Русские и государство. Национальная идея до и после «крымской весны» - Михаил Ремизов

И тем не менее российский эталон политкорректности исключает возможность трактовки русских как «титульного» национального большинства. В публичной риторике первых лиц страны, начиная с первого президента РФ Бориса Ельцина, преобладает идея строительства «российской гражданской нации». Если продолжать параллели с советским опытом, она является калькой идеи «советского народа» как «новой исторической общности». Подчас российский официоз прямо ссылается на советский прообраз («новой исторической общности») как пример для подражания – в частности, эта идея не раз звучала в ходе знакового заседания Госсовета в Уфе, проводившегося по горячим следам молодежных протестов на Манежной площади. В зависимости от степени оптимизма говорящего «новая историческая общность» упоминается либо как нечто, что мы уже «построили», либо как нечто, что мы только должны «построить».

Здесь возникает определенный парадокс. Ставя задачу «создания нации», государство, с одной стороны, признает себя не вполне состоявшимся; с другой – примеривает на себя роль демиурга, способного творить миры. Совместить эти роли весьма непросто. Поэтому некоторые идеологи «российской нации» постулируют ее давнее историческое существование. Но это также не снимает проблемы. Ведь основой, системообразующим принципом территориально-политической нации по определению являются территория государства и его конституционные принципы. А оба эти параметра как раз и подверглись резкому изменению в 1991 году и являются чем-то исторически новым. То есть речь идет не о нации, которая строит свое государство, а о нации, которая строится уже возникшим государством.

Безусловно, прецеденты подобных проектов в истории нередки. Хрестоматийным примером нации, построенной сверху, считается Франция. Французская корона формировала французский народ (тот народ, который ее свергнет) из достаточно разнородного населения. Однако выполнить эту миссию она сумела именно потому, что имела точку опоры вне нации – в «божественном праве» королей. Интересно, есть ли у российской президентской династии подобный запас прочности?

И еще стоит задуматься: разве мы уже не проходили что-то подобное? Русские сложились как нация, имея в качестве точки отсчета государственную власть (сам этноним достался нам от варяжского княжеского рода). И на это потребовалось не 20 лет, а несколько столетий. После столь бурной истории решимость начать нациестроительство с чистого листа впечатляет.

Риск потерять себя

Оптимисты скажут, что выбирать между «русским» и «российским» совсем не обязательно. Ведь «идентичность всех народов, населяющих нашу страну», в ходе строительства новой нации обещано сохранить – на этот счет тоже сделано немало «официальных заявлений». Проблема, однако, в том, что для русских частью идентичности является статус субъекта российской государственности. Вне этого статуса мы, возможно, сможем сохраниться как этнос, но не сможем реализоваться как современная нация.

В чем разница между тем и другим?

Бенедикт Андерсон говорит о том, что современные нации созданы книгопечатным станком. Это довольно точно как метафора своего рода «промышленного» производства идентичности. Этническая общность достигает стадии нации тогда, когда располагает, во-первых, развитыми механизмами тиражирования своей идентичности, в роли которых выступают прежде всего система массового образования и СМИ, и во-вторых, самой идентичностью, закрепленной в форме высокой, письменной культуры (включая развитый литературный язык, традицию в искусстве, корпус базовых текстов, формирующих самосознание, и т. д.).

Племя или народность могут воспроизводить себя «кустарным образом» – на уровне устной традиции и непосредственных контактов в семье, соседской общине. Нация – нет. Чтобы продолжать себя в поколениях, ей необходимы громоздкие (и дорогостоящие) социальные машины, действующие в основном под эгидой государства.

Применительно к нашему вопросу это значит, что если школа, СМИ, армия, государственный аппарат, массовое искусство вовсю штампуют «россиян», то это, конечно, совсем не значит, что они действительно создадут новую нацию (см. условие о наличии культурной идентичности), однако значит, что они вполне могут разрушить старую.

Это одна из весомых причин того, что мы рискуем перестать быть «русской нацией» по ходу строительства «нации россиян». Поэтому прежде чем бросать все ресурсы государственной машины на строительство «новой исторической общности», стоит хотя бы бегло взглянуть на чертежи и попытаться сравнить «новую» историческую общность со «старой».

