Я приду плюнуть на ваши могилы - Борис Виан

– Река для форели?

– Да. Гравий и белый песок. Никто туда никогда не заявляется.

Только мы ездим по этой дороге.

– Ну, это заметно, – сказал я, удерживая на месте свою челюсть, которая рисковала отскочить при любом толчке. – Вам бы надо поменять вашу колымагу на бульдозер.

– Это – часть приключения, – объяснил он. – Чтобы помешать другим совать свое мерзкое рыло в эти места.

Он нажал на газ и я препоручил свои кости всевышнему. Дорога сделала резкий поворот и, проехав еще полсотни метров, мы остановились. Кругом была чаща. Крейслер остановился перед большим кленом, и Дик с Джуди выскочили из машины. Я вышел и подхватил Джики на лету. Дик взял гитару и пошел вперед. Я отважно отправился следом. Между ветвями вился узкий проход и вдруг перед вами открывалась река, свежая и прозрачная, как стакан джина. Солнце стояло низко, но было все еще очень жарко. По лежащей в тени части реки шла легкая рябь, а другая нежно поблескивала под косыми лучами. Густая трава, сухая и пыльная, спускалась к самой воде.

– Неплохое местечко, – сказал я одобрительно. – Вы сами его отыскали?

– Не такие уж мы дураки, – сказала Джики. И в шею мне полетел здоровый ком сухой земли.

– Если не будете паинькой, – пригрозил я, – не получите больше лакомства. Я похлопал по карману, чтобы подчеркнуть значение своих слов.

– О, не сердитесь, старый певец блюзов, – сказала она. – Лучше покажите, что вы умеете делать.

– А купальный костюм? – спросил я у Дика.

– Об этом не беспокойтесь, – сказал он. – Здесь никого нет.

Я обернулся. Джуди уже стянула свой свитер. Под ним у нее было, скажем, не слишком много белья. Юбка ее скользнула вдоль ног и в одно мгновение она запустила в воздух свои туфли и носки. Наверное у меня был довольно глупый вид, потому что она рассмеялась мне в лицо так насмешливо, что я почти смутился. Дик и Джики в таких же костюмах рухнули в траву рядом с ней. Самым смешным был я, казавшийся им смущенным. Я отметил, однако, худобу парнишки, его ребра натягивали кожу, покрытую загаром.

– О’кей, – сказал я, – не вижу причин разводить церемонии.

Я нарочно не торопился. Я знаю, чего стою раздетый, и уверяю вас, что у них было время оценить это, пока я снимал с себя одежду. Я потянулся так, что кости затрещали, и уселся возле них. Я еще не совсем успокоился после наших легких стычек с Джики, но ничего не сделал для того, чтобы скрывать что бы то ни было. Полагаю, что они ожидали, что я сдрейфлю.

Я схватил гитару. Это был замечательный образец продукции фирмы «Эдифон». Не очень-то удобно играть, сидя на земле, и я сказал Дику:

– Вы не возражаете, если я возьму подушку из машины?

– Я пойду вместе с вами, – сказала Джики.

И она, как угорь, скользнула меж ветвей.

Забавно было видеть это девичье тело с посаженной на него головой старлетки среди кустов, полных густых теней. Я положил гитару и последовал за ней. Она опередила меня, и когда я добрался до машины, уже возвращалась с тяжелой кожаной подушкой сиденья.

– Дайте ее мне! – сказал я.

– Оставьте меня в покое, Тарзан! – крикнула она.

Я не стал слушать ее возражения и схватил ее, словно животное, сзади. Она уронила подушку и дала себя обнять. Я бы взял сейчас и уродину. Она, видно, отдала себе в этом отчет и изо всех сил стала сопротивляться. Я рассмеялся. Я любил это. В этом месте трава была высокая и нежная, словно надувной матрац. Джики скользнула на землю и я последовал за ней. Мы боролись, словно дикари. Она была вся загорелая, вплоть до сосков, и никаких следов от лифчика, которые так уродуют нагие тела девушек. И гладкая, словно абрикос, голенькая, словно маленькая девочка, но когда мне удалось удержать ее под собой, я понял, что об этих делах она знает больше, чем маленькая девочка. Она представила мне лучший образчик технических приемов среди тех, что я имел в последние несколько месяцев. Я чувствовал под пальцами гладкий выгиб ее поясницы, а ниже – ягодицы, крепкие, как арбузы. Длилось это от силы десять минут. Она притворилась, что засыпает и, в тот момент, когда я двинулся глубже, она оттолкнула меня, как тюк, и убежала к реке. Я подобрал подушку и побежал следом за ней. На берегу она разбежалась и прыгнула в воду, не подняв брызг.

– Вы уже купаетесь?

Это был голос Джуди. Она жевала ивовую веточку, лежа на спине и прикрыв голову руками. Дик, развалившись рядом с ней, ласкал ее ягодицы. Одна из фляжек валялась перевернутая на земле. Она перехватила мой взгляд.

