Немирный атом Чернобыля - Константин Чечеров

Труба привела к барботеру. Влез через прожженное отверстие в стене. Дошел до тысячи Р/ч (КДГ-1 больше не регистрирует): вроде какие-то кучи красно-коричневой глины? Странно. Как попала глина в барботер? Но потолок цел, никаких предполагавшихся проплавлений. Непонятно. При фоне свыше 1000 Р/ч долго стоять и раздумывать некогда, зарисовал на картограмме то, что видел, и написал: "Кучи глины". Только через два года мы взяли пробы, исследовали их и осознали, что это топливосодержащий расплав, попавший в бассейн-барботер по штатным паросбросным трубам.

Фантастические температуры

Еще во второй половине июня, почти через два месяца после аварии, была иллюзия (во всяком случае, я это слышал из уст Евгения Павловича Велихова), что в шахте реактора продолжается процесс плавления материалов активной зоны и вертолетной засыпки. Хотя никаких экспериментальных данных, прямо подтверждающих это предположение, не было. 19 июня специалистами Ухтомского вертолетного завода в развал реактора после нескольких неудачных попыток была, наконец, установлена "Игла" — восемнадцатиметровая труба с приборами Тульского конструкторского бюро приборостроения. Верхний предел измерения температуры был 1200 °C. Когда радостные, что удалось выполнить поставленную задачу, ребята принесли результаты измерений (на уровне 50 °C, 180 Р/ч), на всех этажах здания Правительственной комиссии была слышна реакция Евгения Павловича, смысл которой в литературном переводе с французского диалекта был примерно таков: в реакторе находится раскаленное ядерное топливо, идет процесс плавления конструкционных материалов, а вы, такие умудренные опытом своей предыдущей работы, наверное, спешите к ней вернуться.

Огорченные ребята сели переписывать справки, проявляя чудеса интерпретации собственных результатов, и 22-го справки были закончены. Но сильно их улучшить не удалось. Заключительный абзац в справке В.Х. Шкловера звучал так: "ориентировочно температуру термопары можно считать… порядка 60–80 °C". Учитывая, что температура воздуха была 35 °C, 60–80 °C — того же порядка, это немало, но до температуры плавления каких-либо конструкционных материалов реакторной установки все равно не дотягивали. Тем не менее, в Пояснительной записке к проекту саркофага было сказано, что "по результатам измерений "Иглой" радиационных полей внутри активной зоны были проведены оценки, показавшие, что в шахте реактора находится наибольшее количество топлива, оставшегося в энергоблоке, и оно составляет от 10 до 30 % полной загрузки топлива".

Когда нам удалось начать методичные исследования в центральном зале над шахтой реактора в 1989 г., оказалось, что "Игла" была установлена вовсе не в шахте реактора, а примерно в пяти метрах от нее, в пустом северном бассейне выдержки отработавшего топлива (к моменту аварии отработавшее топливо из активной зоны в него еще не начинали перегружать, и в нем не было ничего). В 1990 г. в северный бассейн выдержки удалось опустить шнур с накопителями и определить мощность дозы 36 Р/ч внутри и 75 Р/ч — выше пола центрального зала. Ребята в 1986 г. намеряли все правильно. В 1991 г. в этот бассейн выдержки была пробурена исследовательская скважина, и мы убедились воочию, что она пуста — нет в ней никакого топлива. Но объяснить, как по показаниям "Иглы" в пустом бассейне выдержки удалось определить 30 % топлива в шахте реактора, невозможно. Конечно, все предопределялось верой в заранее принятую модель. Теперь-то ясно, что в пустом бассейне выдержки температура не могла быть больше температуры воздуха, а это значит, что точность измерений с помощью использованной термопары была, как минимум, 25–45 °C.

Незнание истинного состояния реакторной установки и всего энергоблока после аварии, всеобщая неготовность к запроектной аварии на АЭС провоцировали появление страха взрывов, катаклизмов на всех уровнях. По опубликованным воспоминаниям А.Н. Семенова (замминистра Миниэнерго СССР по капстроительству), бетонирование саркофага не было начато по плану Правительственной комиссии из-за опасений Е.П. Велихова, "что если куски атомного топлива попадут в бетонную смесь и она затвердеет, это будет равносильно атомной бомбе, мощность которой будет зависеть от объема попавшего в бетон атомного топлива". А.П. Александров нашел убедившие Е.П. Велихова слова, и бетонирование все-таки было начато, однако с первых же операций по заливке бетона при сооружении саркофага можно было часто видеть, как бетон вскипает и начинает бить гейзерами. Мне казалось, что бетон перегревается горячими твэлами, которые мы все хотели обнаружить, хотя перед заливкой явным образом фрагментов ТВС[1] видно не было.

