«Хочется взять все замечательное, что в силах воспринять, и хранить его...»: Письма Э.М. Райса В.Ф. Маркову (1955-1978) - Райс Эммануил Матусович

В печати — сомневаюсь, удастся ли Вам добиться дискуссии — и из-за невысокого уровня большинства пишущих, и из-за личных и карьерных соображений, которыми многие из них грешны.

Но если бы оказалось (история знает несколько таких случаев, напр<имер>, изумительная «переписка из двух углов» Вячеслава Иванова и Михаила Гершензона — которую тоже Вам горячо рекомендую — завязавшаяся между ними в революционном Ленинграде[13]), что наша частная дискуссия представляет общий интерес — можно было бы ее подготовить к печати и этим тоже поспособствовать «растормошению» и собиранию сил.

Переоценку ценностей производите Вы пока блестяще в Вашей книге и ваших статьях. Если мне удастся найти еще экземпляр (она уже, увы, почти распродана) моей антологии русской поэзии по-французски[14] — Вы в ней найдете попытку расчищения поля для переоценки ценностей. Она мне стоила неслыханных ругательных отповедей со стороны российской пишущей братии, на что, конечно, не стоит обращать внимания. Вот Ваше суждение будет мне ценным — и я надеюсь, что Вы не постесняетесь меня разделать там, где я это заслуживаю.

Ту же работу я пытаюсь провести и в труде, над которым сижу сейчас и который тоже, увы, пишется по-французски[15].

До Вас все тут переоценки ценностей боялись — заботясь главным образом о неприкосновенности кумиров. И в этом отношении я как нельзя более рад Вам — ибо для переоценки важно проверять свои собственные суждения, могущие оказаться однобокими.

С нетерпением жду Вашего ответа.

Искренне Вам преданный

Эммануил Матусович Райс

3

<март 1955 г.>[16]

Дорогой Владимир Федорович.

На этот раз, конечно, я охотно осведомлю Вас о том, что Вас интересует и что знаю, но и в свою очередь попрошу Вас осведомить меня о вещах, которые, вижу, Вы знаете лучше моего.

В Вашей последней статье о футуризме в «Н<овом> ж<урнале>» вы говорите о молодом советском поэте Викторе Урине[17]. Стихи его, к сожалению, Парижа не достигли. Поэтому я хотел бы Вас попросить указать, где и в каких сов<етских> журналах последнего времени можно найти его стихи.

Если же они вышли в форме книжки, то не будет ли с моей стороны злоупотреблением Вашей любезностью просьба переписать для меня одно-два стихотворения из наиболее, по-Вашему, замечательных.

За это время мне попалась антология новой советской поэзии, составленная в СССР[18]. Как она ни лицеприятна, как ее составители ни осторожны — она обратила мое внимание на ряд молодых советских поэтов, несомненно очень одаренных. Самые интересные среди них, по-моему (в пределах показанного в этой антологии), следующие: Асадов, Бауков, Ваншенкин, Владимир Замятин, Осип Колычев, Марк Лисянский, Матусовский, Межиров, Осин, Сидоренко, Сергей Смирнов, Марк Соболь, Вадим Стрельченко, Черноморцев и Шубин[19]. Урин тоже представлен в ней одним стихотворением, но неинтересным. Я не упомянул о лицах более известных, как Коваленков, Мартынов, Дудин или Гудзенко, думая, что и Вы их знаете. В книге еще много других поэтов, но судить об их достоинстве трудно, ибо они представлены стихами о Сталине и проч. Я все-таки старался быть очень беспристрастным, и в числе тех, на кого я Вам указал, есть и такие, идеи которых для меня отвратны. Но если ткань стиха живая, то я интересуюсь и ими.

Все это мне кажется важным потому, что мы находимся, м. б., перед возможным расцветом русской поэзии в СССР. Несколько раз ее обезглавили. Каждая чистка, вместе с тем, сужала донельзя и без того тесные рамки творческих возможностей. Но вот, после последней чистки (ждановской), которая мне казалась смертельной — снова живые зеленые побеги, сумевшие пробиться в щели даже ждановского гранита. Как не порадоваться?

И если бы Бог дал, чтобы новая чистка повременила еще лет 10 (потом будет видно) — то русская поэзия, по-видимому, может надеяться на новый, пусть ограниченный расцвет.

