И проснуться не затемно, а на рассвете - Джошуа Феррис

«Все кабинеты готовы?» – этими словами я встречаю Эбби в начале каждого дня.

Мне бы и самому хотелось первым делом говорить всем «Доброе утро!». «Доброе утро» поднимает боевой дух сотрудников: «Жизнь прекрасна! Мы снова вместе, наши головы ясны, подмышки благоухают, какие же чудесные сюрпризы приготовил нам новый день?» Но по утрам я на такое не способен. В моей клинике работали всего четыре сотрудника, включая меня самого, – выходит, от меня требовалось три раза повторить «доброе утро». Много? Нет. И все же я не удосуживался сделать даже такую малость. Игнорируя печальный факт, что каждому из нас отпущено лишь одно-два «добрых утра» в сутки, я лишал своих коллег этого удовольствия. А то и вовсе на голубом глазу забывал, сколь ужасающе мы ограничены в возможностях пожелать доброго утра ближним, – просто забывал, и все! Или произносил эти слова с иронией, скепсисом, злобой, сухостью, деспотизмом в голосе. Я мог сказать «доброе утро» Эбби и Бетси, но обделить Конни. А мог весело поприветствовать Бетси, но не Эбби и/или Конни. Еще я мог сказать «доброе утро» Эбби в присутствии Бетси или Бетси в присутствии Конни, но не самой Конни. Да что хорошего в этом предсказуемом событии – наступлении так называемого «нового дня»? Обычно ему предшествует долгая битва с организмом за короткий сон, которую многие люди именуют «ночью». Мне всегда казалось, что этого недостаточно для новой порции ритуальных приветствий. Поэтому я просто говорил: «Где расписание?» Эти слова предназначались Конни, сидевшей за письменным столом. Или я спрашивал Эбби: «Все кабинеты готовы?» – как в то самое утро, о котором пойдет речь. Или я обращался к Бетси: «Вы сегодня работаете одни», имея в виду, что помощника (я иногда приглашал временного гигиениста) не будет. Тогда она отвечала: «Кто-то сегодня не в духе». Настроение у меня было не такое уж скверное, несмотря на тщетные попытки выспаться и слишком скорую встречу с теми же тремя сотрудниками, которых я имел честь видеть вчера. Однако от слов Бетси про «не в духе» я моментально падал духом и проводил остаток дня в чернейшей тоске.

И все же «Доброе утро! Доброе утро всем и вся!» – говорил я своим пациентам, потому что был худшим из ханжей. Из всех ханжей, из всех жестоких и насквозь фальшивых притворщиков, я был самым худшим.

Среди моих пациентов в то пятничное утро был человек, которого я назову Телефонная Книга. Он пришел на косметическую процедуру. Почему-то в последние годы народ валом валил на косметические процедуры. Одни хотели отбелить зубы, другие – выпрямить, третьи надеялись скорректировать «десневую» улыбку, четвертые – изменить положение губ, пятые – полностью перестроить прикус, зуб за зубом, миллиметр за миллиметром, чтобы раз и навсегда избавиться от страшных детских воспоминаний. Люди мечтали об улыбке Джорджа Клуни, Ким Кардашьян и еще об этой мясистой вальгусной улыбке Тома Круза. Многие приносили вырезанные из журналов фотографии менее популярных звезд, улыбками которых хотели обладать, чтобы улыбаться, как звезда, ходить по улицам, как звезда, и жить до скончания века в ослепительном звездном сиянии. Разумеется, то были состоятельные пациенты, которые вполне могли побаловать себя: адвокаты, управляющие хеджевых фондов и их жены, потерявшие страсть к очаровательным изъянам, светские львицы, которые на вернисажах собирали на себе свет всех фотовспышек. Но за «косметикой» ко мне приходили и другие люди. Не имея страховки, они, заглотив полбутылки «Джим Бима» и вооружившись плоскогубцами, сами выдирали себе сгнившие зубы – а потом сталкивались с последствиями. Растущую зубную боль они глушили аспирином, виски и любыми обезболивающими, какие удавалось раздобыть. Некоторых я отправлял прямиком на госпитализацию. Обычно таких людей недолюбливали за скверный нрав и замкнутость, ведь они никогда не улыбались – но они не улыбались по совсем другой причине. Они стеснялись желтых никотиновых пятен, серого налета, черных пробоин на месте выпавших зубов. Промучившись несколько лет и наконец скопив нужную сумму, они приходили ко мне, садились в кресло… и их прорывало, что женщин, что мужчин: я узнавал все про их страшные прозвища, разбитые сердца, упущенные возможности и никчемные жизни. Столько горя – из-за зубов! Порой я считал себя исключительно непригодным к профессии врача-стоматолога, вынуждавшей меня ежедневно закрывать глаза на заведомо известное будущее, не видеть могилы в каждом открытом рте. Я тратил все силы на нечто преходящее, на полумеры и паллиативы, отчего мне было трудновато убедить в необходимости регулярных походов к стоматологу даже самого себя. Но когда мне доводилось поработать с такими вот пациентами – после снятия швов они приходили благодарить меня за вновь обретенную радость жизни, нет, за новую жизнь, – я гордился собой, и пошло оно к черту, это заведомо известное будущее.

