Том 27. Статьи, речи, приветствия 1933-1936 - Максим Горький

В XII веке папы организовали «инквизицию» — учреждение, на которое была возложена обязанность борьбы против церковных ересей и вообще свободной мысли. Инквизиция — самое значительное и гнусное, чего достигла церковь в процессе воспитания людей продажными предателями, лживыми, лицемерными и жестокими. «Даже мёртвые не избавлялись от преследования инквизиции». Если после смерти человека оказывалось, что он при жизни мыслил нецерковно, труп его вырывали из могилы и жгли на костре так же, как жгли живых людей. Имя еретика торжественно проклиналось, «предавалось бесчестию», у наследников отбирали имущество в пользу церкви. Преследовался не только факт протеста, но самая идея его, возможность протеста.

Фанатизм церковников хитёр, расчётливо бесчеловечен, и, хотя его сила словесно выражается крикливо, он, в сущности, холоден и бесстрастен; сначала это — бесстрастие уверенности в силе своей власти, в безнаказанности действий, затем это — бесстрастие палача, который лично заинтересован в истреблении врагов его хозяина и соратника. Само собою разумеется, что фанатизм совершенно не способен к самокритике — основе познания человеком самого себя и мира. Он осуждает всякую критику как враждебную ересь даже и тогда, когда сам критик мыслит церковно, как, например, Лев Толстой, отлучённый от церкви в 1901 году. Церковники преследовали не только Толстых и Галилеев, сжигали живыми на кострах не только Джордано Бруно, Яна Гуса и множество других, не только уничтожали людей, не веровавших в бытие бога, в девство матери Христа, бессмертие души и прочие фантазии, — они проклинали — «анафемствовали», «предавали сатане» — не только материалистически мыслящих, но и революционно действующих: Степана Разина, Емельяна Пугачева, а также «самозванцев»: Григория Отрепьева, Тимофея Анкудинова, который выдавал себя за сына царя Василия Шуйского, проклинали Ивана Мазепу. Отсюда ясно, что, ревниво охраняя «чистоту и крепость веры», церковники заботились о покое царей и утверждении их безответственной власти тоже усердно.

В фанатизме нет идей, они заменены «догматами», то есть понятиями, которые «приняты на веру», обязательны для верующих и критическому исследованию не подлежат.

Знание — продукт наблюдения, сравнения, результат строгого изучения критической мыслью явлений природы и социальной жизни. Знанием создаются руководящие идеи, которые служат нам орудиями дальнейшего изучения мира, облегчая процессы изучения. Научное знание утверждает те или иные идеи — гипотезы, теории, — но, когда посредством применения этих идей к работе исследований явления мира опыт науки расширяется, углубляется и рабочие идеи уже не вмещают, не охватывают его, — эти идеи отходят в область истории науки, место их занимают другие, извлечённые из расширенного и углублённого опыта. Знание есть область истин временных, и в нём не могут найти места себе «вечные истины», излюбленные церковниками, идеалистами, мистиками.

Острота, жизненная сила и гибкость научного, опытного знания особенно ярко и убедительно выражаются в жизнедеятельности нашей, ленинской партии, в её уменье более широко и всесторонне охватывать и удовлетворять интересы трудовых масс. Поразительные успехи разума рабочих и крестьян, воплощаемого, путём отбора лучших, в партии большевиков, объясняются тем, что победоносный разум этот организован и руководится идеей, которая выработана Марксом — Лениным из всемирной многовековой истории человеческих деяний посредством глубокого, всестороннего и детального изучения этих деяний.

Мы уже твёрдо знаем, что основа всего созданного и создаваемого человечеством на земле — будничный, физический труд рабочих, труд крестьян. Мы знаем, что процесс развития культуры — процесс умственного и материального обогащения трудового народа — своекорыстно, хитроумно, искусственно и насильственно задерживался — и задерживается — буржуазией, классом, который фанатически веровал — и верует — в необходимость «священного института» частной собственности как единственно возможной, крепкой связи между людьми, как единственной основы государства. Нам известно, что для рабочих и крестьян-батраков эта связь является железной сетью различных правовых ограничений и законов, общая цель коих — держать людей труда в положении бесправных, и что эта связь утверждается паутиной различных учёний, которые пытаются оправдать социальное различие людей как некий «вечный» и неустранимый «закон жизни». До Маркса все эти очевидные, простые истины никем не излагались так научно ясно, стройно и убедительно. До Ленина и его учеников ни одна из социалистических партий Европы не решалась практически осуществлять социально-революционные идеи Маркса.

