Фартицер - Михаил Голубицкий

Я согласно киваю. Она продолжает:

– Его нельзя оставлять одного, он может выйти из дому и заблудиться, однажды мы уже искали его. Я ночую здесь. А утром ухожу на работу около восьми, когда он еще спит, и работаю до пяти. Сегодня я отпросилась, чтобы поговорить с вами. Я буду приходить сюда в половине шестого и забирать его к Гале. Надеюсь, за полчаса ничего не случится. Договорились?

И она улыбнулась мягко и просяще. Приятная пожилая женщина, даже старушкой ее не назовешь. Среднего роста, не полная, аккуратная стрижечка, маникюр, а главное – спокойная. Я спрашиваю о лекарствах, и она объясняет мне, что он никого к ним не подпускает и пытаться что-либо изменить бесполезно. И говорит, показывая на часы, что мне уже можно уходить. Я звоню на телефон автоматической системы, отмечающей приход на работу и уход с нее, набираю код ухода, прощаюсь и выхожу на улицу. Наконец-то!

По дороге домой размышляю над увиденным и услышанным и ничего не могу понять. Вечером рассказываю своим друзьям, у которых живу, и они мигом разъясняют мне все. Оказывается, что пенсии двух одиноких людей в сумме больше, чем пенсия семейной пары, кроме того, они получают больше фудстемпов (бесплатных талонов на продукты) и еще – одиночке дают больше часов работы хоуматенданта. Многие пенсионеры разводятся, чтобы улучшить свое материальное положение. Хоть это и не совсем законно, но выходцев из «совка» это не пугает: на родине и не такое проделывали. На следующий день он сам открыл мне дверь и сразу объявил:

– Сегодня мы пойдем гулять. Сейчас я побреюсь и пойдем.

– А завтрак? – спросил я.

– Где моя бритва? – не удостоив меня ответом, спрашивает он. – Найди бритву и принеси мне.

Бритву я нашел в ящике комода в спальне, включил в сеть и подал ему. И он стал бриться, стоя у зеркала в ванной, а я стал звонить в офис, отметиться о приходе на работу. Отзвонившись, заглядываю в ванную проверить, как там Лазарь. Он стоит перед зеркалом и бессмысленно елозит бритвой по одной и той же, уже выбритой части щеки. В какой-то момент я понимаю, что он едва держится на ногах. Забираю у него бритву, веду в комнату и усаживаю на диван, где он впадает в прострацию, закатив глаза и уронив челюсть на грудь. Когда он приходит в себя, я брею его. Потом подаю ему одежду и помогаю надеть сандалии.

Одевшись, он уходит в туалет, закрывает за собой дверь и через непродолжительное время раздается звук смываемого унитаза. Удивительно! Могу поспорить – за это время он не успел бы и брюки расстегнуть. Выходит. Внимательно осматриваю его – может забыл снять брюки? – но они сухие и ширинка застегнута.

– Идем! – командует он, и мы выходим.

На улице он торжественно объявляет, что сейчас покажет мне Галин дом. Он говорит об этом с таким пафосом, как будто Галя купила по меньшей мере пентхаус на Манхэттене. Но это простительно – все мы гордимся достижениями своих детей. Мы выходим на боковую улочку, застроенную сравнительно новыми одинаковыми двухэтажными коттеджами и, пройдя по ней два блока, останавливаемся у одного из них.

– Вот Галин дом, – с гордостью произносит он.

– Весь? – спрашиваю я.

Он отвечает:

– Эта квартира, – и указывает на одну из лестниц, ведущих на второй этаж, – две спальни, – сообщает он гордо.

– Отличное место и дом красивый, – хвалю я.

И мы двигаемся дальше. Пройдя до конца блока, мы сворачиваем на большую торговую улицу, и я, видя, что он обессилен, предлагаю возвращаться домой. Он отказывается и говорит, что ему нужно в магазин. Усаживаю его на скамейку на автобусной остановке, и, отдохнув, мы продолжаем путь. Входим в русский магазин, и он долго рассматривает витрину с готовой едой. Выбирает хороший кусок жареной семги, жареную картошку, фунтовую банку мороженого и в овощном отделе берет коробочку малины. У кассы достает из кармана двадцатидолларовую бумажку и расплачивается. Сдачу небрежно сует в карман.

Домой он добирается из последних сил. Я почти тащу его на себе. Предлагаю ему раздеться, но он отказывается и валится на диван одетым. Отдохнув, он первым делом идет в туалет. На этот раз я прислушиваюсь внимательнее. Вначале сквозь шум включенного крана там слышна какая-то возня, после он действительно пользуется туалетом, смывает и выходит. Просит меня помочь раздеться. Когда я снял с него брюки, все окончательно прояснилось: в карманах было пусто. А ведь в магазине ему давали сдачу не только бумажками, но и увесистыми квотерами. Значит, у него тайник в ванной! Вот тебе и «чокнутый»!