Итак, я наращивал Телефонной Книге новые передние зубы, когда он выудил из кармана я-машинку и принялся что-то искать в телефонной книге. Конечно, я не операцию на головном мозге ему делал, всего лишь наращивал зубы. Однако же и эта элементарная процедура требует сосредоточения и некоторого минимального участия со стороны пациента. Я глубоко убежден: если бы операции на головном мозге не требовали общего наркоза, пациенты умудрялись бы рыться в телефоне и прямо на операционном столе. Я не устаю поражаться, сколь многие действия кажутся людям вполне уместными во время лечения зубов. Миссис Конвой как-то рассказывала, что одна ее пациентка прямо во время чистки открыла флакончик с лаком и принялась красить ногти. За это ей пришлось выслушать страстную тираду о падении нравов в современном обществе – бедняжка не могла ни сбежать, ни выдвинуть какие-либо контраргументы, ведь во рту у нее был скейлер миссис Конвой.

Я попросил пациента, испытавшего острую необходимость порыться в телефонной книге во время лечения, убрать свой телефон подальше: он выполнил мою просьбу лишь после того, как отправил кому-то эсэмэс. Этот случай заставил меня вспомнить один любопытный период в своей жизни. Когда антидепрессант перестал действовать, а уроки испанского осточертели, я записался в тренажерный зал. На это меня сподвиг друг Макгоуэн. Вместе мы поднимали и опускали тяжести – и на целых полтора месяца я полностью отдался этому занятию, привлеченный сиянием блестящих грузов и обещаниями недюжинной половой удали. Впрочем, мне быстро надоел тусклый свет, и я переключился на лакросс. Помню, однажды я рассказал Макгоуэну, что весь вечер изучал свою телефонную книгу, и мне вдруг пришло в голову, что почти все эти люди мне – никто. Я решил удалить из я-машинки десяток-другой контактов, пусть некоторых из них я знал всю жизнь. Макговану мое решение не понравилось. «Это же твои знакомые», – сказал он. «Ну да. И что?» – «Тебя не парят твои знакомые?» – «А они должны меня парить?» – «Не понимаю, зачем ты вытворяешь такие вещи. Лучше не надо. Это меня угнетает». Я не понял, почему это его угнетает. Я же не его телефонную книгу чистить собрался. Через некоторое время мне позвонили с неизвестного номера. «Алло», – сказал я. «Как жизнь?» – поинтересовались на другом конце провода. «А кто спрашивает?» – спросил я. Это был Макгоуэн. С тех пор мы не общаемся.

Оторвавшись от зубов Телефонной Книги, я увидел на пороге своего кабинета миссис Конвой. Большую часть времени миссис Конвой была похожа на несчастную экскурсоводиху. Глядя на нее, вы представляли, что явились в некий музей на некую познавательную экскурсию, и за это вас теперь ждет страшная кара. Отчасти виной тому была ее водолазка цвета сырого мяса, заправленная в брюки и плотно облегающая расплющенную предпенсионную грудь. Отчасти – серебристый «ежик» и бледный пушок на лице и шее, который стоял торчком, словно притягивая воздушные шарики. Но сегодня миссис Конвой лучезарно улыбалась.

– Что такое? – спросил я.

– Вы молодец!

– Не понял?

– Я думала, вы против, а оказалось – нет.

– Бетси, о чем вы?

– Да о сайте же!

– О каком сайте?

– О сайте нашей клиники, – ответила она.

Я резко крутнулся на стуле и щелчком стянул резиновые перчатки.

– Нет у нас никакого сайта.

Оказалось, меня ждал большой сюрприз.

Бетси Конвой много лет была моим главным гигиенистом и завзятой католичкой. Если бы однажды я захотел стать добрым христианином – никогда не хотел, но если бы, – из меня получился бы неплохой католик вроде миссис Конвой. Она посещала мессы в церкви Святой Жанны д’Арк в Джексон-хайтс, где подкрепляла свою веру всевозможными телодвижениями, жестами, коленопреклонениями, декламациями, литургиями, пожертвованиями, исповедями, свечами, празднованиями дней святых и несколькими различными антифонами. Католики, подобно бейсболистам, общаются посредством шифрованного языка жестов. Безусловно, Римско-католическая церковь – позор человечества и бельмо на глазу Господа. Но надо отдать им должное: в их распоряжении – сложнейшие мессы, великолепнейшие святыни, старейшие гимны, самая впечатляющая архитектура и целый набор действий, обязательных для исполнения перед входом в храм. Все вместе это как нельзя лучше способствует единению с ближним.