День пятый - Анатолий Жариков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
пожалуйста, молчи и слушай,
старая моя метла.
***
Течёт вода с крыш.
Воздух поднимает лёгкие
до подбородка.
***
Ты есть,
когда я думаю о тебе.
Думай обо мне.
***
Что делать нам в деревне? Мухи, грязь,
убитого района местный князь
устроит "по грибы" или рыбалку,
его жена дородна, дочь бледна,
и к вечеру едва сорвёшь со дна
не карася, но божию козявку.
Закат румян, зато темнеет рано,
мертвецки пьян твой аромат бурьяна,
на склоне облака рисуют нечто
и сдвинуты часы на час назад,
на вечность.
***
И жалок и прекрасен мир –
так говорил Иммануил.
***
Не отделяю себя
от дороги.
И тень моя.
***
Ночь, ледяные звёзды, Млечный
над головой забит. Но для
тебя ли маются извечно
жизнь, небо, женщина, земля?
Ник. Гоголь. Определение поэзии
Державина металл в стопах,
Языкова весенний праздник,
мёд Батюшкова
и неясный
Жуковского воздушный взмах,
и Вяземского грусть такая…
И Пушкина смола токая.
Как надо
И вот тогда случится всё, как надо.
Придёт читатель, зритель и судья,
потычет в стих, в картину: «Это я!» –
всплакнёт и будет в обмороки падать.
Продолжая наблюдения
Женщина тоже желает иметь идеального друга.
Грязь – не весна, а кокс – это дурь, а не уголь.
Было б бабло, я купил бы Подсолнух Винсента,
Ван гениальность глушил стаканами абсента.
Птицы не все улетают в тёплые раи,
но воробьишек спасают крыши, сараи.
В старости хочется тоже побегать по снегу,
если б ещё не забылось: а как это: бегать?
Мать называла тирана в младенчестве: «Йося».
Не доставайте поэта,
он сам – захочет – напьётся.
***
Достал ноябрь подслеповатой тишиной,
закрытым небом в крапе воронья.
Но ничего покойней ноября
жизнь не давала гражданам давно.
Ни духом не подозревал, ни сном
не видывал: так обнажённо, смирно
лежат поля, стоят дома – кино
и немцы! – и не воют мины.
***
По дороге к зиме
летит ворон,
оглядываясь на осень.
***
Партийная карга
штопает носки,
вспоминает товарищей.
Осень. Натюрморт
Чай в чашке.
Оладушки на блюдце.
Виноград в окошке.
***
Потому и восторгаюсь другим,
потому что –
другое.
***
Скука сукой воет,
Николай Васильевич.
Человек копейку стоит,
Фёдор Михайлович. –
До сих пор.
***
Написал жизнь с улыбкой –
радуюсь.
Написал жизнь без ресниц –
грущу.
Замочило теле радио,
как электрон свечу.
Написал глаза на окне,
молчу.
***
День засрат до полдня.
Ноябрь обрывает листья.
Бессмертно и холодно.
Не будем и мы суетиться.
***
То ли ветки хруст,
то ли грусть патриарха.
Осень.
***
–Ты за кого, папаня,
за синих или оранжевых?
–За здоровые почки, сынок.
***
Поздняя осень.
Глаза старика
в окошке.
***
Старик смотрит на дорогу,
по которой ушли
все.
***
Опустилась на сад ночь, ничья
и черна до отчаянья.
У звезды моей четыре луча,
на четыре стороны сияние.
Боже праведный, не буди!
У звезды моей две груди
для дыхания.
У звезды моей две руки,
у звезды моей две ноги
для слияния.
Первородные все грехи –
до потери сознания.
***
Вчера вернулся прошлогодний снег,
проснулся прошлогодний человек.
Тень голода от синего сугроба.
И Гоголь ногти рвёт о крышку гроба.
***
В китайской чаше
тает небосвод,
Ли Бо вино пьёт
чёрное, как роза.
В саду мороз
стрекочет, как стрекозы,
на окнах звёзды
белые грызёт,
глаза пророка, слёзы.
Дождь
Дождь, улица, пивная, сквер.
Блок? Микеланджело? Ван Гог? Рюноске?
А у тебя счастливая причёска,
а у меня счастливый глазомер.
В огромной луже Троя? греки? доски?
ковчег еврея? Иоанн? Гомер?
***
Сонливо, солнце, лето, квас,
на кухне драные лахудры,
гора немытой, засранной посуды.
Россия, родина на мёде, Спас.
Южный пляж
Здесь много моря,
и всё оно синее,
и мягкий песок
лижет пятки.
Полежит под солнцем
и станет грузином
бой из Вятки.
Здесь красивые горы
и красивые долины
и тихий волн шум.
Здесь ночью ходят
молодые грузины:
–Дэвушка, давай угощу!
37-й
Семь дней, словно господь
творил, год раздирал и гадил,
стал чёрным светлый мир,
стал чистый смрадным.
И всей своей любовью
душа жалела плоть
и признавалась: «Больно…»
***
Боже, сократи
новый семнадцатый
до года.
***
Ледяная корка.
Улицы скользкое
подсознание.
***
И научили же
грязную плоть
чисто думать.
***
День Господа, осени листья
похерят, поднимут, размножат
поэты, шуты, живописцы,
оппозиция божья.
***
Вопрос не в том –
есть ли бог на свете.
Вот вопрос: «Зачем всё это?»
**
Тает воском в углу монах,
жёлтый свет от распахнутого листа.
И выходит немыслимое из сна.
И икона светится от лица.
***
Вот пропуски в моей эпохе:
нет А. Ахматовой на вдохе
и Гумилёва нет в дохе.
Просвета нет в немой тоске.
***
Там такое творится.
Вражьи армии полегают снопами,
и женщины готовы подхватить меня
на руки и нести на высокий трон цезаря.
В венке, я улыбаюсь.
Господь Бог стоит передо мной
и оправдывается,
мол, согрешил, недоделал,
оставил шероховатости;
что подправит образ-сознание
и выправит подобные сапогу человечьи лица,
а сад ангелы-архангелы выкорчуют
и заложат новый.
Во славе улыбаюсь я.
Листья осени у ног моих,
голуби на моих плечах,
улыбки восторженных на моих устах.
Почему вы спрашиваете меня?
Загляните в себя.
***
Прощай, отчизна,
женщина, столетье.
Страшнее жизни
не бывает смерти.
***
Вне шёпота и звука
в губах и слове есть
вчера, всегда и здесь –
я, мировая скука.
Дорога
1.
Хотя б до этого угла
прожить и не остановиться.
Дом, улица, берёза, птица.
Чему сознание дала?
2.
И метель в глаза и в уши лезет,
не имея вовсе интереса.
И глаза, и речи невпопад.
Так мосты разводит Ленинград.
3.
И вот вагон твой семенит,
вагон перебирает ноги.
Постель приносит проводник
Харон. Не пропадай в дороге.
***
Пахнет землёй,
мятой мятою.
Ты на кресте,
я на кресте,
распятые.
***
Погодите ещё минуту,
у меня к кому-то вопрос.
Улыбается почему-то
поцелуем распятый Христос.