Раздевшись, он без всяких напоминаний принимает свои таблетки и, усевшись за кухонный стол, с неожиданным аппетитом уплетает семгу с картошкой прямо из магазинной коробочки. Затем с определенным изяществом приступает к десерту – набирает из банки половину чайной ложки мороженого, подхватывает ложкой из коробочки с малиной одну ягоду и отправляет все вместе в рот. При этом его лицо сохраняет всегдашнее недовольное выражение. Съев половину мороженого и малины, он говорит мне убрать оставшееся в холодильник и выходит из кухни. Потом возвращается и говорит, чтобы я немедленно выбросил пустую коробку из-под рыбы в мусоропровод. Убедившись, что все следы уничтожены, он мирно засыпает на диване, даже не обратив внимания на включенный кондиционер. Проснувшись через час, он спрашивает меня, почему я ничего не ем. Объясняю, что плотно завтракаю дома и обедаю после работы. Он снова заводит вчерашнюю песню о доме, полном еды, и об его, Лазаря, хлебосольстве, и о том, что он не потерпит, чтобы в его доме работал голодный человек. Вежливо отказываюсь, и это заметно портит ему настроение. Утратив доброе расположение духа, он начинает кампанию по энергосбережению. Так мы доживаем до обеда.

Вчера я для наглядности оставил надгрызенную куриную ногу в тарелке, а сегодня нашел ее в той же банке с бульоном. Надгрызенная часть была ловко ампутирована, так что осталась одна пулка, с виду нетронутая, и, кроме того, в банке появилась вермишель. Я разогрел бульон и подал его на стол. Лазарь собственноручно выбросил пулку в пакет для мусора, а бульон сказал мне вылить в раковину. Ну, что ж, хозяин – барин. На второе была оставлена жареная рыба с пюре. Рыба даже отдаленно не напоминала ту, которую Лазарь ел на завтрак, как по качеству, так и по срокам приготовления. Предполагая ее судьбу, я даже не стал разогревать ее и подал в той же коробочке, в которой она стояла в холодильнике. И был прав. Лазарь сходу перевернул коробочку в мусорный пакет и потребовал десерт. Доев мороженое и малину, он внимательно проконтролировал уничтожение улик и вернулся на диван, а я, наведя порядок на кухне, сел на стул, потому что в комнате сесть было больше не на что. Думаю, остальная мебель у Гали. Вздремнув немного, Лазарь снова вернулся к вопросу моего питания, но уже не так категорично, потом напомнил мне о том, что я должен слушаться его и тогда мое будущее обеспечено, потом вспомнил об энергосбережении и снова по кругу до тех пор, пока я не отзвонился в пять часов и не закрыл за собой дверь.

На следующий день, придя на работу, я нашел там Галю. Она пришла разъяснить мне насчет предстоящего в этот день визита к врачу. Каждую неделю по средам и пятницам в девять утра за нами будет приходить машина и везти Лазаря на капельницу. К этому времени он должен быть накормлен и одет. Водитель позвонит и мы должны выйти в течение трех-пяти минут. И еще она сказала, что я должен купать его хотя бы через день, точнее – напоминать ему и следить, чтобы он не поскользнулся в ванной. И ушла.

Мне не составило труда собрать Лазаря: к лечению он относится серьезно. Он даже поел более охотно, правда, подтекшую сметану с кисловатым творогом есть не стал. Мы вернулись домой около двенадцати и все пошло своим чередом. Поездка здорово вымотала его и гулять мы не пошли, он с горем пополам пообедал и продремал на диване до самого моего ухода.

В принципе – ничего страшного, думал я о своей работе. Есть даже свои плюсы – на работе можно выкраивать время для занятий английским, мне удобно добираться на курсы после нее, ну и, откровенно говоря, я не особо перерабатываю. Пойди я работать водителем, как предполагал сначала, было бы сложнее. Одна проблема – денег маловато. На этой работе более-менее прилично заработать можно только за счет переработки часов, а у меня их мало – всего сорок в неделю. Поэтому, выйдя от Лазаря, звоню с мобильного своему координатору и прошу найти мне работу на выходные. Она обещает. И действительно, на следующий день звонит и предлагает работать по субботам и воскресеньям по двенадцать часов, но предупреждает – больной лежачий. Но разве у меня есть выбор? Благодарю ее и соглашаюсь. Так я попал к Якову Левиту.

Весь следующий месяц проходит без заметных происшествий. С восьми и до пяти я у Лазаря, потом по понедельникам, средам и пятницам – курсы английского, в субботу и воскресенье – Яков с восьми и до восьми. Скучать некогда. Да и на работе установился определенный порядок и расписание для каждого дня. В дни, когда нет капельниц или визита к врачу, мы с утра, пока еще не жарко, идем в магазин. Процедура та же – Лазарь закрывается в ванной, достает из тайника деньги, для конспирации смывает унитаз.