Пятнадцатилетняя работа партии ленинцев и трудового народа, руководимого ею, является торжеством силы знания, — силы, которая, освободив пролетариат Союза Советов, поставила этот пролетариат в позицию учителя пролетариев всех стран и укрепляет его в этой позиции.

Знать необходимо не затем, чтоб только знать, но для того, чтоб научиться делать. Поэтому: нужно знать не только результаты процессов, а следует изучать процессы. Среди дореволюционной интеллигенции у нас было весьма много чистейших «интеллектуалистов», носителей разнообразных знаний. Многие из них были талантливы и поэтому влиятельны. Они неплохо видели, что жизнь перенасыщена противоречиями, но указывали, что основа противоречий — «внутри человека» и что крепкие узлы противоречий этих могут быть развязаны только кропотливой работой «эволюции». Меч революции не может разрубить эти узлы; пробовал, но — они снова и ещё более туго завязывались. Революционную работу Ленина и большевиков они называли «заговором против здравого смысла». Нелегко было заметить и понять, что непосредственное знакомство с процессами социальной жизни не привлекает этих людей и что характер их знаний — книжный. Разумеется, не каждый из них может быть характеризован словами Некрасова:

Что ему книга последняя скажет,То на душе его сверху и ляжет.

Но большинство этих людей ограничивало познание мира только «идейно» и бездеятельно. Познавали отвлечённые идеи, не ощущая скрытого в них живого опыта. Логика как бы не соприкасалась физике. В расколе с жизнью им очень помогал тот факт, что, в сущности, нет ни одной философской системы, которая, излагая работу мысли, воздавала бы должное работе мускулов. Умные головы жили оторванно от умных рук, и только очень редкие из этих голов понимали идиотизм такого разрыва. Типичный интеллектуалист — неизбежно индивидуалист, а индивидуализм, в корне своём, пессимистичен и не может быть иным, ибо не может не переносить сознание оторванности и бессмысленности своего бытия на все процессы жизни.

Индивидуалист никогда не думал и не в силах думать о том, чтоб изменить основы конструкции жесточайшей машины капиталистического общества, если он думал — и думает, — так лишь о частичном её ремонте — о замене её изношенных частей новыми из старого железа. Интеллигенция после 1905–1906 годов особенно охотно и усиленно вкреплялась в старую, расхлябанную машину самодержавия, подрумяненного «конституцией». Мы знаем, как быстро она покрылась мещанской ржавчиной. Процесс «Промпартии» показал нам, как глубоко эта ржавчина разъела инженеров, людей, которые как будто должны бы понимать, что только при социалистическом строе их трудоспособность, их таланты могут найти вполне свободное развитие и широчайшее применение. То же случилось с литераторами, которые, после первой революции, легко сбросив с себя ризы демократизма и критического реализма, начали весьма усердно развлекать лавочников сочинением страшненьких сказочек и разговорами о «вздорности естественнонаучных понятий», о «метафизическом», которое «всюду переплетается с реальным», о «чуде как очевидном изменении естественного течения явлений воздействием метафизическим», о «соприкосновении души с мистикой».

Таинственное выгодно только для тех, кто хочет обманывать, для того чтобы властвовать. Пролетариат Союза Социалистических Советов строит новое общество на строго научных данных. Ему не нужно никакой таинственности, кроме той, которую показывают на эстрадах и на аренах цирков профессиональные фокусники и которая служит для того, чтоб забавлять. Пролетариат всё более быстро овладевает оружием науки, которая, смело исследуя «тайны», не верит в существование «непознаваемого», неутомимо проникая в области непознанного. Знание науки, расширение техники — вот основная сила пролетариата, вернейшее оружие его самозащиты и залог победы в борьбе, которую он первый так успешно начал и так неутомимо продолжает.

Там, где волею людей руководит социалистически организованное, опытное знание, — фанатизму нет и не может быть места. «Работнице и крестьянке»