Сцены из лагероной жизни - Павел Стовбчатый

На этом, пожалуй, и закончу. С уваженьицем и здоровья вам от души. Павел. Мой полный адрес такой…»

Одним махом я написал письмо, перечитал его про себя и, оставшись вполне доволен, быстро надписал гербовый конверт крупным четким почерком: «Москва, Кремль. Генеральному секретарю ЦК КПСС Л. И. Брежневу».

Помахав конвертом, окликнул Мишку Дубика:

— Мишаня, я тут вот набросал письмо Леониду Ильичу о жизни нашей… Как думаешь, дойдёт или нет? Бандерольку заодно попросил, курева, пряников, с понтом родственник дальний…

— Не гони, Пашок, не гони! — Мишка недоверчиво посмотрел в мою сторону, но, заметив конверт, всё же полюбопытствовал: — В натуре, что ли, написал или смеёшься?

Я утвердительно кивнул.

— Врёшь! — не поверил он.

— Свободы не иметь, Миша! Чё мне врать-то, вот оно…

Я тут же достал письмо из конверта и с выражением, по-одесски, прочел его вслух от начала до конца.

— Ну как?

Все дружно поржали надо мной и над текстом, особенно прикололись на предмет бандерольки, но, понятное дело, никто не поверил, что я всерьез собрался отправить эту циничную крамолу по адресу.

— Даже если бы ты надумал отправить его через вольняшек, Пашок, понту мало… Все письма перехватывают как здесь, так и в области. Сперва наши опера, потом комитетчики и прочие козлы. Сам знаешь. Один шанс из тысячи! — говорили мне земляки, но я их не слушал.

— Смотри, только БУР себе схлопочешь, и больше ничего, — предупреждали те, что постарше.

— Какой там БУР, Вася!.. Да два года сроку накинут и отправят в крытую, а нет, так в психушку запрут и заколют до делов. Я таких видел не раз…

— Да он не отправит, дурачится себе по тихой, ерша гонит. — Миша Дубик, как всегда, улыбался во весь рот и успокаивал говорящих. Он знал меня лучше других.

— А я его отправлю прямо через цензуру! Хотите верьте, хотите нет, но отправлю, — твердо заявил я всем сразу. — Просить я имею право у кого хочу, не динамит и не водка. Не ворую, прошу ведь…

Все как-то разом притихли, уразумев, что я отнюдь не шучу. Дурак, мол, или срок захотел?

— Если кто-то не верит и желает убедиться, пошли со мной. Ну?.. — Я поднялся с койки и пошёл из секции.

— Не поленюсь и таки пойду! — воскликнул Мишка и махом слетел со шконки вслед за мной.

— Я тоже пройдусь для фортецелы, — заявил Витя Морущак. — Ну Пашок, ну капканист!

Мы вместе прошли метров четыреста в сторону ларька и подошли к почтовому ящику. Я достал конверт с письмом, еще раз показал им, что никакого «фонаря» нет, и бросил его в ящик.

В жизни всякого человека случаются порой удивительные и даже невероятные вещи. Разве здравый человек поверит в то, что письмо «великому Генсеку», брошенное в лагерный ящик в семьдесят пятом году, может дойти до каких-то канцелярий ЦК КПСС?! Да еще письмо с таким текстом!

Такое представить весьма и весьма трудно, но, видит Бог, именно так и случилось.

Я до сих пор, хотя прошло уже много лет, не знаю, кто помог ему дойти до адресата. То ли цензор автоматически, не глядя на адрес, заклеивал наши письма, то ли он, по-своему оценив мой плоский юмор и наглость, решил пошутить на свой страх и риск, то ли что еще. Как бы там ни было, но письмо мое дошло.

Прошло месяца три — три с половиной, я начисто забыл о послании, и вот в один из дней нарядчик не выпустил меня на работу, пояснив, что он выполняет указание моего начальника отряда капитана Шевчука, или Горбатого, как называли его мы. Я был крайне удивлен, гадал, что к чему, но выяснить ничего не смог.

Капитан Шевчук подошел ко мне только на общей поверке и как-то многозначительно, с явно скрытой иронией сказал:

— Ну что, Паша, сейчас пойдём…

— Куда это? — спросил я в ответ, ничего толком не понимая, но чувствуя что-то необычное, предчувствуя нечто.

— Сейчас узнаешь, — ухмыльнулся Горбатый и, Отвернувшись от меня, сплюнул на землю. Он делал так в моменты особого волнения и стресса, я это знал.

По окончании поверки он сразу повел меня в штаб колонии. Войдя следом за отрядником в кабинет капитана Иванова, замначальника по политико-воспитательной работе, я увидел, что здесь полно офицеров. Начальники отрядов, оперативники, режимники и сам хозяин — начальник ИТК подполковник Бобровничий сидели кто где и ожидали «гостя»! То есть меня.

