Очертания последнего берега. Стихи - Мишель Уэльбек

Безжизненный бульвар, где снова повторятся

И эти женщины, и эта их весна

Среди оскомину набивших декораций.

В наполненных кафе опять пойдут молоть

Салат и чепуху – соль этой жизни скудной.

Сегодня выходной. Хвала тебе, Господь!

Я коротаю ночь с пластмассовою куклой.

Кровавый звездный дождь горит огнем, летя,

И взгляды мертвецов скользят ему навстречу.

Мать Богородица, храни мое дитя!

Ночь, как порочный зверь, мне бросилась на плечи.

“На углу, у «Фнака», бурлила толпа…”[15]

На углу, у “Фнака”,[16] бурлила толпа. То и дело

Кого-то пихали, ругались и сатанели.

Нерасторопного голубя пес терзал без затей.

За углом, на панели,

Старая нищенка у стены молчаливо сидела,

Съежившись под плевками орущих детей.

Я шел по улице Ренн. Вывески и рекламы

Манили туда, где таких, как я, поджидают дамы:

– Привет, меня зовут Амандина.

Но мой член совершенно не трогала эта картина.

Толпились какие-то отморозки, листая страницы

Порножурналов, и с угрозой следили,

              как мимо идут порядочные девицы.

Функционеры обедали. И с каким аппетитом,

                                  взгляни-ка!

Но тебя там не было. Я люблю тебя, Вероника!

“Я катил на “пежо”, на своем сто четвертом…”[17]

I

Я катил на “пежо”, на своем сто четвертом

(Двести пятый, конечно, машина покруче).

Капал дождь. Я не стану бороться, всё к черту!

А в кармане три франка и мелочи куча.

Я не знал, как мне быть: скоро съезд на Кольмар,[18]

Но разумно ли будет съезжать с автострады?

Пишешь ты: “Надоело. Ты псих и фигляр.

Всё, конец! Я по горло сыта этим адом”.

В отношеньях, короче, возник холодок —

Да, проходит любовь, это старая тема.

Но я духом не пал и, проверив гудок,

Затянул потихоньку мотив из “Богемы”.

II

Немцы – свиньи, но асы по части дорог,

Так мой дед говорил, человек очень тонкий.

Я был близок к истерике, гнал на восток

И приветствовал гладкость германской бетонки.

Это было как бегство, я больше не мог,

Нервы сдали совсем от бессмысленной гонки.

Бак пустел, но до Франкфурта хватит и трети,

Там друзей заведу, и, сосиски жуя,

Будем с ними шутить и смеяться над смертью,

Обсуждать судьбы мира и смысл бытия.

Обогнав два фургона, везущие мясо,

Я запел, водворясь на своей полосе.

Ничему не конец! Замаячил над трассой

Образ радостей жизни в их зыбкой красе.

Любовь, любовь[19]

В порнокиношке, выпуская вялый пар,

Глядят пенсионеры

На плохо снятые соитья юных пар

Без всякой, впрочем, веры.

Да, вот она, любовь, подумалось мне, вот

Лицо ее без грима:

Одни прельстительны – и к ним всегда влечет,

А у других – все мимо.

Не верность, не судьба, а только тел одних

Взаимопритяженье;

Привязанность оно не порождает в них,

А жалость еще меньше.

Одни прельстительны – любимы, стало быть.

Вот им – оргазм награда.

А сколько тех, кому тут нечего ловить,

Мечтать, и то не надо.

Лишь одиночество их может ожидать

Да плюс злорадство самок,

Лишь вывод: “Это все не для меня, видать”.

Такая мини-драма.

Так и умрут они, обмануты в своих

Лирических мечтаньях,

С презрением к себе, что сделалось для них

Привычным, как дыханье.

Я обращаюсь к вам, кто не бывал любим,

К вам, братии опальной,

Не приобщившейся к утехам никаким

Свободы сексуальной:

Вам не о чем жалеть – ведь все равно любви

И нет, и не бывало,

Есть жесткая игра, чьей жертвой стали вы,

Спорт профессионалов.

Природа[20]

Я не завидую восторженным кретинам,

В экстазе млеющим над норками зверей.

Природа сумрачна, скучна и нелюдима,

Ни символ, ни намек не зашифрован в ней.

Приятно за рулем, катя на “мерседесе”,

Пейзажи созерцать и смену панорам,

И скорости менять, и ощущать в процессе,

Что реки, горы – всё, весь мир подвластен вам.

Скользит под солнцем лес, он тянется в ущелье,

В нем древних знаний свод как будто заключен,

В нем чары тайные как будто уцелели,

Проходит час-другой – и разум усыплен.

И вы выходите. Прощай, покой. Еще бы!

Вы спотыкаетесь, кругом полно корней,

Какой-то дряни, мух и гнусная чащоба,

Абсурдный, чуждый мир колючек, змей, камней.

