Мой друг Вовка Кораблёв. Повесть - Олег Копытов

Да, у нас бывало, что мы как-то – особенно в сравнении с нынешними временами, – совершенно бесцельно, непрагматично, и, упаси Господи, конечно же, целомудренно встречались по парам просто погулять в городе. Помню с молодым человеком, имени которого, я, вот убей меня опять, никак не могу вспомнить, созвонились вечером и пошли гулять по периметру района «возле „Октября“» – то бишь по улице Московской, бульвару Молодой Гвардии и проспекту Ленина близ кинотеатра «Октябрь»… наслаждаясь весной и рассказом этого человека о том, как хорошо жить тому, кто бросил курить. Как много запахов и звуков он теперь может впитывать, каким спокойным быть в новенькой курточке-ветровке, опасность которой быть прожженной в трех местах стала минимальной, как легко дышать носом и не кашлять… Часа два, между прочим, гуляли, и я всё это с интересом слушал… Сам я, конечно, так курить и не бросил (хотя – всего десятый класс, стаж-то был всего полгода, курил тайно от родителей), да и этот парень скоро, через пару недель опять зашуршал свежевскрываемыми пачками «Космоса»… С Вовкой тоже… точнее – чаще всего, – могли ни с того ни с сего созвониться и пойти гулять. Например, в центр. Где центральный стадион «Спартак», о котором у меня так много щемящих воспоминаний, и о его скамейках запасных, и о его кругах почета. Где ЦУМ с его фонтанами и розами – а дальше широкая пешеходная авеню до самого цирка, где и красных цветов и мраморных фонтанов еще больше. Между ЦУМом и «Спартаком» – три троллейбусных остановки, но всего одна тема. Например, тот же Гюстав Флобер. Но когда скажешь Вовке: «Я понимаю, почему Флобер на вопрос, кто такая госпожа Бовари, отвечал: „Госпожа Бовари – это я“», – надо ждать долго, примерно от кинотеатра «Ала-Тоо» до кинотеатра «Россия», и терпеливо выслушивать Вовкины благоглупости типа «Ах, как много в женщине мужского, а в мужчине женского!», – и только потом закончить, как по лбу Вовке стукнуть: «Потому что самый лучший актер на свете – писатель!» – и наслаждаться победой, потому что Вовка тогда совсем рассердится и будет пороть уже такую несусветную чушь, которую цитировать в приличном обществе, дорогой мой читатель, нет уже никакой возможности…

Знаменитый своим жаром и пожарами 2010-й год. Начало августа. Я в Петербурге. Здесь тоже жарко. Но нормально жарко, не так, как в Москве, не под 40, всего 30, и смога нет, с Финского залива дует легкий ветер. И всё же жарко… Впрочем, когда и Невский, и Дворцовая площадь, и Петергоф, и Смольный-Казанский-Исаакий-Морской-Невская-лавра и Мойка с Фонтанкой и Каналом Грибоедова, а также Кронверкский проспект – каждый день, две недели, три, а будет больше-больше, залиты солнцем – это нечто, это что-то!.. Звоню на домашний телефон Ирине Фонтэн. Она жила в Париже, общалась и даже работала с Вовкой.

– Алло, здравствуйте, Олег Копытов вас беспокоит, я звонил вам из Хабаровска, хотел бы встретиться, поговорить с вами о Володе Кораблеве.

– Да, да, я помню. Ну, давайте, сегодня я не очень занята.

– Нет, вы знаете, сегодня я хотел только созвониться, может быть, мы сегодня только обговорим, где и когда, а завтра встретимся?

– Ну, давайте, правда, завтра мне могут звонить целый день… Но давайте…

– Я, право, не знаю, как удобнее, я в Питере давно не был, но вот, может быть, как-нибудь по-старинке стандартно, я не знаю, в Михайловском саду, близко к Пушкину на скамейках или к Спасу-на-крови…

– Ой-ой, нет! Меня эта жара уже достала, я уже пятнами от нее покрываюсь, никакие панамки не спасают. Уже сердце. Ехать куда-то – ни за что!.. А вы где остановились?

– Я тут со всей семьей, мы у друга на проспекте Авиаконструкторов, это ближе к Комендантскому проспекту, но на метро ездим от «Пионерской»…

– Ой, замечательно! Вы знаете, давайте на Черной речке, прям у метро есть такой симпатичный японский ресторанчик – «Тако», вот давайте в нём, я знаю, вот, от Авиаконструкторов даже на каком-то автобусе… Ну, не могу номер припомнить, но и даже на автобусе напрямую до «Черной речки» можно…

– Хорошо, допустим, завтра в час дня. Только вот, знаете, я с женой буду, ладно, она в юности с Вовкой, то есть с Володей, не была знакома, но вот в этом году по телефону часами общалась.

