Немецкие диверсанты. Спецоперации на Восточном фронте. 1941-1942 - Георг фон Конрат

Грузовики с охраной уже ждали нас; как и тогда, нас погрузили и опять повезли на ту же станцию, где мы высадились полгода назад.

Теперь нас нельзя было назвать представителями немецкой молодежи. Мы выглядели как настоящие военные. Наши серо-зеленые брюки и черные кители с нашитыми черепами говорили о том, что мы уже не обыкновенные солдаты. Все это время нас столь усиленно муштровали, что вряд ли кто-либо, глядя на нас, мог бы подумать, что некоторым из нас нет еще и шестнадцати лет.

Сопровождаемые охраной, мы приехали на станцию, там пересели в поезд, чтобы ехать в новую школу. Вагон-ресторан был прицеплен к нашему составу, и я подумал с досадой, что нам не разрешат покинуть поезд даже затем, чтобы купить что-нибудь себе. Казалось, нашему существованию, напоминавшему тюремный режим, никогда не придет конец. Никогда еще я не видел столько охранников, как в тот день. Они были повсюду, но мне не было до них никакого дела. Образ фюрера уже начал потихоньку стираться из памяти, и меня снова стали одолевать неприятные предчувствия, а в душе поселился страх. Интересно, что это за школа и какие еще введут новые ограничения? Я тысячу раз задавал себе эти вопросы, но до сих пор не мог найти ответа. Одно из самых важных правил, которым я научился в Зонтхофене, было то, что не следует ни о чем спрашивать, и тогда не услышишь то, чего не хочешь слышать. Просто смотри, слушай, запоминай, учись и молчи. Так я и старался поступать, пытаясь не думать о том, куда нас везут.

А поезд снова ехал, я знал это точно, по направлению к Мюнхену. Подошел Вилли и сел напротив меня. Хотя в Зонтхофене мы мало общались, все же успели немного подружиться, а сейчас как раз у нас было настроение, когда хотелось с кем-нибудь поговорить.

– Эй, Георг, – громко произнес он, стараясь заглушить шум поезда. – Что ты на самом деле думаешь о нашем старом чокнутом психиатре? Ты знаешь, сколько раз он вызывал меня в свой кабинет? – Вилли сделал небольшую паузу, но я только вопросительно пожал плечами, и он продолжил: – Сто одиннадцать раз! Сейчас я хочу спросить тебя: разве он не больной?

Я захохотал.

– Не уверен, что есть еще один такой же, по крайней мере в Германии. Я не могу даже посчитать, сколько раз я был у него, и не знаю, кто из нас больше надоел друг другу: он мне или я ему?

Тогда мы не знали, что задача психиатра заключалась в том, чтобы тестировать нас, проверяя нашу нервную систему на выдержку. Сколько каждый из нас мог выстоять, глядя ему в глаза, не показывая своего нарастающего напряжения. Сколь долго могли мы выносить атмосферу враждебности и не выходить из себя, отвечая на его порой грубые вопросы. Мы не знали, сколько мальчишек не прошли этого испытания. Его работа заключалась в выявлении слабых и в их отбраковывании. Но нам ничего не полагалось об этом знать, как и о том, что школа, которую мы только что покинули, была детским садом по сравнению с тем местом, куда мы направлялись сейчас.

Поезд не торопясь пересекал горную местность по направлению к Мюнхену, минуя крохотные деревушки и поселки. Эта была красивая местность, совершенно не похожая на ту, где я рос. У нас не было таких высоченных гор. Самая большая едва ли достигала тысячи метров, и ее можно было измерить шагами. Думая об этом, я вспоминал рассказы, услышанные в детстве, о сильных штормах, бушующих на море, вымывающих кучи песка со дна на сушу и постепенно превращающих эти кучи в горы. Говорили, что целые города похоронены под ними, и мы называли их «Блуждающими холмами».

Постепенно поезд стал замедлять ход, и мы оказались в пригороде Мюнхена. Мне было невыносимо сидеть на одном месте без движения, и я надеялся, что, может, мы скоро пересядем на другой поезд. У меня было немного денег, и я надеялся, незаметно улизнув, купить кое-каких вещей, из тех, которые нам не позволяли иметь в Зонтхофене. Наверное, к тому моменту мне уже следовало лучше разбираться в ситуации. Когда поезд въехал на станцию, наши вагоны отделили и присоединили их к другому составу, который должен был доставить нас непосредственно в Берлин. Меня охватило чувство радости, когда мы двинулись по направлению к Пруссии, но это было еще так далеко, да и к тому же от Берлина мы могли проследовать абсолютно в любом направлении, так что я старался особенно ни на что не рассчитывать.

