Литературная смесь - Артур Дойл

— Слово даю на отсечение, — сказал наш герой с пресерьезнейшим видом. — Не более чем пять минут назад я видел, как из вашей каюты выглядывала женщина.

— Так точно, мистер Якорьлапп, — подтвердили его слова остальные заговорщики. — Мы все ее видели! Здоровенная такая шхуна крепкой постройки, и носовой иллюминатор по правому борту задраен наглухо!

— Оно и вправду, — признал Якорьлапп, уверенность которого была поколеблена согласным хором свидетельских показаний, — у моей Полли правый иллюминатор вышиблен вдребезги: работа долговязой Сью Уильямс из Гарда. Но ежели она здесь, так я должен ее видеть, будь там она хоть дух, хоть живое мясо и кости.

Сказавши это, достойный мореход неверными шагами двинулся к каюте: в большом смущении и дрожа всем телом, зато выставив перед собой горящий фонарь. Случилось, однако же, что несчастная овца, которая ранее спокойно спала во хмелю, именно в этот миг пробудилась. Увидя себя в таком необычном положении, она выскочила из койки и, отчаянно блея, напролом бросилась к двери. При этом передвигалась она скорее кругами, подобно бригу, попавшему в торнадо: отчасти из-за опьянения, а отчасти потому, что путалась в длинной рубахе. Когда Якорьлапп увидел это загадочное явление, стремительно несущееся на него, он вскрикнул и упал навзничь, полностью убежденный: перед ним гостья с того света — тем более что шутники поспешили увеличить эффект, разразившись замогильными стонами и воплями.

Шутка чуть не зашла слишком далеко, так как старшина абордажной команды долгое время лежал замертво, и привести его в чувство удалось только с величайшим трудом. Вплоть до конца плавания он клялся и божился, что воочию наблюдал мистрисс Якорьлапп, хотя она, по всем признакам, и должна была находиться далеко от него: то ли в Портсмуте, то ли вообще за пределами этого мира. По его словам, он был слишком сильно напуган, чтобы как следует вглядеться в черты ее лица, но увиденное не противоречило узнаванию. А даже оставайся хоть тень сомнений — ее развеял бы крепчайший аромат рома, который был характерной приметой его прекрасной половины.

Случилось так, что вскоре после этого был день тезоименитства короля: событие вообще-то праздничное, но на «Молнии» оно было ознаменовано смертью капитана, имевшей место при крайне необыкновенном стечении обстоятельств. Этот, с позволения сказать, морской офицер, доподлинный светский хлыщ и сухопутная крыса, едва ли был способен отличить корабельный киль от корабельного флага. Никогда бы ему не пробиться в капитаны, однако парламент вдруг решил, что капитанами британского флота следует назначать именно таких людей. Недостаток знаний этот «моряк» восполнял тиранией и жестокостью, быстро вызвавшей всеобщую ненависть, да такую, что, когда все шестьсот без малого человек команды вступили в заговор с целью подстроить капитану за его злодеяния смертельную каверзу — у него не нашлось ни единого доброжелателя, который предупредил бы о грозящей опасности. Как известно, на кораблях, принадлежащих к флоту его величества, заведен достославный обычай: в день рождения его величества вся команда выстраивается на палубе и по сигналу дает залп из мушкетов, салютуя его величеству. В данном же случае была достигнута вот какая секретная договоренность: каждый припасет для своего мушкета боевой заряд, вместо заготовленного для таких случаев холостого. И когда по сигналу боцманской дудки все, как надлежит, собрались на палубе и выстроились в шеренгу — капитан, встав перед матросами, дал им краткое и прочувствованное наставление: «Итак, обезьяны, собачьи дети, смотрите все на меня — и, когда я отдам команду, чтоб каждая тварь из вас спустила курок своего ружья! Но, гром и молния, дьявол меня раздери, если хоть одна макака выстрелит секундой раньше или секундой позже — я упомянутую макаку велю вздернуть на рее!! Трах-тарарах, всех вас растак и разэтак!!!». Произнеся эти слова, капитан прескверно выругался и зычно крикнул: «Пли!!!!», после чего все дружно навели на него мушкеты и дали залп, и при этом ни один не промахнулся, а эффект одновременного попадания почти шестисот пуль на столь малой дистанции оказался более чем впечатляющим, ибо от капитана остались лишь те части тела, куда никто не целился: ноги и нижняя часть туловища. Но так много людей оказалось замешано в этом деле и столь безнадежна была мысль предъявить конкретное обвинение хоть кому-нибудь из них, что офицеры отказались от подобных попыток — причем с большим, пусть и тайным, удовольствием, поскольку высокомерность и бессердечие покойного сделали его ненавистным не только среди простых матросов.

