Вирикониум - Майкл Харрисон

Когда старик возвратился, в руках у него был поднос, а на нем — пирог и несколько кусков хлеба. Пара котов последовала за ним в комнату. Они с надеждой таращились на хозяина в буроватом, дрожащем свете свечи.

Ретц застыл перед гобеленом.

— А ну отойди оттуда! — резко произнес старик.

— Сударь, — тут Ретц низко поклонился, — вы спасли мне жизнь. Скажите, чем я могу быть вам полезен.

— От убийцы мне ничего не надо, — отозвался старик. Ретц сердито прикусил губу. Он отвернулся, сел и начал набивать рот хлебом.

— Если бы вы жили там, вы бы делали то же самое, что и я! — невнятно проворчал он. — Что там еще делать?

— Я живу в этом городе, сколько себя помню, и даже дольше. И никого не убил.

Наступило тягостное молчание. Старик сидел, свесив голову так, что касался подбородком груди и, казалось, полностью погрузился в свои мысли. Жаровня с углем потрескивала — она уже остывала. Сквозняк подхватил край гобелена, и тот вздыбился, словно рваная занавеска в окне на бульваре Озман. Коты украдкой точили когти, прячась в тени за стульями. Иньяс Ретц поел, выпил и вытер губы; потом поел еще и снова вытер рот. Убедившись, что старик за ним не наблюдает, он без всякого стеснения принялся разглядывать стального орла, потом встав и сделав вид, что хочет выглянуть в окно, мимоходом потрогал его.

— С какими ужасами мы вынуждены сталкиваться изо дня в день! — внезапно воскликнул старик и тяжело вздохнул. — Я слышал разговор философов в кафе: «Мир настолько стар, что материя, из которого он сделан, больше не знает, какой ей надлежит быть. Первоначальный образец безнадежно стерся. История повторяется снова и снова — этот город и несколько ужасных событий… не в точности, а так, словно тень, повторяет очертания предмета. Как будто материя больше ничего не понимает и хочет стать чем-то иным».

— Мир — это мир, — отозвался Иньяс Ретц. — Что бы о нем не говорили.

— Смотри на гобелен.

Ретц повиновался.

Картинка, которую он уже успел разглядеть, с горной тропкой и чахлыми тисовыми деревьями, оказалась больше, чем ему показалось сначала. По дорожке брел лысый человек. Над ним в воздухе парила большая птица. На заднем плане уходили к горизонту горы, прорезанные долинами. Никаких швов Ретц не заметил. Узор был соткан очень тщательно, все — как живое. Казалось, он смотрел в окно. Кожа у человека на дорожке отливала желтизной, его плащ был синим. Он ссутулился, опираясь на посох, словно запыхался. Внезапно, без всякого предупреждения, путник повернулся и посмотрел с гобелена на Ретца. В тот же миг гобелен чуть дрогнул от холодного дыхания сквозняка, пахнуло сыростью, и картинка распалась.

Ретц задрожал. Откуда-то издали донесся голос старика:

— Не надо так пугаться.

— Она живая, — прошептал мальчик. — Маменька Були…

Но прежде чем он договорил, на гобелене возникла другая сцена.

Рассвет над Вирикониумом. Небо напоминает перевернутую свинцовую чашу, полную облаков, тронутую по краям окислом. Дождь заливает Протонный Круг, опирающийся на сотню колонн из черного камня и спиралью уходящий к дворцу. Посреди холодной древней дороги стоят то ли два, то ли три человека в огненно-алой броне, наблюдая, как еще один бьется со стервятником, сделанным из металла. Лицо бойца страшно истерзано. Он упал на колени, плащ у него на плечах потемнел от дождя и крови. Однако перевес на его стороне. Вот он устало поднимается на ноги и швыряет птицу к ногам зрителей. Те тут же отворачиваются, словно не желая признавать его победу.

И тут человек обернулся и посмотрел с гобелена. На щеках, где клюв птицы коснулся его, висели клочья мяса. Седой старик… Взгляд его был полон сожаления. Потом губы бойца зашевелились, и он исчез.

— Это был я! — закричал Иньяс Ретц. — Ведь верно? Это был я?

— Вирикониумов много, — ответил старик. — Смотри на гобелен.

Двое мужчин с ржавыми мечами брели, спотыкаясь, через болото. За ними, в отдалении, шел карлик на механических ходулях. Его голова представляла собой сплошную открытую рану. Спутники время от времени останавливались и поджидали его, но он тут же отставал снова. Потом карлик наткнулся на рябину и свернул куда-то в сторону. У одного из мужчин, похожего на Иньяса Ретца, на поясе болталась мертвая птица. Он затравленно посмотрел из гобелена на настоящего Ретца, потом взял птицу одной рукой за шею и поднял высоко в воздух. Карлик тут же помахал ему в ответ, и его ходули выпустили облако газа неприятного белесого цвета. Потом все трое перешли вброд ручей и исчезли вдали, там, где на холме их ждал Город…

После этого другие мужчины сражались в тени утеса. А над ними, на горизонте, точно изъеденном ржавчиной, неспешно кружили огромные переливающиеся жуки. Измученный лихорадкой путешественник со взглядом, полными отчаяния, сидел на телеге. Он позволил медлительным животным, похожим на рослых белых ленивцев, тянуть ее вперед, пока они не достигли водоема посреди затопленного города. Ящерицы носились среди груд трупов в пустыне, описывая бесконечные круги…

Ретц уже не удивлялся, замечая себя в центре событий, хотя иногда открывающиеся перед ним сцены поражали его. Однако последняя сцена… Чересчур!

