Кукловод - Домовец Александр

Поднявшись, Дмитрий обошёл стол и приблизился к Никите. Сейчас они стояли друг против друга – высокий, статный царь и коренастый слуга, смотревший на своего господина снизу вверх. Дмитрий положил ему руку на плечо.

– В жизни и смерти… – повторил он задумчиво. – Нет, прогонять я тебя не собираюсь. Но что, если жизнь моя будет долгой… очень долгой? Такой долгой, что ты устанешь мне служить?

– Не бывать этому, государь, – убеждённо сказал Никита. – Хоть сто лет проживёшь, я с тобой буду. Если, конечно, самого раньше Бог не приберёт.

Дмитрий по-доброму усмехнулся.

– Сто лет… А если больше? Вот представь себе: живём мы себе и живём, живём и живём… Уж и времена пришли иные, и людей нет, что у нас на глазах родились, а нашей жизни конца-края не видать…

– Так не бывает, государь, – возразил Никита. – Всё, что в свой срок родилось, в свой срок должно и умереть.

– Верно говоришь, – тихо сказал Дмитрий. – Но что, если свой срок я сам себе устанавливаю? Себе, и тому, кто со мной?

Последние слова он произнёс шёпотом. Никите стало не по себе. В комнате сгущались вечерние сумерки. На столе в литых серебряных подсвечниках потрескивали массивные свечи. В их неярком свете высокий чистый лоб царя вдруг подёрнулся глубокими морщинами, прекрасные глаза ввалились, явив на лице тёмные впадины, челюсть затряслась и отвисла… Перед Малениным стоял дряхлый старик! Никита ошеломлённо закрутил головой, отгоняя наваждение. Ужас накрыл его мутной волной. Он почувствовал, что падает, и опёрся на подоконник дрожащей рукою.

– Что с тобой?

Дмитрий встряхнул Никиту, и тот очнулся. Перед ним стоял царь во всём блеске своей молодости и силы.

– Прости, государь, – вымолвил Никита непослушными губами. – Померещилось мне что-то. Не по себе стало от слов твоих. Не пойму я, о чём ты толкуешь.

– А ты спроси, – просто сказал Дмитрий, – и я объясню.

Собирая мысли в кулак, Никита машинально сел, не замечая, что сделал это без разрешения. Однако Дмитрий, казалось, не заметил такого грубого нарушения этикета. Сам остался на ногах, прислонившись к стене, обитой шёлковой персидской тканью. Наконец Никита вытер пот со лба и нерешительно произнёс:

– Ты сказал, государь, будто срок своей жизни сам себе устанавливаешь. Мне, наверное, послышалось…

Дмитрий покачал головой.

– Ничего тебе не послышалось. Верь или не верь, это взаправду так.

– Но сие человеку не подвластно! – выкрикнул Никита. – Такое по силам одному только Богу. Или… сатане.

Сказал – и сам испугался.

– Тише, – грустно произнёс Дмитрий. – Чего разорался? Ах, Никита, и ты мыслишь, как все. Хоть и не дурак… Или Бог, или дьявол – и ничего посерёдке. А посерёдке, чтоб ты помнил, человек. Он сам себе и Бог, и дьявол. Он столько может, что сам того не ведает. Если голова на плечах, если не подвержен праздности, если умеешь не только смотреть, но и видеть – ну, тогда многие секреты мира тебе откроются, и ты будешь ими управлять. Так живу я…

– Кто ты? – выдохнул Никита.

Дмитрий выпрямился, подошёл к столу и положил руку на какую-то массивную книгу.

– Аз есмь порождение Божье! – торжественно изрёк он, точно поклялся, и непонятная улыбка на миг тронула тонкие губы. – Довольно с тебя? – спросил он уже обычным тоном.

Никита склонился в поясном поклоне.

– Прости, государь, что расспросами тебя изводил. Но, вроде, зовёшь ты меня в долгий путь. Не знаю, куда и зачем, а понять хочется…

– И что ты решил? – нетерпеливо спросил Дмитрий, потряхивая гривой рыжеватых волос.

– Куда ты, туда и я, – просто сказал Никита. – Прикажи, и я за тобой хоть на край света, хоть ещё дальше.

– Нет, – возразил Дмитрий. – Приказывать не буду. В этот путь не по приказу надо, а только по сердцу.

– Ещё проще, государь. Сердцем я всегда с тобой. Сам знаешь. Сам испытал.

Дмитрий пристально посмотрел на Никиту, порывисто протянул руки и обнял.

– Сговорились, – шепнул он со слезами на глазах. – Спасибо, Никита, спасибо, слуга верный. Век не забуду!..

Минутой спустя он снова был прежним Дмитрием – энергичным, спокойным, насмешливым.

