Балканы: окраины империй - Андрей Шарый

В некоторых книгах площадь Балкан увеличивают до 716 тысяч квадратных километров, зачисляя в искомый круг румынские области Валахия и Молдова и определяя восточной границей полуострова реку Прут. Я сверился у всех авторитетных географов, у каких только смог: если это допущение и верно, то исключительно политико-исторически. Максимально расширительное толкование Балкан предложил неведомый мне простодушный геометр, прочертивший явно по линейке прямую от итальянского курорта Монфальконе близ Триеста (самая северная точка Средиземноморского побережья) до низовий реки Южный Буг у Николаева на Украине, так что балканским городом оказалась и Одесса. В селе Заря Одесской области, может, не случайно в 2007 году основана любительская, но вполне успешная для своего ранга футбольная команда “Балканы” – и у туркменских спортсменов нашлись одноклубники. Так Европа неподалеку от берегов Понта Эвксинского встречается с Центральной Азией.

По данным статистической службы Eurostat, население балканских стран составляет примерно 72 миллиона человек. В сводной таблице не учтены азиатская часть Турции (69 миллионов), которая Балканским полуостровом не является, а также население 0,1 % итальянской территории (уголок провинции Триест, 250 тысяч человек), которая признается некоторыми географическими справочниками балканской. Зато в таблицу сплюсовано все население Румынии, хотя южнее Дуная расположена только одна область этой страны, Северная Добруджа (970 тысяч человек). Балканским сочтено также население сербского края Воеводина (1,93 миллиона), хорватских областей Славония и Загорье (1,1 миллиона) и половины Словении (900 тысяч человек) – все эти земли лежат, наоборот, к северу от речной границы полуострова. Вычитаем, согласно правильным атласам и картам, и получаем 50 или 51 миллион балканцев. Примерно столько же, сколько в мире южнокорейцев или жителей ЮАР.

Но и эти данные вовсе не окончательные, по крайней мере с мировоззренческой точки зрения. Едва ли вы встретите словенцев, хоть с горного севера республики, хоть с ее приморского юго-запада, которые согласились бы с балканской принадлежностью своей страны. В Любляне и Мариборе предпочитают говорить о Центральной Европе, об Альпийском или Средиземноморском регионе, что справедливо географически, но не совсем корректно с точки зрения истории и политики. Итальянцы из Триеста даже постановку вопроса о Балканах применительно к своей провинции воспримут с недоумением. Уже четверть века, с первого дня государственной самостоятельности, стремится выйти вон с Балкан Хорватия, по крайней мере половина территории которой по любым расчетам лежит в пределах полуострова. В Загребе обращают внимание не на правду науки, а на теорию “центральноевропейской и средиземноморской идентичности хорватского народа”, которому кое-кто из местных научных патриотов приписывает не славянское, а кельтское или древнеперсидское происхождение.

Напротив, Турция и Румыния – важные страны юго-востока Европы, лишь краешками задевшие Балканы, – не скрывают своих интересов в этой зоне и не стыдятся сопричастности с ней. Самый центр, сердце полуострова, я разместил бы где-нибудь в горах Македонии или Косова – эти территории столь плотно со всех сторон прикрыты границами, что кажется: так сделано специально, дабы оттуда не выветрился особый балканский дух. Может, это география невероятным образом вмешивается в историю и политику? Ведь жить на горе, под крутой горой, между горой и морем, среди гор, на берегу реки, у границы, в окружении близких границ, на острове – означает по-разному смотреть на мир. Отсюда дробление национальных психологий и коллективного сознания. Когда сербы из Воеводины говорят о сербах из Герцеговины или сербах из лесистого нагорья Златибор: “Они совсем другие, не такие, как мы”, – имеют в виду именно это. Албанцы из Черногории считают себя не такими, как албанцы в Косове или собственно Албании, находят отличие и в диалектах, и в менталитете, и в культурных навыках. География оставила Балканам множество “карманов”, в которых время все еще идет по своим часам, в которых консервируются нравы и обычаи, в которых современность такова, что сразу ее не примешь и не поймешь.