Вместе с Вилли мы вошли в вагон-ресторан. Еда была здесь действительно высшего качества – не имевшая ничего общего с тем, к чему мы привыкли за последнее время, – и я решил, что если нас и в самом деле готовили в такие специалисты, о которых говорил Гитлер, то за весь тот период, пока мы жили в Академии, могли бы и кормить получше. Но даже и здесь, в вагоне-ресторане, была напряженная обстановка. Глядя в окно, я наблюдал за группой мальчишек и девчонок, болтавших о чем-то и хохотавших. Они чувствовали себя свободно, в то время как мы, отобранные из миллионов, сидели словно заключенные в камерах. При этом мне стало нестерпимо горько, но в тот момент мне вспомнились слова фюрера: «Вы нужны Германии», а также фраза психиатра «Вильгельм идет вперед», и я понял, что никого не волнуют мои чувства. Я должен был сражаться за свою страну в какой-то странной войне, которая еще даже не началась. Поэтому я перестал смотреть в окно.

Медленно, как в тумане, мимо меня проплыла станция, и поезд, следовавший без остановок по маршруту Мюнхен-Берлин, не спеша покатил через большие и маленькие города. Время тянулось мучительно долго. Мы играли в шашки и шахматы, в карты, читали, рассказывали анекдоты, до тех пор пока уже нечем было заниматься, после чего все улеглись спать. Все, кроме меня. Я ждал, когда мы проедем столицу. Мне было очень любопытно знать, в каком направлении последует дальше наш поезд. Сам не знаю, как мне пришла в голову такая мысль: раз мы движемся в сторону Пруссии, то почему же мне нельзя съездить домой. Мне совсем не хотелось спать, потому что, когда мы въехали в Берлин, в вагоны вошли девушки, которые продавали шоколад, конфеты и лезвия для бритья. Им было запрещено задавать нам вопросы, а мы, в любом случае, не могли бы ответить на них. Но было так здорово просто смотреть и говорить с ними, хотя это длилось не больше пяти-десяти минут. Они были первыми, кто проник на нашу территорию и общался с нами за последние полгода. Тем более что это были девушки.

Из громкоговорителя донеслись сигналы, и я внимательно стал слушать.

«Отправляется скорый поезд на Эльбинг».

Итак, мы ехали в Восточную Пруссию. Эльбинг находился всего лишь в двухстах пятидесяти милях от моего дома. Каких-то двести пятьдесят миль. А дом Вилли был еще ближе.

– Георг, я бы мог пешком дойти туда, – сказал он. – Как ты думаешь, есть шанс, что мы остановимся там?

Я выглянул в окно.

– Кто знает?

Мы не знали, что еще сказать друг другу. Опять все происходящее показалось бессмысленным и глупым. Вилли посмотрел на меня с горечью во взгляде:

– Кто может это знать?

Спустя немного времени мы расселись по местам и стали читать. Свою книгу я начал читать еще несколько месяцев назад, в Зонтхофене.

Я понимал все ровно наполовину, все остальное было просто набором слов. Но меня это не волновало. Я читал, чтобы убить время.

В Эльбинге наши вагоны, точно так же, как в Мюнхене и Берлине, присоединили к другому составу и повезли на северо-восток. Теперь я знал наверняка, куда мы направляемся. В конечном пункте нашего прибытия должен был находиться центр расположения войск и лагерь для проведения маневров. Там служил мой отец, и однажды мы с дедушкой ходили навещать его. Это была засекреченная территория, и, когда я вспомнил об этом, мне стало страшно.

В предрассветных сумерках я смог рассмотреть грузовики, противотанковые установки и солдат, несущих караул. Наш поезд прошел мимо, нас высадили в крохотной деревеньке, которая на самом деле являлась секретным объектом и нашим домом на ближайшие несколько лет. Наш начальник объявил с гордостью: «Господа, мы только что прибыли в Южный Штаблок, центр подготовки 115-го прусского подразделения военно-морских сил». Академия психологии, факультет военной психологии Кенигсбергского университета.

Я тоскливо посмотрел туда, где располагались наши казармы. Низкие деревянные постройки были закамуфлированы серо-зелеными сетками, натянутыми на крышах, а со всех сторон их обвивали вьющиеся растения. Я подумал, что они похожи на цирковые шатры, только ничего веселого нас там не ожидало.

Неохотно сойдя с поезда, мы выстроились перед бараками; в душе каждый из нас готов был разрыдаться, но, похоже, именно в этот момент из мальчиков мы превращались в мужчин. Один из военных, возглавлявших группу, худой, высокий человек в форме полковника, обратился к нам:

– Начиная с этого момента вы выполняете мои, и только мои приказы. С каждым из вас будет работать личный педагог, и обучение начнется с завтрашнего дня, – произнес он жестко. – С завтрашнего дня вы будете есть и спать под его присмотром и общаться только с ним. И кстати, запомните прямо сейчас, что с того момента, как вы ступили на эту территорию, вы перестали быть немцами. В действительности вы никогда ими и не были. Вы русские, и, более того, вы русские офицеры. – Он сделал паузу и обвел глазами наши ряды, а затем, сдвинув брови, продолжил: – Если вы пойдете против меня, это значит, вы пойдете против дьявола.