Капля яда – море зла - Светлана Алешина

— Ну, в общем, давай до завтра, Диман, — Алексей с размаху хлопнул своей ручищей по плечу хозяина.

Садовников аж пошатнулся от такого прощания.

— Завтра я зайду часов в семь, — уже в дверях крикнул Водопьянов.

Панин попрощался довольно сухо, Лена тихо проговорила вежливое «до свиданья», а Татьяна вообще ничего не сказала.

Когда наконец гости ушли, Курочкин, радуясь наступившему спокойствию, весело спросил:

— Не жалеешь, что выгнал их? А то могла получиться неплохая компания. Твоя бы Ирина пришла, и у них вроде как пары намечались?

— Нет, не надо этого, — махнул рукой Садовников. — Я вообще не знаю, с чего это вдруг Андрей Романыч своих… как бы это сказать помягче… притащил? Ни с того ни с сего. У меня были другие планы…

— Вот, в принципе, и все, — подытожил Курочкин.

Похоже, к нему постепенно возвращалась некая уверенность, а следовательно, и аппетит. Лариса спросила:

— Общение твое с Садовниковым, говоришь, было недолгим?

— Недолгим, — подтвердил Курочкин. — Потом ему кто-то позвонил, и он сказал мне, что все отменяется. Ну, это я говорил уже…

— Теперь мне кое-что ясно. Вернее, ясно только то, что было ясно тебе. Остальное, напротив, ничего не ясно, — задумчиво проговорила Лариса.

Курочкин кивал в такт словам сыщицы. Он всецело был настроен на то, чтобы поддакивать всему, что бы она ни говорила. Ему очень хотелось, чтобы Котова занялась этим делом.

— Ну так что, матушка, согласна? — напрямую спросил психолог.

— Не знаю, Анатолий, я все обдумаю, завтра с тобой свяжемся, и я дам окончательный ответ. Я, кстати, позвоню знакомым ментам, узнаю, что там у них по этому делу.

— Да-да, обязательно, — обрадовался Анатолий Евгеньевич. — Я, правда, своих тоже напряг, но у тебя, конечно, более серьезные связи. Ты все-таки столько времени занимаешься подобными делами, немудрено.

В дверь кабинета осторожно постучали, и на пороге появился администратор ресторана «Чайка» Юрий Степанович Городов.

— Лариса Викторовна, тут… Документы необходимо подписать. Я бы с удовольствием, так сказать, сам, но я, к сожалению, не директор.

Глаза его, как всегда в таких случаях, излучали ехидный огонек. Котова вздохнула и не удержалась:

— Я думаю, что все-таки к счастью.

— Что «к счастью»? — не понял Степаныч.

— К счастью, что не ты директор.

Городов шумно вздохнул и потупил взор. Он демонстрировал всем своим видом, что у него есть ответ на этот пассаж, но он будет сдержан, поскольку присутствует посторонний человек, то есть Курочкин. А так он очень возмущен словами Котовой, очень!

Психолог на то и был психологом, чтобы почувствовать — его присутствие стало обременительным. Поэтому он поднялся, с сожалением посмотрев на недоеденный лионский салат.

— Лара, в общем, я жду твоего звонка. Или позвоню сам, — делано-оптимистичным тоном проговорил он.

Лариса кивнула в знак согласия. Курочкин надел пальто, потом вдруг что-то вспомнил и вновь подошел к столу. Увидев, что в его чашке остался кофе, он решил по-быстрому исправить эту ошибку. Стоя, он допил его, удостоившись насмешливого взгляда администратора, и наконец откланялся.

— Лариса Викторовна, а кто этот… задохлик? — с лукавой, кривой усмешкой осведомился Степаныч, когда Анатолий Евгеньевич исчез за дверью.

— Он психолог, — ответила Котова. — Между прочим, тебе у него не мешало бы подлечить нервишки, тренинг пройти.

— Но… Ведь это же дорого! — почесав голову, воскликнул Городов. — Тренинг — это неплохо, но ведь все это деньги! А нервишки у меня расшатались из-за дур этих!

— Ты про жену и тещу?

— Да, — Степаныч вложил в ответ максимум яда.

— Ладно, давай свои документы! — махнула рукой Лариса, которой совсем не хотелось слушать очередные истории про дурость жены и тещи администратора.

По его версии их жизненная миссия только и сводилась к тому, чтобы отравлять его, Юрия Степановича, и без того жалкое существование. Так было всегда, так оно и будет. Ничего нового Городов поведать своей начальнице про свою семейную жизнь не мог…

Резкий порыв ноябрьского ветра вмиг сорвал пожелтевшие листья с деревьев, и они, кружась и кувыркаясь, стремительно полетели по воздуху.

Ирина Кондратьева поплотнее запахнула воротник синего кашемирового пальто и прибавила шагу. «А ботиночки-то не греют совсем, — констатировала она, почувствовав, как мерзнут ее ноги в купленных на прошлой неделе черных замшевых полусапожках, — нечего было мажорить и гнаться за модой, насколько комфортнее было бы в каких-нибудь грубоватых ботах на меху».