Потом уже мы узнали от специалистов с опытом укладки бетона — если лить бетон сверхнормативно, т. е. нарушать нормы укладки, он начинает перегреваться и кипеть. Игорь Аркадьевич Беляев (один из руководителей штаба) с гордостью пишет, что при возведении "Укрытия" непрерывно ставились рекорды заливки бетона (ведь главным требованием было скорейшее возведение). По официальным данным, в саркофаг уложено 440000 м3 бетона, 600 000 м3 щебня и столько же песка (т. е. всего 1 640 000 м3 материалов). Получился каскад парадоксов: если вливать бетон рекордными объемами, то все будет кипеть (и трескаться при застывании), следовательно, бетона нужно заливать меньше. Чтобы его расход был меньше, тело каскадной стены наполняли полыми металлическими параллелепипедами — это можно видеть и на фотоснимках, и на видео. И в самом деле 1640000 м3 — объем пирамиды с вершиной наверху венттрубы и основанием — промплощадкой (если бы эту пирамиду возводили в чистом поле). Не заметить такое сооружение невозможно. Но его и нет. Любому снабженцу, не помнящему не только интегральное исчисление, но и стереометрию, достаточно беглого взгляда, чтобы убедиться — десятикратная туфта. А так как на самом деле четвертый блок не залит бетоном доверху, да и всего-то бетона в него введено примерно 30000 м3, значит, решение забетонировать четвертый блок не было выполнено. И по сегодняшним оценкам результатов ликвидации последствий мы видим, что и не надо было вводить в саркофаг такого количества бетона, щебня и песка. Если за этим не стояла какая-то самостоятельная цель, какая-то сверхзадача.

Рукотворные дыры

К августу 1986 г. сооружение саркофага уже не позволяло вести вертолетную засыпку "по площадям", но до завершения его кровли было еще очень далеко. Родилось решение: для прекращения или хотя бы минимизации предполагавшегося тогда выброса из шахты реактора установить над ней временный стальной колпак ("зонт", называвшийся в народе "тюбетейкой Славского"). "Зонт" был изготовлен. Однако еще до его установки появились пожелания предусмотреть возможность для введения через него сверху приборов контроля состояния реактора. В связи с этим были вырезаны многочисленные отверстия, первоначальная цель была утрачена, и о минимизации выброса уже говорить не приходилось. Однако до установки дырявого "зонта" дело не дошло: во время тренировочного подъема конструкции вертолетом И.А. Эрлих (вертолетный конструктор), бросив взгляд на строповку, тут же заметил: "Неправильно застропили, сейчас…".

Колдун проклятый! "Зонт" сорвался и рухнул на землю. Идея осталась не реализованной, но и ее целесообразность была сомнительной с самого начала.

Конечно, идеальный вариант — возвести такую крышу, в которой не было бы щелей, чтобы через них не могли вылетать радиоактивные аэрозоли, например, соорудить бетонный свод. Решение целесообразное, но не реализуемое. Была идея сделать кровлю со свинцовым покрытием, чтобы над ней могли, не облучаясь, летать птицы. Оказалось, что толщина свинца в этом случае должна быть примерно 5 см, и такую нагрузку может не выдержать конструкция кровли. Остался вариант легкой кровли, легкого покрытия. Хоть и со щелями, т. е. ограниченной эффективности, но вариант легко и быстро реализуемый. И если понимать саркофаг, построенный в 1986 г., как сооружение, имеющее, главным образом, психологическое значение, то такое решение надо признать целесообразным и эффективным, если бы прекратились вопросы о том, как "пыхтит" или "дышит" реактор.

В 1988 г. мы уже вплотную подобрались к центральному залу с южной стороны. Провели дозиметрическую разведку (наверху было всего 14 Р/ч), произвели фотографирование — там же было светло, как днем. Сквозь щели светит солнце, над центральным залом щебечут птички — сказка. Стоит вспомнить, что до середины 1989 г. не разрешалось публиковать что-либо о состоянии послеаварийного блока, но сведения о том, что в саркофаге есть щели, вышли далеко за границу зоны. В Киеве особенно чувствительно относились ко всему, что было с ним связано.

Юрий Львович Цоглин из Киевского института ядерных исследований не выдержал и написал в центральной прессе, что нет никаких щелей в саркофаге, ну, может быть, только естественные микротрещины в строительных материалах, из которых сделан саркофаг. У тех, кто работал внутри, это вызывало только смех: мы видим реальную картину, а в Киеве за 130 км точно знают, что щелей нет.