Васино утро - Аделаида Александровна Котовщикова

— Чтобы я с ним нянчился? Понятно. — Очки сверкнули грозно. — Признавайтесь, кому первому пришла в голову эта блестящая мысль?

— Вася, громче всех кричал: «Пусть Кузька усыновит ёжика!» — заявила Маруся.

Все посмотрели на Васю. Широко открыв глаза и не мигая, Вася внимательно и безмолвно наблюдал за всем, что происходило вокруг. Теперь он заморгал, затоптался на месте: почему-то вдруг почувствовал себя виноватым. Смутившись, что все на него смотрят, он громко выпалил:

— Дядя Панфилыч, пусть ёжик будет Кузькиным сыночком!

Ребята захохотали.

— Видите! — торжествующе сказала Маруся.

Вася беспомощно оглянулся по сторонам, сморщился и заревел.

Панфилыч погладил загорелой рукой по Васиной голове, взял Васю за руку и, обронив строгое: «За мной!» — повёл его в пристройку при теплице.

В пристройке стояли стол и две скамьи. На полке белело множество мешочков с этикетками. На столе лежала груда книг, тетрадок и просто исписанных листов бумаги. Панфилыч сдвинул всё это в сторону, ловко взял у Кольки из рук игольчатый шарик и пустил его на стол.

Вася влез коленями на скамью. В затылок ему дышали ребята; маленькая Нинка, примостившись рядом с Васей, прижала ему ногу. С другой стороны Васю плотно притиснула Маруся. Вася всё терпел и не двигался, чтобы только не спугнуть ёжика.

А ёжик и не думал бояться. Он уже не был клубочком, стал длинненький. Высунулась мордочка с чёрным вытянутым носиком. Носик быстро шевелился. Откуда-то взялись коротенькие лапки. Они пошли по столешнице, стуча коготками.

Панфилыч взял ёжика за спину. Ежик уютно лежал в большой ладони. Брюшко у него было бархатное, светло-серого нежного цвета. Плутовская мордочка тянулась к лицу Панфилыча.

— Мой вам совет, ребята, — сказал Панфилыч, — отнести ежонка обратно в гнездо. Но если кто возьмёт на воспитание, то извольте заботиться. Этому ребёнку надо давать молоко. Можно сырые яйца. А Кузька — мрачная личность, бирюк, — куда ему сыночек? — Панфилыч подал ёжика Коле и встал. — Завтра приходите в саду помогать. А сейчас отправляйтесь! Некогда мне тут с вами.

Ребята побежали на улицу. Панфилыч пошёл по дорожке между яблонями. Вася — за ним.

НЕОСТОРОЖНЫЙ КУЗЬКА

Яблони цвели.

Над головой у Васи будто повесили белый сияющий полог. Полог сладко па́хнул, жужжал. Множество пчёл гудело в ветвях. Они прилетели с пасеки. Побелённые стволы невысоко от земли опоясывали пышные юбочки из мятой бумаги, перехваченные бечёвкой.

— Ой, зачем они так оделись, яблоньки? — спросил Вася. — Ведь они не девочки, чтобы в юбках ходить.

— А вот зачем! — Панфилыч остановился и, развязав бечёвку, снял одну юбочку. Развернул, а там червяки копошатся. — Видишь, плодожорки? «Юбочки» их задержали.

— А зачем?

— Плодожорки очень вредные. Яблокам не дадут созреть.

Панфилыч вытряс на землю вредных червяков, раздавил их ногой и снова надел на ствол юбочку.

Под одной яблоней парень в рубахе с открытым воротом копал землю.

— Зачем он копает? — спросил Вася Панфилыча.

— Яблони окапывает. В землю навоз заделывает. Для удобрения. Постой! Что там такое?

Панфилыч к чему-то присматривался. И вдруг быстро зашагал к кустам смородины. Вася догнал его вприскочку.

Большой серый клубок вертелся на земле под кустами. Всё на одном месте. Дёрнется в сторону и опять назад. И хрюкнет глухо.

Батюшки! Да ведь это Кузька! Вон острое рыльце торчит, чёрные глазки блестят, серые иголки колышутся.

— Кузька! Кузька! — позвал Вася. — Что он так пляшет, а, дядя Панфилыч?

Панфилыч наклонился над дёргающимся ежом.

— Старик! Старик! — сказал он укоризненно, прижимая ногой какую-то железку. — Ну, как тебя угораздило? В капкан попал, подумай! Для хорька поставили капканчик. Повадился тут хорёк за цыплятами лазить в соседние избы. И всё через сад. Следы мы видели…

Пыхтя и сопя, ёж отполз в сторону. На трёх ногах отполз. Четвёртая волочилась по земле, за ней тянулся тоненький красный след. Кровь!

От жалости Вася морщился. У него защипало глаза.

Панфилыч попросил у парня куртку. Закатал в неё Кузьку и отнёс его в пристройку при теплице.

— Он не умрёт, Кузька? — испуганно спрашивал Вася.

— Нет, не умрёт. Но лапка сломана. И, конечно, ему очень больно. А ты ещё хотел, чтобы Кузька усыновил ежонка. Куда такому старикану! Видишь, какой он неосторожный? Хорошо хоть, что нос не прищемил. Прихватило бы нос капканом покрепче, тут бы ему и конец.

Загорелые руки Панфилыча ловко и туго-претуго забинтовали чистым бинтом сломанную лапу.

Панфилыч положил Кузьку в угол, за ящик, прикрыл старыми газетами.

— Не трогай его! Я скоро приду.

Он ушёл. Вася присел на приступку открытой двери. Посидев минутку, прислушался. Ничего не было слышно. Ёж не тукал, не пыхтел, не похрюкивал, не шипел… Может, он всё-таки умер?

Вася не выдержал и направился в угол. Сел на корточки, приник ухом к газетным листам. Он почувствовал, что газеты приподнимаются и опускаются, уловил лёгкое сопенье. Живой Кузька!

Вася вскочил и быстро пошёл из комнаты, потом за калитку. На улице припустился бежать. Надо скорей рассказать дедушке, что́ случилось с Кузькой! И нельзя ему усыновлять ежонка, раз он такой неосторожный. Вдруг бы по Кузькиному недосмотру ежонок, такой маленький, тоже попал в капкан. Ужас-то какой был бы! Дедушке… Ой, да не дедушке надо всё рассказать, а маме! Он же к маме идёт! Расскажет про Кузьку и будет маме помогать. Станет собирать маленькие огурчики. Твёрдые, зелёненькие. А если мама высаживает в грунт рассаду помидоров, Вася будет ей кустики помидорные подносить и поддерживать. Скорей, скорей к маме!

НЕОБЫКНОВЕННАЯ НАСЕДКА

Вася очень торопился. С разбегу он налетел на рыжего телёнка. Виноват был, конечно, телёнок: улёгся посреди дороги. Но Васе от этого было не легче.

Он перекувырнулся через телячью спину и растянулся на земле. Телёнок обиженно замычал, вскочил на все четыре ноги и скакнул в сторону.

А Вася сел и заплакал. С перепугу, да и спину зашиб.

— Что же ты на телка́ лезешь? Ха-ха-ха! Видел я, как вы с ним — ха-ха-ха! — сигану-ули!

Посмотрел Вася сквозь слёзы: кто это над ним потешается? А это Терёша. Ему одиннадцать лет; он с Марусей в одном классе учится. Стоит над Васей в ситцевой рубашке и в зимней шапке-ушанке на голове и хохочет.

— Ну, подымайся! Не