– Хорошо, хорошо. У вас есть мой сотовый? Записывайте…

– Я завтра часиков в двенадцать, перед тем как ехать на «Черную речку», вам позвоню…

Ресторанчик находим не сразу. Что-то эта загадочная Фонтэн как-то малоопределённо сказала – «сразу слева от метро». Сразу слева здесь – киоски с цветами и мороженным. В принципе можно догадаться, что нужно идти налево по Савушкина пока не упрешься в какую-нибудь красную шишку… Ах, да – красными сосновыми шишками увешаны китайские рестораны во Владивостоке, японский ресторан в Питере – это, наверное, какие-нибудь раздвижные двери и темно-коричневые перила на коричневых верандах, а также завитушки на треугольной крыше… Ага! Вот и они. Она сказала, что будет на веранде, одна за столиком, в блузке цвета хаки… Ага! Вот и она.

Улыбаюсь, как старому знакомому, точнее – давней знакомице, и целую руку, точнее, утыкаюсь в ее короткие пальцы неуверенно поданной руки своими жесткими прокуренными усами… Как неловко я буду вспоминать о том своем ловком знакомстве, особенно из головы не идут бросившиеся в глаза резко, неотступно, недокрашеная седина на её голове и большое пятно на её блузке спереди, наверное, часто и упорно, но тщетно стиранное, едва заметное, едва проступающее сквозь мутно-зеленый цвет, но всё же…

Ей пятьдесят, в ней спрятались какие-то восточные, может быть, армянские крови. Она пьет зеленый чай из маленького темно-коричневого чайничка, между прочим, почти такие мы видели, что в Кунсткамере в отделе древней Японии, что в затрапезном торговом павильончике на центральном рынке города Хабаровска в китайских рядах; мы заказываем – овощной салат и пиццу; видя это, она говорит официанту: «А мне – большие роллики!» Официант мнется. Я с ужасом понимаю, что он не понимает, что такое роллики: не видит за суффиксом корня «ролл» – и лихорадочно путает их с роликами. Она хочет казаться в доску своей в этом ресторанчике, недаром она раз пять нам с ходу сказала, что здесь завсегдатайка, и живет вот в той сталинке напротив, и часто здесь бывает… Трём красной теплой ароматной салфеткой-полотенцем свои руки и смотрим на руки официанта-таджика с хитрым прищуром, – его, не грязные ли? Он быстр, рук не видно… И я, и Фонтэн курим беспрестанно. Моя жена ужасается виду пиццы – тонкой, но с руль от «Тойоты». На веранде только мы, это хорошо…

– Понимаете, как правило, я пишу книги без особого плана, как правило, сам образ у меня складывается в голове заранее, хотя неуловимо… В смысле – без деталей, но как-то… ну цельно. А в этот раз всё наоборот. Я помню из нашей с Вовкой юности массу разных деталей. Я могу назвать массу его черт и чёрточек, могу припомнить довольно живо немало эпизодов, но вот они, словно какие-то рассыпанные пазлы, не складываются во что-то цельное. Не знаю, может быть, потому что я еще не сел писать… – говорю я от какого-то дурацкого полуволнения много. И тут невпопад и коряво и с каскадом «как» спрашиваю: – Скажите, а как профессиональный художник, как выпускница училища Серова, как вы к его картинам относитесь? Он мне говорил: однажды он картину за триста тысяч продал.

– Чего, рублей?

– Вроде бы евро!

– Ха! Ну за триста евро, я б еще поверила! Но тысяч – ха!.. Ну как, ну портреты он не умел писать. У него всегда получалось какое-то одно лицо. Какая-то одна девушка с немного разным настроением. А тем более – руки. Руки всегда я ему писала. С цветом он работал так, по наитию… – она читает мне свой маленький, еще, по-видимому, студенческий конспект по теме «цвет».

…Мы разговариваем уже почти час. То ли я не умею спрашивать, утратил свои журналистские навыки, то ли плохо подготовился, то ли она умело от моих вопросов бегает. Она еще больше перепутала мои пазлы. Она говорит много, но… ни о чем. Сперва изредка, а потом и не совсем изредка, о себе. О своей тяжелой жизни, вначале в Париже, теперь – в Питере… Ругает нашего общего знакомого Кристиана Грейнера. О Вовке – мало, только под моим нажимом, и отвечает общими словами. Ничего не рассказывает конкретно. «Доброта», «смелость», «талант». Да так про любого можно сказать… А впрочем, может быть…. Может, мои концы о Вовке только этими тремя узелками и связываются?

Решаюсь на совсем реальный вопрос.

– Скажите, а вот Володя мне весной говорил, что он как бы не бедствует, что и с картин денежка набегает, и с выступлений в клубах, и с… – ну, он кем там еще, как это по-французски, не знаю… юрисконсультом. Это так?

– Ой, да какой юрист?! На пособия он всю жизнь живет! У него там за апатрида пособие, да еще и за болезнь. И копейки всё, поверьте, копейки!.. – Но я никогда не видела его ноющим! – добавляет она, и вновь надевает интеллигентскую маску… Потом говорит фразу, после которой всё становится ясно… точнее – туманно, туманнее не бывает: – Вы знаете, мне всегда нравилось его умение, когда его приглашают в ресторан, так достойно это принимать!