Но Ирина никогда и никому, кроме себя, не призналась бы в том, что сглупила с этой покупкой. Она до хрипоты доказывала бы, что совершенно не мерзнет, и вообще чувствует себя замечательно, и ничуть не жалеет, что выбрала именно эти сапожки — остроносые, на высоченных тонких каблуках, но такие холодные, черт бы их подрал! «И главное, стоили, как…» — она не нашла сравнения и сокрушенно вспомнила, с каким чувством, словно от сердца отрывала, платила в кассу огромную сумму. И ведь на базаре можно было купить дешевле, но — фи! Какой базар, я же стильная женщина!

Ирина принадлежала к так называемой богемной среде. Мать ее была театральной актрисой, и девочка с раннего детства проводила много времени в ее гримерке. Отец преподавал в университете, весь был в науке и не мог уделять дочери должного внимания. Росла Ирина сама по себе. И, повзрослев, любила говорить о себе так: «Я сама по себе». Двадцать шесть лет, мужа нет, детей нет — сама по себе. «И отлично, что все так! — в очередной раз подумала она, откидывая со лба свои огненно-рыжие волосы. — Я ведь стерва! Зачем мне семья?»

Взять вот, например, Катерину — двадцать один год, а уже муж и дочка. И что? Никакой жизни! Впряглась сама в этот воз! И ведь все есть: и деньги, и внешность, и молодость — живи и радуйся! — так нет же, захотелось хомут на себя надеть. «А я так не хочу!» — решительно притопнула ногой Ирина и, ощутив, как ветер коварно пробирается под кашемир, заспешила дальше, к той самой Катьке, с жизнью которой только что сравнивала свою.

Раньше жили в одном доме, но Ирина «соплячку» в детстве просто игнорировала. Однако когда той исполнилось лет семнадцать, разница почти перестала ощущаться. Обе с удивлением вдруг обнаружили, что легко находят общий язык. И остальные девчонки охотно приняли добрую, веселую, немного легкомысленную хохотушку в свою компанию. Катька выросла в очень обеспеченной семье, но со строгими родителями. И ее тянуло к Ирине, которая казалась ей воплощением самой жизни.

У подруги все было окутано ореолом таинственности, романтичности, загадочности — всем тем, чего так не хватало вполне благополучной, но слишком уж скучной Катькиной жизни.

Она рано выскочила замуж. Естественно, за состоятельного человека, который был старше ее на пятнадцать лет. Он возглавлял крупную строительную фирму.

— Ну ладно замуж, но ребенка-то зачем рожать? — недоумевала Ирина. — Ты для себя поживи!

А Катьке очень хотелось стать взрослой. К тому же ребенок, по ее мнению, должен был избавить ее от скуки. Так родилась Олеся.

Молодая мать относилась к ней скорее как к младшей сестренке, чем как к дочери. Заботилась, конечно, по мере сил, но всегда была рада, когда девочку забирали родители. От скуки-то Катька избавилась, но не подумала, что вместе со скукой уйдут из ее жизни и беспечность и беззаботность. Жить они с мужем переехали в дом напротив — специально купили там квартиру, чтобы Катеньке быть поближе к родителям. Муж любил свою молоденькую жену просто безумно, потакал всем ее капризам, а Катька… Катька немного жалела, что опять в ее жизни все получилось слишком правильно, так, как надо, слишком хорошо и благополучно. А хотелось сильных страстей, которых всегда с избытком хватало Ирине. Но Кондратьева вместе с тем, отчаянно страдая по материальному достатку, пыталась искусственно вносить в свою жизнь ощущение полета — того, что могло бы заменить богатство, по ее мнению. Отсюда бесконечные разговоры о тайных поклонниках, осыпающих ее букетами экзотических цветов и режущих из-за нее вены.

Катька слушала, ахала, охала, вздыхала и верила, верила безоговорочно всему, что плела подруга. Вот и сейчас Ирина спешила к ней, чтобы поделиться рассказами о своем новом любовнике. Любовник, честно говоря, был так себе, но Ира уже продумала, как представить эту историю Катьке, чтобы та просто ошалела от зависти.

Ирина бежала к Катьке с работы, которая надоела до чертиков. Посудите сами, что это за работа — библиотекарь? Тоска непролазная! То ли дело театр… Девушка до сих пор не могла себе простить, что не пошла в театральное. А все мать. Категорически заявила, что только через ее труп дочь пойдет в «этот вертеп». Однако сама без «этого вертепа» жить не могла. Ирина же была абсолютно уверена в том, что у нее талант. И сейчас, когда время было безвозвратно упущено, она любила иногда встать перед большим зеркалом, гордо откинуть голову и произнести цитату из какой-нибудь трагедии. Она считала, что создана именно для трагедии…