщетно. Слезы побежали по щекам и, как всегда, насмешили Квитуна.

— С вами все нормально, мистер Б.? — спросил он, как будто искренне заботился о моем благополучии.

— Лучше не бывает! — огрызнулся я.

— Но отчего же вы плачете, мистер Б.? Смотрите, слезы катятся градом!

— Из-за пыли, Квитун, — отрезал я. — Как тебе прекрасно известно.

И тут заговорила Ханна. Это она, посланная мужем за едой и напитками, вернулась с пустыми руками, но привела Квитуна. Однако теперь ее голос ничем не походил на голос растерянной и послушной домохозяйки, какой она представлялась мне сначала.

Ханна предстала совсем другой. Ее глубоко посаженные глаза сосредоточились на гении, которого надо было защитить, и она широко раскинула руки. На один чудесный миг мне показалось, что все в комнате — каждая известковая снежинка, слетавшая с потолка, каждая пылинка, поднимавшаяся от пола, каждый взгляд и биение сердца, каждый отблеск света от разбросанных букв или пресса — собралось в водовороте вокруг нее.

Крылья! У нее были крылья — идеальные дуги света и пыли, поднимавшиеся ввысь за ее головой. Ангел-хранитель человека, занятого делом исключительной важности, избрал идеальную маскировку. Она вышла за него замуж, чтобы спокойно присматривать за гением Гутенберга хотя бы до тех пор, пока его великий труд не будет завершен, пока не повернется ключ в двери истории.