Поэтому, если Вы заметили интересных новых поэтов, ускользнувших от моего внимания — искренне Вам буду благодарен, если Вы мне на них укажете.

Хотелось бы вернуться к Вашей статье о футуристах. Если я Вас правильно понял, футуризм для Вас некое «свойство» русской поэзии (а м. б., и не только русской) вообще — некая устремленность к смелой живой и яркой образности при смелости обращения с наличными словарем и синтаксисом.

Если так, то могут слыть футуристами также и многие поэты прошлого: Державин, Ширинский-Шихматов, Семен Бобров, поздний Батюшков, Языков, Бенедиктов, Случевский, «вздорная» поэзия А.К. Толстого и Вл. Соловьева. Все это близко к тому, что я называю традицией барокко в русской литературе (Аввакум, Ванька Каин, Гоголь, Лесков, Белый, Ремизов, Замятин, Леонов…), противостоящей традиции классической (Пушкин, проза Лермонтова, Толстой, Леонтьев, Чехов, Бунин, Паустовский…), которую я ощущаю менее русской, но, м. б., только лично от меня более далекой. Розанов соответствовал бы барокко-футуризму, Бердяев и Шестов — классицизму.

Вообще же эта Ваша новая статья вносит в русскую литературу очень полезную возбуждающую ноту, и, мне кажется, из всего Вами до сих пор написанного (из дошедшего до меня) возникает некая картина Вашей личности и миросозерцания, которое сможет служить исходной точкой для дальнейшего контакта.

По моему ощущению, точки соприкосновения есть, полного же единомыслия — не знаю, стоит ли и желать. Ведь тогда живой обмен мыслей был бы невозможен. Для меня у Вас ценно не единомыслие как таковое, а Ваша личность, в том, что в ней есть специфического, единственного, на меня не похожего. Вообще, мне кажется полезным не единомыслие, а возможность договориться, способность понять друг друга. Ведь в жизни часто бывает, что люди не способны понять друг друга, начиная с самых основных исходных точек. Или же, если они видят, что пути и цели их различны. Напр<имер>, мне было бы совершенно невозможно общаться с человеком, для которого, напр<имер>, поэзия и литература вообще — глупости и «непонятное», а цель — благоустроение квартир по дешевым ценам или ускорение процесса сварки синтетического каучука.

И даже, напр<имер>, с покойником И.А. Буниным, для которого Блок был развратным болтуном, а в церковь надо было ходить из благовоспитанности, — тоже очень трудно было общаться, дальше поздравлений его с именинами и с Новым годом дело не шло.

Теперь возьмем по порядку многочисленные вопросы, поставленные Вашим письмом.

1. Молчал гл<авным> обр<азом> из-за готовящегося конгресса зарубежных писателей[20], который отнимает у меня почти все время, свободное от службы. Еще неизвестно, состоится ли он и какова будет его физиономия. Занимаюсь же им так усердно именно в надежде дать толчок хаотическим силам, одиноко прозябающим всюду понемногу — ив Париже, и вот у Вас, и в других местах. Иногда такой толчок, чисто внешний, может привести к кристаллизации наличного. Мое предложение об объединении единомыслящих Вы, по-видимому, поняли чересчур категорически. В таких вопросах, как литература, за неимением больших материальных средств (издательских), вообще «организовывать» ничего нельзя. Но можно и нужно холить ростки, содействовать созреванию. Отдельных лиц — напр<имер> Вас, себя самого и др., я рассматриваю как ростки возможной русской культуры. В изоляции и в тяжелых материальных и моральных условиях такие ростки легко погибают.

Ведь страшная вещь — непонимание людей. Одни на нас дуют «бореем», потому что им на всякую литературу наплевать и они предпочитают сажать капусту или глазеть на витрины универмагов, другие — потому что литература для них — это пропаганда на услужении у той или иной власти, для третьих она — развлечение и т. д. По Вашему первому письму у меня сложилось было такое впечатление, что Вашу замечательную и ценную работу Вы склонны были недооценивать, пренебрегать ею, что Вы сомневались в ее правоте. Если это было так и если мои письма смогли хоть сколько-нибудь «отогреть» Вас и показать Вам, что хоть одному человеку на свете Ваше творчество нужно (и я наверняка не один — вот на днях, в разговоре с В.В. Вейдле о Вас, он назвал Вас «очень талантливым критиком, которого я всегда читаю с удовольствием») — то значит, что с некоторой точки зрения я правильно поступил.