– Да… она пуста!.. – Она рассмеялась. – Мы вам оставили другую…

Джики плескалась на другой стороне реки. Я порылся в куртке, взял другую бутылку, а потом погрузился в воду. Она была теплая. Я был в прекрасной форме. Я спринтовал, как сумасшедший, и нагнал ее на середине реки. Глубина здесь была около двух метров, и течение почти не чувствовалось.

– Жажда вас не одолевает? – спросил я ее, удерживаясь на плаву одной рукой.

– Еще как! – откликнулась она. – Вы весьма утомительны с вашими замашками победителя родео!

– Плывите сюда, – сказал я. – Ложитесь на спину. Она повернулась на спину, а я скользнул под нею, охватив одной рукой ее торс. Другой рукой я протянул ей фляжку. Она схватила ее, а я двинул руку вниз по ее ляжкам. Я мягко раздвинул ей ноги и снова взял ее – в воде. Она отдалась порыву. Мы держались в воде почти стоя, чуть шевелясь, чтобы не уйти на глубину.

III

Так все и шло до сентября. В их компании было еще пятеро-шестеро подростков, девиц и парней: Би-Джи – хозяйка гитары, довольно плохо сложенная, но с потрясающим запахом кожи; Сюзи Энн, еще одна блондинка, но не такая кругленькая, как Джики, и шатенка, совершенно неприметная, которая танцевала весь день напролет. Парни были глупы настолько, насколько мне этого хотелось. Я не повторял вылазки с ними в город: я вскоре стал бы конченым человеком в этих местах. Мы встречались возле реки, и они хранили в тайне наши встречи потому, что я был удобным источником бурбона и джина для них. Я имел всех девиц одну за другой, но это было слишком просто, вызывало легкую тошноту. Они занимались этим так же легко, как полощут зубы, – из гигиенических соображений. Они вели себя, как стадо обезьян, развязные, жадные до удовольствий, шумные и порочные; это меня пока устраивало.

Я часто играл на гитаре; одного этого было достаточно, даже если бы я не был способен задать трепку одной рукой всем этим мальчикам одновременно. Они учили меня быстрым и медленным танцам под джазовую музыку; мне не надо было особенно напрягаться, чтобы научиться делать это лучше, чем они. И вины их в этом не было. Однако я опять начал думать о малыше и спал плохо. Я дважды видел Тома. Ему удавалось держаться. Там больше об этой истории не говорили. Люди оставили Тома в покое в его школе; что же до меня, они и прежде меня нечасто видели. Отец Энн Моран отправил дочь в университет графства, и с ним остался сын. Том спросил меня, хорошо ли идут мои дела, и я сказал ему, что мой счет в банке вырос до ста двадцати долларов. Я экономил на всем, кроме алкоголя, и книжная торговля шла хорошо. Я рассчитывал на ее подъем к концу лета. Он посоветовал мне не пренебрегать моим религиозным долгом. Это было дело, от которого я смог избавиться, но я устроился так, чтобы это не было заметно, как и остальное. Том верил в Бога. Я же ходил к воскресной службе, как Хансен, но я думаю, что невозможно сохранять здравомыслие и верить в Бога, а мне надо было здраво мыслить. Выходя из храма, мы встречались на реке и обменивались девицами так же целомудренно, как это делается в стаде обезьян в пору спаривания; да мы и в самом деле были стадом обезьян, говорю я вам. А потом незаметно кончилось лето, и начались дожди.

Я стал чаще бывать у Рикардо. Время от времени я заходил в аптеку, чтобы потрепаться с завсегдатаями; в самом деле, я уже стал говорить на их жаргоне лучше, чем они сами, у меня к этому была прекрасная предрасположенность. После летних каникул в Бактон стали возвращаться кучами типы, которые жили здесь припеваючи; они возвращались из Флориды или СантаМоники или еще откуда-нибудь… Все они были загорелые, очень белокурые, но не больше нас, которые провели лето у реки. Магазин стал одним из мест их встреч.

Эти меня еще не знали, но у меня было достаточно времени, и я не спешил.

IV

А потом и Декстер вернулся. Они мне о нем столько рассказывали, что у меня уже уши завяли. Декстер жил в одном из самых шикарнейших домов в прекрасном квартале города. Родители его жили в Нью-Йорке, а он весь год оставался в Бактоне, потому, что у него были слабые легкие. Они были уроженцами Бактона, а это город, где можно учиться не хуже, чем где-нибудь еще. Я уже знал и паккард Декстера, и его гольф-клубы, и его радиоприемник, и его погреб и бар, как будто всю жизнь прожил у него: увидев его, я не был разочарован. Это в самом деле был мелкий мерзавец, каким он и должен был быть. Худой темноволосый тип, слегка смахивающий на индейца, с черными неискренними глазами, завитыми волосами и узким ртом под большим кривым носом. У него были ужасные руки – две лапищи с плоскими и словно поперек посаженными ногтями, они были в ширину больше, чем в длину и вздувшиеся, какими бывают ногти у больных людей.