Народный праздник в Боснии и Герцеговине. Открытка. 1895 год

Прав словенский поэт Борис Новак, заметивший, что определение балканских границ – “вопрос не науки, а сердца”. Важнее географических дефиниций оказывается популярное восприятие Балкан как беспокойного общественно-политического пространства, “пороховой бочки”, буйного края, из которого только и происходят локальные и всеобщие войны, потоки беженцев и переселенцев, горе да нищета. Такое представление формировалось в XVIII–XIX веках, когда после нескольких столетий доминирования Османской империи христианская Европа обнаруживала, изобретала свой юго-восточный пятачок заново. Порабощенные турками европейские пространства долго представали на Западе сплошным темным пятном, подсвеченным рассказами чудаков-авантюристов и байками оборотистых негоциантов. Эту этнически нерасчлененную территорию едва ли не более плотно, чем живые люди, населяли всяческие тени и вурдалаки. Уроженцев Балкан, оказавшихся зачем-нибудь в просвещенных столицах, часто (по “византийской”, “ромейской” привычке) считали греками, ставили знак равенства между принадлежностью к “греческой вере” и национальностью, пока не разобрались, что чаще всего эти странные люди бывают все-таки славянами. Жителям Запада, как писал Божидар Езерник, “география полуострова казалась слишком запутанной, этнография слишком неясной, история слишком сложной, а политика чересчур непонятной”.

На юго-востоке Европы вызревал “восточный вопрос”, в конце концов оказавшийся в центре политики великих держав. По мере того как слабела и отступала к Босфору Османская империя, четче прорисовывались новые балканские политические границы. Древнегреческое прошлое на фоне новогреческого восстания 1820-х годов, воспетого стыдившим местных крестьян за трусость лордом Байроном, не оставило европейцев равнодушными. Они сочувствовали румынской, болгарской, сербской эмансипации, потом сопереживали восстанию славян-македонцев, заказывая к обеду в модных ресторанах салат macédoine, составленный из разных ингредиентов, подобно тому как на Балканах “мелко нарезались и тщательно перемешивались” разные народы и их обычаи.

Упомяну в этой связи два имени, пусть и не первой литературной величины, – французских писателей Пьера Д’Эспанья и Кловиса Уга. Первый из них, названный в справочнике, который я откопал в одной букинистической лавке в Охриде, страстным исследователем недостаточно известных географических пределов, посвятил жизнь экзотическим путешествиям. На переломе XIX и XX столетий Д’Эспанья побывал в Колумбии, затем отправился в западноафриканскую колонию Ривьер-дю-Сюд (нынешняя Гвинея), а еще позже – скорее всего, по причинам авантюристического толка – в турне по Европейской Турции. В 1901-м Д’Эспанья приступил к сочинению романа на македонские темы “Перед побоищем”, работу над которым завершил через год на Берегу Слоновой Кости, после чего скончался там же от желтой лихорадки. Его тираноборческая книга посвящена идеалам южнославянской независимости и завершается лозунгом “Да здравствует революция!”, под которой понимается всеобщее вооруженное восстание против Османской империи. Кловис Уг – сторонник Парижской коммуны, депутат, публицист и поэт. По молодости лет Уг так решительно защищал свои политические взгляды, что не побоялся драться из-за них на оказавшейся роковой для его соперника дуэли. В опубликованном в 1903 году трехчастном стихотворении “За македонцев!” Уг обратился к античному прошлому Балкан, а затем воззвал к совести и чести западноевропейских правительств: они должны были оказать немедленное давление на султана с тем, чтобы восточный тиран облегчил положение христианских подданных.

Но в политических кабинетах с высокими потолками и аристократических салонах с яркими люстрами кривой треугольник на юго-востоке Европы вызывал, увы, легкое презрение, поскольку его обитатели, как считалось, лишь в малой степени обладали прекрасными качествами, которыми просвещенный свет наделял сам себя, – порядком, чистотой, самоконтролем, уважением к закону, чувством справедливости, эффективными социальными институтами. Поведение неотесанных горцев не соответствовало представлениям цивилизованного мира о том, каким этот мир должен быть. Западные путешественники смотрели на Балканы, как Нарцисс в воды ручья: они видели не то, что в глубине, но лишь любовались отражением собственных добродетелей. Впрочем, и сами горцы, кажется, особенно не пытались соответствовать высоким международным стандартам. Европейцы поэтому наделяли их, как и детей дальнего Ориента, сомнительной с точки зрения прагматической морали триадой качеств: лень, нега, жестокость. Едва ли не единственным положительным отличием балканских окраин была характерная для этих краев религиозная и этническая толерантность, похвальная на фоне кровавых межхристианских противоречий Старого Света и почти повсеместных гонений на евреев. Замечу, однако, что это немало: посмотрите на мир вокруг себя, оцените итоги древних и современных войн и ответьте, не является ли терпимость к чужим вере, языку и национальности высшим из всех достоинств?