Казалось, он смотрел в высокое арочное окно. Вокруг его каменных средников обвились стебли декоративных роз. Шипы и цветы обрамляли комнату, где между таинственными прозрачными колоннами, подобно струям дождя, парили занавески, сотканные из серебряного света. Пол комнаты был сделан из кристалла киновари, и в центре возвышался простой трон. У подножья трона, между двумя львами-альбиносами, лежащими у ног, стояла стройная женщина в бархатном платье. Взгляд ее фиолетовых глаз был глубоким и проникновенным, а красновато-каштановые волосы напоминали цветом осенние листья. На длинных пальцах блестели десять одинаковых колец. Перед ней стоял рыцарь, чьи огненно-алые латы наполовину скрывал серебристо-черный плащ. На боку висел стальной меч. Рыцарь склонил голову.

Ретц отчетливо слышал, как женщина говорит:

— Я даю эти вещи тебе, тегиус-Кромис, потому что доверяю. Я отдала бы тебе даже энергоклинок, если бы он у меня был. Ступай на юг и завоюй для нас всех великое сокровище.

От гобелена повеяло ароматом роз и теплым вечером. Слышался нежный звон падающих капель, откуда-то лилась мелодия без сопровождения, которую снова и снова наигрывали на каком-то струнном инструменте. Рыцарь в алых латах взял руку королевы и поцеловал. Потом обернулся, чтобы посмотреть в окно, и помахал, словно увидел кого-то знакомого. Его темные волосы были разделены на прямой пробор, обрамляя преображенное лицо Иньяса Ретца. Королева, стоя у него за спиной, улыбнулась.

Картина исчезла, оставив запах сырости. Сквозь прорехи в ткани виднелась штукатурка.

Иньяс Ретц неистово тер глаза. Потом подскочил, стащил старика со стула, схватил его за руку и потянул к гобелену.

— Эта последняя картина… — в его голосе послышалась мольба. — Это и в самом деле случилось когда-то?

— Не всякая королева — Матушка Були, — ответил старик, словно выиграл спор. — И не всякий рыцарь — Иньяс Ретц. Это случилось… или еще случится.

— Заставь его еще раз мне это показать!

— Я — просто хранитель. Я не могу заставить…

Ретц оттолкнул его с такой яростью, что старик упал возле буфета и сбил с него поднос. Взволнованные коты подбежали к нему и принялись подбирать разбросанную пищу.

— Я не должен в это верить! — кричал Ретц.

Он сорвал гобелен со стены и принялся разглядывать его, словно надеялся увидеть самого себя, двигающегося внутри. Не обнаружив там ничего, кроме обычной ткани, он швырнул его на пол и пнул.

Как мне жить дальше, если я в это поверю? — этот вопрос он задал самому себе. Он снова подбежал к старику, схватил его за плечи и встряхнул. — Зачем ты мне это показал? Как мне теперь жить в этом ужасном городе?

Ты не должен жить, как жил, — пробормотал старик. — Мы сами творим мир, в котором живем.

Ретц снова отшвырнул его. Старик ударился головой о буфет, издал недоуменный сердитый стон и затих. Кажется, он был все еще жив. Еще несколько минут Ретц беспокойно метался от окна к стене, где только что висел гобелен, повторяя: «Как мне жить? Как мне жить?!» Потом он бросился к пюпитру и попытался выломать стального орла. К этому времени уже рассвело. Сейчас торговцы с Жестяного рынка, наверно, уже греют руки у керосинок и кряхтят… Осталось всего несколько часов, чтобы продать птицу, купить лошадь, нож и исчезнуть. Потом убийцы возобновят охоту. Но к тому времени он проедет верхом через Врата Призраков, повернет на юг… и никогда больше не увидит этих мест.

Птица зашевелилась. Сначала Ретцу показалось, что она вот-вот оторвется от постамента из черного дерева, на котором была закреплена. Потом он почувствовал резкую боль в правой ладони. Он вскинул глаза. Птица ожила и яростно рванулась у него из рук. Потом замерла, склонила голову набок и смерила его холодным жестким взглядом. Ей удалось высвободить одно крыло, потом другое, и она удвоила усилия. Ретц сумел продержаться еще секунду или две, а потом, с ужасом и отвращением вскрикнув, выпустил ее и отшатнулся, стискивая разодранные руки. При этом он обо что-то споткнулся, упал и увидел прямо перед собой голубые, точно фарфоровые, глаза старика.