Отрядник быстро доложил по форме, присел на свободный стул у стены, а я, как и положено, остался стоять у двери, переминаясь с ноги на ногу и совершенно ничего не понимая. Гнетущая тишина длилась с полминуты, двенадцать пар глаз сверлили меня так, будто я только-только спустился с небес на землю или воскрес.

Наконец капитан Иванов переглянулся с хозяином, тот кивнул ему, он встал из-за стола, указал рукой на портрет Брежнева, висевший на стене по левую руку от меня, и спросил:

— Ты знаешь этого человека, Стовбчатый?

Я опешил от подобного вопроса и подумал было, что он издевается надо мной. Кто же не знал в то время дорогого товарища генсека! Однако вопрос был задан на полном серьезе, об этом говорили глаза и интонация.

— Разумеется, знаю, — ответил я.

— И кто же это? — снова спросил замполит.

— Генеральный секретарь КПСС Леонид Ильич Брежнев…

— Правильно, он самый. Ты часом не состоишь в родственных связях с генеральным? — совсем тихо, но опять же серьезно спросил Иванов.

Издеваются, заразы! Чего им от меня надо, не пойму. Я смотрел на него как на врага и силился что-то сообразить. Я и Леонид Ильич?.. Что же тут можно было «шифрануть», когда ты начисто забыл о письме?! Какая к черту связь и какие родственники?! В моей памяти отложилось твердое убеждение, что письмо не дошло: за время ожидания ответа я накрепко свыкся с этой мыслью и потому так туго соображал. Я смотрел на администрацию как на конченых идиотов, а они в свою очередь смотрели на меня как на настоящего шиза. Да, они видели, что я ни грамма не тушуюсь и не притворяюсь, хотя ожидали, по всей видимости, совершенно иной реакции… Не могли же они знать, что я позволил себе забыть, и забыть на все сто, о таком важном, с их точки зрения, письме. Откуда им было знать, что генсек для зека что ассенизатор для чиновника.

— Нет, не состою, а в чем дело? — ответил и сразу спросил я.

— А пе-ре-пис-ку не поддерживаешь с ним? — как будто не слыша меня, спросил все тот же Иванов.

Лишь после этого вопроса я почувствовал, как ток пробежал по всем моим клеткам и жилам, у меня даже дыхание перехватило от внезапного озарения… Я бросил молниеносный взгляд на стол и все понял…

Да, на столе лежало мое исчерканное красной пастой письмо, и в этом не было никаких сомнений. Под письмом, на скрепках, лежала еще целая куча разных бумаг размером поболе.

— Узнаёшь? — замполит, конечно же, перехватил мой взгляд и приподнял письмо двумя пальцами. — Твоё или нет?

Несколько секунд я лихорадочно что-то соображал, потом сказал:

— Да.

Отпираться не имело смысла.

— И как же ты посмел, негодяй, написать та-кое письмо та-кому человеку?!

Любезности, увы, кончились, начиналось нечто другое…

— Ты — враг народа, бандит, подонок — написал генеральному секретарю партии, главе государства!.. Мы здесь все коммунисты, — он обвёл взглядом сидящих, и я понял, куда попал и что это за собрание, — но нас бы за подобное письмо расстреляли в течение суток! И это нас, нас, а ты!..

— Так я ж не член партии, гражданин капитан, да и что такого я там написал, что? Ну письмо, ну и что? — Мне не оставалось ничего другого, как косить под дурачка, что я и начал делать.

— Что-о?! Ничего такого?! А это, это!.. — Капитан Иванов снова подхватил письмо, быстро нашел нужные места и стал зачитывать про пряники и белье, потом что-то ещё.

Опустив голову, я слушал его нотации и крики, а сам исподтишка наблюдал за реакцией публики. Все они, даже хозяин, едва сдерживали улыбки, но, боясь друг друга, играли свою роль. Спектакль длился долго, не менее сорока минут, и все это время «господа служивые» вразумляли «глупого Пашу» как могли. А Паше ну никак не хотелось снова в «бетонный мешок» на шесть месяцев, и он переигрывал всех.

В конце концов, выполнив свою миссию, коммунисты разошлись по своим делам, а я остался с тем, на чью голову, собственно, и свалилась вся эта байда с письмом. Замполит изрядно выдохся, изменил тон и говорил со мной уже как с товарищем по несчастью или подельником.

— Я тебя прошу, Стовбчатый, напиши ты эту чертову объяснительную на имя начальника управления! — чуть ли не умолял он меня, но я категорически отказывался делать это, следуя блатяцкой традиции и, конечно же, боясь навредить себе, если заведут дело. Роль дурачка, которую я интуитивно выбрал для себя, вполне и очень устраивала замполита. Только в таком случае он мог хоть как-то отчитаться перед управой и, так сказать, выйти сухим из воды. С дурака и спросу нет, а работа проводилась, постоянно! Он прямо говорил мне об этом и разрешал писать всякую чушь, лишь бы собственноручно… В какой-то момент я даже искренно посочувствовал ему, до того он был жалок и растерян.