– Так поступим, – сказал он. – Завтра на пир не ходи. Через час после заката будь здесь, в сенях у моих покоев. Я выйду со свадьбы, и мы с тобой окончательно обо всём сговоримся. А теперь ступай. Видишь, работы немерено.

Он сел за стол, взял в руки перо и склонился над бумагами.

– Постой, государь, – в недоумении, скребя седеющий висок, вымолвил Никита. – Совсем у меня голова кругом… А как же заговор? Что с ним-то делать будем?

– Ничего не будем. Пусть всё идёт, как идёт, – рассеянно сказал Дмитрий. – И вообще, завтра свадьба, недосуг мне пустяками заниматься…

Вдруг он оторвался от бумаг, улыбнулся и заговорщицким тоном спросил:

– Как думаешь, хороша ли в постели невеста моя, Марина?

Никита чуть не брякнул, что об этом лучше спросить у конюшего и ещё трёх-четырёх слуг воеводы Мнишека, но вовремя прикусил язык.

В условленное время Никита ждал царя. На душе у него было тягостно. Минувший день он потратил, чтобы ещё раз убедиться: ошибки нет. Через считанные часы бунтовщики двинутся на Кремль. А это – верная гибель и конец всему. На стрельцов надежда плохая…

Вспоминая вчерашний разговор, Никита не знал, что и думать. Такая беспечность на грани глупости была не в характере умного осмотрительного Дмитрия. Он отмахнулся от Никиты, но мало того – он отмахнулся и от Басманова, и советников-немцев, также предупредивших его о вызревшей в княжеских дворцах измене. Оставалось предположить, что Дмитрий надеется отстоять престол с помощью одному ему известного чуда. Или, вернее всего, не будет отстаивать вовсе…

Дмитрий не был царём. По крайней мере, сыном Ивана Грозного. Проведя с ним два года бок о бок, Никита в этом почти уверился. А прошлым летом убедился окончательно.

Заняв столицу, свергнувшую Годуновых, Дмитрий первым делом послал за своей матерью – вдовой Грозного Марией Нагой. Насильно подстриженная в монахини под именем Марфы, она доживала свои дни в монастыре святого Николая, что на Выксе, за пятьсот вёрст от Москвы. Посольство для вида возглавлял князь-мечник Михайло Скопин-Шуйский, но главное дело Дмитрий поручил Никите, уже не раз доказавшему свою ловкость и преданность. По приезде Скопин-Шуйский вручил инокине Марфе личное письмо Дмитрия, и вечером Никита встретился с ней с глазу на глаз. В почтительных, но твёрдых выражениях он передал ей, что она должна признать в Дмитрии своего сына, якобы зарезанного в малолетстве злодеями Годунова.

– Креста на вас нет! – фыркнула ядовитая старуха. – А чей же трупик я держала на руках четырнадцать лет назад в Угличе?

– То был труп одногодки царевича, сына священника, – подсказал Никита. – Кормилица прознала о заговоре, и, с твоего согласия, успела подменить ребёнка…

Нагая поломалась для вида, но согласилась. Да и выбор был невелик: то ли сыграть роль и вырваться из монастыря, чтобы жить вдовствующей царицей, с причитающимися почестями и содержанием, то ли не жить совсем… Она выбрала первое. По приезде в Москву она прилюдно обняла Дмитрия и назвала его сыном. Потом они вместе молились в Успенском соборе, а в Архангельском, припавши к гробу Ивана Грозного, дружно плакали. Только после этого Дмитрий венчался на царство.

Кем же он был на самом деле? Говорили всякое, но чаще называли имя монаха-расстриги Гришки Отрепьева из Чудова монастыря, что в Москве. Дескать, сумел беглый инок пробраться в Польшу, и убедил знатнейших польских панов вместе с королём Жигимонтом, что он – чудом уцелевший от расправы царевич Дмитрий Иванович, законный Рюрикович. Те поверили (а может, сделали вид, что верят), снабдили его деньгами и войском, так оно всё и закрутилось…

Истинный ли царевич, мнимый ли – Никите было всё равно. В свои тридцать пять годков не имел он ни семьи, ни дома, и ничего, кроме оружия, в руках отродясь не держал. Служил Никита в ополчении пана Вишневецкого, к Дмитрию примкнул в самом начале его похода на Москву и полюбил царевича за молодость, щедрость, смелость, удачливость. Дмитрий приблизил к себе Никиту после того, как тот, чудом случившись рядом, спас его от ножей двух убийц, подосланных, конечно, Годуновым. Он зарубил злодеев так быстро и ловко, что царевич, сам превосходно владевший саблей, пришёл в восторг.