Вам хочется туда, где выхлопные газы,

Заправки, паркинги и барной стойки блеск.

Но поздно. Холодно. Стемнело как-то сразу.

Вас в свой жестокий сон затягивает лес.

В отпуске[21]

Время замерло. Жизнь обернулась пробелом.

Плитки всюду размечены солнцем, как мелом.

Все уснуло, и в послеполуденной дреме

Только блики играют при каждом изломе.

Воздух давит на плечи, как влажная бездна,

Насекомые бьются о стекла дремоты.

То ли с жизнью свести окончательно счеты,

То ли в секту податься… Да все бесполезно!

Как всегда, здесь темнеет примерно с пяти;

Доживу до рассвета, без смысла и цели.

Сотни ротиков тьмы задрожат еле-еле;

День придет, но надежде уже не прийти.

“Чистейший первозданный свет…”[22]

Чистейший первозданный свет

Зажегся в море, как пожар.

Жизнь – бремя бесполезных лет,

Земля – подумать только! – шар.

На пляже некая семья неторопливо

Возилась с барбекю. Они с негромким смехом

Готовили еду и открывали пиво.

Чтобы попасть на пляж, я ланды все проехал.

Легла на водоросли мгла,

Урчало море, точно зверь;

В душе такая сушь теперь,

Ослабло притяженье зла.

А те, на берегу, и впрямь знакомы вроде

И что-то говорят, друг к другу обратясь.

И я принадлежать хотел бы к их породе…

Помехи, сбой волны, и резко рвется связь.

“Мягкое подпрыгиванье гор…”[23]

Мягкое подпрыгиванье гор,

Трактора урчанье в дымке зыбкой.

На руинах развели костер;

Жизнь, похоже, все-таки ошибка.

Выживать мне стало все трудней

В гуще этих странных организмов:

Ходят в сандалетах, ржут, – ей-ей,

Скопище нехитрых механизмов.

Как запрограммирован уклад —

Навсегда – в провинциальных семьях!

Круг судьбы до скудости ужат,

Счастье в малых дозах, жизнь по схеме.

А на кухне блеск и чистота.

Что за страсть к вылизыванью кухонь!

Пуст и скуп словообмен: нет, да.

Мнения соседки ловит ухо.

“Девять вечера, тьма наплывает в окно…”[24]

Девять вечера, тьма наплывает в окно,

Я не в силах кричать, обрывается голос.

Начинается отпуск, за окнами морось,

Я пытаюсь представить, что мне все равно.

Раз в двадцатый опять подхожу к телефону,

Не найду, что сказать, но услышать готов,

Что мне скажут, и вместо сочувственных слов

Раз в двадцатый я слышу гудок монотонный.

Я сегодня купил себе хлеба и сыра,

Все в нарезке – случайно не выколешь глаз,

И голодную плоть усмиряю тотчас.

Воскресенье, свобода, прохладно и сыро.

Если кто-нибудь есть на Земле или выше,

Тот, кто любит меня, – пусть пришлет мне ответ.

А иначе – конец, я уже его вижу,

Бритва в воздухе чертит светящийся след.

II

“Как росток маиса, выкопанный под корень…”[25]

Как росток маиса, выкопанный под корень,

Я, пустая раковина, забытая морем

В стороне от жизни, за урезом воды,

Оборачиваюсь к тебе, посмевшей меня полюбить:

Пойдем со мною, пойдем и найдем, может быть,

Ночи следы.

Ощущение холода[26]

Утро было светлым, чистым, как кристалл.

Ты терять свою свободу не хотела.

Ждал тебя, на птиц смотрел и знал:

Предстоит страданье, что бы я ни сделал.

“Фальшивой радости прибой…”[27]

Фальшивой радости прибой,

Под вечерок, хотя б на час.

Ты не со мной, я не с тобой,

Забылся сговор наших глаз.

Смерть, разделение – удел

Уже ступивших за порог.

Неспешное разъятье тел

В прекрасный летний вечерок.

“Как перевод небытия…”[28]

Как перевод небытия,

Вокруг меня предметы быта.

Никчемным, им под стать и я —

Ты не идешь, и жизнь разбита.

С самим собой, как с тенью тень,

Как с девкой уличной в кровати,

Я коротаю ночь и день

И так люблю тебя некстати.

Субботним днем бреду пешком

В толпе, снующей деловито,

И все шепчу себе о том,

Что жизнь разбита, жизнь разбита.

“Почему никогда нам не быть…”[29]

Почему никогда нам не быть,

Не быть

Такими, чтоб нас любить?

“В пустом пространстве жить, без вех и без опоры…”[30]

В пустом пространстве жить, без вех и без опоры,

Как птицы хищные в краю немых высот,

Но крылья есть у птиц, добыча, схватка, взлёт,

А у меня их нет. Есть зыбкие просторы.