Итак, благодаря участию в подобных шутках и природному очарованию своих манер наш герой снискал настолько доброе расположение моряков, что по прибытии в Англию они лишь с бесконечным сожалением согласились его отпустить. Сыновний долг, однако же, побуждал его вернуться домой, чтобы рассказать отцу о печальном исходе своего путешествия в качестве суперкарго. Так что Киприан выехал на почтовом дилижансе из Портсмута в Лондон, намереваясь оттуда проследовать в Шропшир. Случилось, однако, что в Чичестере одна из лошадей (левая задняя) повредила себе одну из ног (правую переднюю), а дело уже было под вечер и на почтовой станции не оказалось сменной лошади. В результате Киприан был вынужден воспользоваться гостеприимством, которое предоставлял проезжим трактир «Бык и корона». Что?! Боже правый, черт возьми, опять трактир!

Последнюю фразу Смоллетт произнес со смехом, явно не собираясь вставлять ее в книгу. И тут же, не переставая смеяться, пояснил:

— Уж так я устроен, соратники: никогда не мог проехать мимо хорошего трактира, не завернув в него вместе со своими героями и не оставшись там довольно-таки надолго. С вашего позволения, я и сейчас воспользуюсь случаем. А ежели кто хочет вести нашего Киприана по пути его дальнейших приключений — вот вам подходящий случай. Сэр Вальтер, дорогой, Северный Чародей вы наш! Не ваш ли черед теперь наступил?

Смоллетт откинулся на спинку кресла, извлек трубку, набил ее табаком (для чего ему пришлось запустить руку в табакерку Дефо) и, закурив, стал терпеливо ждать продолжения.

— Что ж, долг превыше всего, — кивнул прославленный шотландец и потянулся к той же табакерке. — Только уж не сетуйте: я перенесу мистера Уэллса на несколько веков назад, ибо милее всего дышать мне воздухом настоящего, доподлинного средневековья. Стало быть, продолжаю:

«Я перенесу мистера Уэллса на несколько веков назад, ибо милее всего дышать мне воздухом средневековья».

Герой наш, изнывая от нетерпения, пустился в расспросы и вызнал, что пройдет немалое время, прежде чем появится возможность продолжить дальнейшее путешествие. Тогда он оседлал своего серого коня (прекрасное животное благородных кровей) и решил ехать один, без спутников. В то время подобные прогулки были крайне небезопасны, так как, кроме обыкновенных невзгод, которые поджидают путешественника, южные графства Англии уже были охвачены смутой, граничащей с открытым мятежом[12]. Однако же молодой человек, проверив, легко ли ходит его меч в ножнах, чтобы при случае мгновенно выхватить клинок, бодро направил коня по дороге, освещаемой лишь сиянием восходящей луны. Но еще прежде, чем успел отъехать далеко, убедился: зря он не прислушался к предостережениям местного лендлорда, сочтя, что тот руководствуется какими-то своекорыстными интересами. Теперь эти предостережения как нельзя более оправдались. Впереди простирались болота, дорога постепенно исчезла, перед Киприаном вилась лишь узкая тропка. Вдруг его опытный глаз различил впереди, в густой тени склонившихся к обочине кустов, контуры нескольких человеческих фигур. Люди эти, припав к земле, явно поджидали его. Обернув левую руку плащом, а правую положив на эфес, Киприан остановил лошадь в нескольких ярдах и твердым голосом приказал незнакомцам оставаться на своих местах.

— Эгей, молодцы! — крикнул он. — Разве во всей Англии так мало кроватей, что вы не нашли иного места, где прилечь, кроме как прямо на королевской дороге? Или вы засели под кустами оттого, что ночных птиц испугались? Так ведь, клянусь святой Урсулой из Альпухерры[13], совы вас не унесут: разве только вы пташки поменьше да послабее, чем вальдшнепы с куропатками!

— Да чтоб меня молнией по макушке шарахнуло! — воскликнул широкоплечий верзила, заступая путь испуганной лошади, в то время как его товарищи встали по сторонам. — Кто это такой, парни? Вот этот — тот, который будит подданных его величества на дорогах его величества, словно они не его величества, а его собственные? По виду судя, не лорд никакой, а простой солдат, ежели вообще не разбойник. Слушай-ка, сэр, или твоя милость, или твоя светлость, или еще какой титул соблаговолишь принять, высокородная твоя морда, — а не заткнулся бы ты? Иначе, клянусь семью ведьмами из Гнилодворья, тебя самого сейчас заткнут туда, где, побожусь, ты прежде еще не бывал!