Рябиновый мед. Августина. Часть 1, 2. Дом. Замок из песка - Алина Знаменская

Ася постояла немного, с затаенным восхищением созерцая чужую удивительную жизнь, и вернулась назад, в сени. Из сеней она попала в темный коридор, где имелось несколько дверей.

Толкнула одну дверь – и… от неожиданности застыла, прижав руки к груди. Посреди каморки размером с келью возле топчана стоял бородатый и разбирал свои вещи.

– Что стоишь? Входи, – кивнул он.

Девочка не двинулась с места. Бородатый едва уловимо изменился в лице. Ася подумала, что рассердила его. Но голос прозвучал не сердито:

– Не бойся. Я – твой отец. Теперь стану служить вот… в этом доме. И ты будешь жить здесь, со мной. Называй меня папенькой. Поняла?

– Да, папенька, – пролепетала девочка и попятилась в коридор.

Ночевала она в каморке няньки, вместе с сестрой Степанидой. А наутро, проснувшись, не увидела монахини. Сердце стукнуло больно, подбросило Асю на ноги. Выскочила в коридор – нет. В сени – нет! Босиком во двор, в сад – нигде нет…

У крыльца незнакомая баба в платке толкла в жестянке кирпич. Рядом стоял медный самовар.

– Что мечешься как угорелая?

– А вы сестру Степаниду не видали?

– Укатила твоя Степанида спозаранку. И чаю не стала дожидаться.

Ася задохнулась. Как так? Не простилась! Уехала!

Слезы душили, подкатывали к глазам.

– Будить тебя не захотела, – примирительно добавила баба. – А ты не реви. Помогай мне самовар чистить. Бери-ка тряпочку, макай сюда и три вот так. Вот так.

Когда новый повар семейства Сычевых вышел во двор наколоть щепок для плиты, его дочка уже вовсю натирала медный самовар тертым кирпичом.

В ту же зиму ей довелось сильно захворать. Приходил сосед-доктор, давал микстуру, качал головой, пожимал плечами. Нянька приносила куриный бульон, но Ася не хотела есть. Ей совсем ничего не хотелось, только спать.

Один свой сон она запомнила – само собой отворилось окно, и в комнату вплыл ангел. Он был в длинной белой рубахе. Крылья за спиной доставали до пола. У ангела было женское лицо.

Ася попыталась улыбнуться, потому что ангел улыбался, но не вышло – пересохшие губы не слушались. Вдруг испугалась, что ангел исчезнет, а она так и не успеет спросить о чем-то важном!

Мешал разговор, звучащий до того назойливо, что стучало в голове. Говорила нянька с пришедшей к хозяйке портнихой. Ася различала размытые пятна их лиц в резком свете керосиновой лампы и хотела сказать, чтобы замолчали.

При этом ангела она видела четко, даже детально, а вот няньку с портнихой – смутно, в виде двух размытых пятен. Разговор их, крутившийся возле нее самой, хоть и не понимала вовсе, отчего-то запомнила четко, чтобы потом, через время, вдруг вспомнить все до единого словечка и задуматься.

– Плоха, видать, девчонка-то?

– Плоха. Не иначе – мать к себе забирает.

– А мать у ней отчего померла?

– Да кто ж знает? Нездешние они. Сам-то у господ служил, в имении под Питером. А к нам один приехал, с дочкой. Так бобылем и живет.

– Хозяйка небось расспросила его, что да как?

– Не знаю, как фрау Марта, а я дак с ним двух слов не сказала. Он молчит все. Хоть вроде мужик и незлой, но молчун, никто о них ничего не знает.

– А девчонка бы рассказала.

– Она сама не знает. В монастыре росла, пока отец не забрал.

– Вона как…

– То-то и оно. Говорят, любовь с тамошней барыней имел. От нее и дочка.

Портниха почмокала губами, ее изображение стало раскачиваться туда-сюда, как игрушка ванька-встанька.

– Выходит, девчонка-то не из простых? С голубыми кровями?

– Что толку-то? Горшки-то за чужими детьми выносить? Тут хоть голубая, хоть синяя.

– А барыня-то, говоришь, померла?