Гражданский проект или бюрократический?

Вопреки бесконечным ссылкам на концепцию гражданской нации, проект нации россиян меньше всего является гражданским проектом. Он является проектом бюрократии.

«Российская нация» представляет собой придаток к административному аппарату РСФСР – РФ. Она является не учредителем этого государства, а его «наполнителем», приложением к некоей административной конструкции, возникшей независимо от нее.

Это хорошо заметно по Конституции. «Многонациональный народ Российской Федерации» не может создать Российскую Федерацию просто потому, что является величиной производной – от ее границ, ее юрисдикции и даже территориальной структуры (в самом своем имени наш «суверен» связан федеративной формой территориального устройства). Понятно, что конституционное право часто оперирует фикциями. Но в данном случае это полностью соответствует логике исторического процесса. Учредителем государства, в котором мы живем, выступала сначала советская номенклатура, производившая административно-территориальное деление СССР, а затем российская номенклатура, перехватившая у центра власть строго в рамках очерченных границ вместе с «доставшимся» ей населением.

Вопрос о «нации» встал, собственно, в тот момент, когда эта номенклатура озаботилась тем, чтобы обеспечить лояльность подведомственного населения. Государство, которое может получиться из этой затеи (решения бюрократии «завести себе нацию»), сложно назвать национальным. Точно так же, положим, партия, которая, будучи правящей, решает придумать себе идеологию, явно не является идеологической партией.

Это очень показательный момент: тема «гражданской нации» возникает в нашей новейшей истории не в контексте требований граждан к бюрократии, а в контексте требований бюрократии к гражданам, что накладывает неизгладимый след на политическую судьбу создаваемой нации и разительно отличает ее от настоящих гражданских наций Нового времени.

Напротив, социальный профиль русского национализма (в данном случае речь о национализме как проекте нации, а не бытовой ксенофобии) сегодня является не бюрократическим, а гражданским. Его питательная среда – городской образованный класс, он требует лояльности не от нации по отношению к бюрократии, а от бюрократии по отношению к нации и представляет собой форму притязания национального большинства на свое государство.

Иными словами, если мы как нация – «россияне», то мы крепостные своего государства (в буквальном смысле: мы оказались «прикреплены» к определенному куску территории при дележе советского наследства – а дележ, как уже было сказано, вершила номенклатура). Если мы – «русские», то мы его потенциальные хозяева, граждане, стремящиеся вступить в свои суверенные права.

Это противоречит стереотипу об этническом национализме как антониме гражданского. Но все дело в том, что сам этот стереотип противоречит очень многому в истории наций и национализма. Например, в германских землях XIX века именно этническая (культурно-лингвистическая) идея нации стала оружием образованных горожан, стремящихся одновременно к гражданской эмансипации и национальному единству, в противостоянии со знатью германских княжеств. Последняя же, вполне в духе современной российской знати, апеллировала как раз к территориальному принципу лояльности.

Низкая родословная «новой России»

Я не утверждаю, что территориальная идентичность не может породить гражданскую. Просто для этого ей требуется нечто большее, чем назвать население гражданами.

Крупнейшие гражданские нации Нового времени – американцы, англичане, французы – стали таковыми в горниле революций. Для того чтобы создать нацию, основанную на общих ценностях, а не на этнических связях, необходимо, чтобы эти ценности были скреплены совместным историческим опытом, и прежде всего опытом политической борьбы, в ходе которой граждане выходят на арену как основная историческая сила.

Какой революцией рождена «российская нация»? «Августовской революцией» 1991 года? Если это так, то она несет на себе все родимые пятна этой «революции»: провинциализм и вторичность (по отношению не только к великим историческим революциям, но и к бархатным революциям восточно-европейских соседей), анемия власти и гражданского общества (картонные диктаторы против картонных революционеров), уже упомянутый номенклатурный налет и, конечно, несмываемый след исторического поражения и геополитической катастрофы.