– Может, и не померла. Но может, и померла…

Разговор смешался, поплыл. Асе хотелось пить, но вместо слов получался лишь слабый стон. Брала досада – для чего так жарко натопили печь? Она кричала, но нянька не слышала.

Ангел шевельнулся, приблизился. От его одежд веяло прохладой. Она вспомнила – так и должно быть, ведь он зашел с мороза.

Ангел стал удаляться, а прохлада осталась. Ася начала поправляться.

Свой горячечный бред она вспомнила гораздо позже, когда подросла. Ей сравнялось десять, когда, делая свою обычную работу – вынося ночные горшки за хозяйскими детьми Петькой и Гретой, пробегая босиком по утоптанному снегу до уборной во дворе, она вдруг отчетливо вспомнила весь разговор.

«Что толку-то? Горшки за чужими детьми выносить? Тут хоть голубая, хоть синяя!»

Это о ней! Она, Ася, – голубая кровь! Она достойна лучшей доли, чем прислуживать детям градоначальника. Ее мама – владелица богатого имения, и… никто в точности не уверен, что она умерла. Смерть обманчива. Ася тоже умирала, но не умерла.

Все эти мысли в какое-то мгновение острыми иголками прокололи затылок. Иголочки поменьше вонзились в спину. Ноги холода не ощущали, они привыкли. Вычистив горшки снегом, девочка вернулась в дом и села причесываться.

Старая няня, которую все продолжали называть по-молодому – Маришей, кончив молитвы перед закопченным ликом Богородицы, взяла гребень и повернулась к усевшейся на табурете Асе. Когда нянька справилась с упрямыми, пытающимися закрутиться в кольца густыми Асиными волосами и сумела разделить их на пряди, девочка, глядя в зеркало поверх своей головы, спросила:

– Мариша, а это правда, что я – голубая кровь?

Нянька выронила гребенку.

– Что несешь хоть?

Но Асю было не так-то просто провести. Она хорошо знала Маришу, все оттенки ее голоса, все выражения круглого морщинистого лица. И теперь наблюдала за ней в осколок зеркала.

– Я все слышала. Я болела, а вы с портнихой говорили, что я – голубая кровь, потому что папенька любил графиню.

– Тьфу ты! Вот напридумала! При папеньке своем не вздумай хоть, не скажи!

– А чего ты испугалась, Мариша?

– Да с чего ты взяла, что я испугалась? В горячке ты была, привиделось тебе!

– Не бойся, Мариша, я папеньке не скажу. Я только хочу знать, это правда?

Нянька в сердцах бросила гребень и, переваливаясь, поковыляла к выходу.

Мариша в глазах Аси выглядела старой и толстой. Она вырастила двух старших детей хозяина и теперь ходила за младшими. Заодно свою ворчливую любовь распространяла и на Асю, хотя была не обязана.

Постепенно Ася привыкла к жизни в большом доме Сычевых. Хозяйка дома, фрау Марта, любила идеальный порядок во всем и поддерживала культ чистоты. В ее доме с утра до вечера натирали зеркала, чистили посуду и вытирали пыль.

В обязанности Аси входила помощь няне Марише, а также кое-какая работа в кухне. Отец доверял ей поначалу лишь начищать серебряные ложки и вилки, но некоторое время спустя она уже ловко управлялась с большими тарелками столового сервиза, чистила речным песком большие кастрюли, терла дресвой широкую парадную лестницу и мыла полы в нижнем этаже, у прислуги. Но ее манил верхний этаж, где жили хозяева и куда она могла подняться только по делу. Там, наверху, царила невиданная роскошь – на окнах висели тяжелые занавеси с кистями, кругом стояли кресла и диванчики, обитые точно такой же тканью, как и занавеси. У стены стояли высокие узкие часы с маятником, которые били каждые полчаса. В углу гостиной, на тумбочке, стоял волшебный ящик с чудным нездешним названием – герофон. К ящику прилагались картонные пластины с ровными дырочками. Пластины ставились дырочками на торчащие сверху иголочки, крутилась прилаженная сбоку ручка, и герофон издавал чудную музыку!