Его величество Человек - Рахмат Файзи

Салтанат тогда не совсем поняла смысл слов матери. Не хотела ли она сказать: «Если бы вы успели сыграть свадьбу, Батыр не пошел бы в дом Мехринисы?»

Салтанат снова посмотрела на мать. Улыбка уже исчезла с ее лица, но она еще спала.

«Мама пока ничего не знает. Что будет, если узнает?.. Ведь не знает еще и сам Батыр-ака...»

Салтанат тяжело вздохнула и легла на спину. Посмотрела в небо. Какая безумно длинная ночь! Пятна на светлом диске луны почему-то напомнили Салтанат пятна на лице миловидной, белолицей, полненькой женщины, которой так шла беременность. Откуда Салтанат в голову пришло это сравнение? Она и сама поразилась ему. Сейчас луна, ведя за собой своих детей, гуляет по небу. Вот она не спеша уходит домой, а ее веселые дети врозь и группами кружатся, мигая сверкающими глазами...

Салтанат начала считать звезды. Скоро сбилась, снова начала считать. И на этот раз не получилось. Одна звезда сорвалась и, оставив за собой длинную светлую нить, полетела вниз и погасла. «Эх ты, вероломная... Кого же ты сжила со света?» — подумала Салтанат.

Девушка уткнулась головой в подушку, стараясь заснуть, но сон не шел. Шепотом Салтанат стала разговаривать со звездами. Начала шептать той, которая горела ярким светом, поведала ей горе, наполнявшее ее молодое сердце. И звезда замигала, словно утешая ее. А потом другой звезде, задумчивой и печальной. Салтанат задала свои вопросы и сама ответила на них, будто повторила то, что сказала звезда.

Наконец луна опустилась за тальник.

—Дождалась я утра,— с облегчением прошептала Салтанат, когда за окном посветлело.

Она тихонько встала, подошла к арыку. Долго всматривалась в воду. Ей хотелось зачерпнуть воды пригоршнями и умыться, шумно плескаясь, но она боялась разбудить мать. Набрала полный узкогорлый кувшин воды, прошла в другой конец двора, под яблоню, и умылась.

Салтанат решила разжечь самовар, который еще вчера очистила от золы и наполнила водой, но чурка из ее рук со стуком упала на самоварную трубу. Кандалат-биби вздрогнула, открыла глаза, посмотрела на постель дочери и, не видя Салтанат, приподняла голову.

—Разбудила я вас, да, мама?

Кандалат-биби удивилась, увидев, что из самоварной трубы шел столбом густой дым. «Как рано она поставила самовар! Видно, будет мыть голову»,— решила мать, вставая.

Салтанат расстелила курпачу на айване, принесла хантахту, накрыла ее и ушла в комнату. Вышла причесанная и одетая.

— Куда-нибудь собираешься, дочка? — спросила Кандалат-биби.

—Да.

—Так рано? Куда же?

—Есть два письма. Вечером не нашла адресатов. Пойду пораньше, пока не успели уйти на работу.

«Если добрая весть, быстрее вручи, доченька, не считайся со временем, ведь ждут не дождутся, бедняжки»,— говорила обычно мать, но сейчас промолвила только:

—Ладно, доченька. Но не уходи, не позавтракав. Выпей хоть пиалушку горячего чая.

«Бедная мама,— думала Салтанат, заваривая чай,— знала бы, куда, кому и что я несу!»

Салтанат сложила вдвое кожаную сумку, засунув ремень внутрь, и вышла на улицу. Быстро шагая по тротуару, она думала о встрече с Батырджаном. Конечно, калитка его будет закрыта. Станет ли она стучаться? Что она ответит, если он спросит: «Кто там?» Скажет ли сразу, что принесла в своей сумке? А если кто-нибудь услышит ее голос, что могут подумать о ней? Пойдет молва: «Раз ходит она к нему в такую рань, ясно, неспроста. Стоило только отцу уехать... И как не стыдно...» Салтанат стало страшно от своих мыслей. Ведь всю ночь, не смыкая глаз, она грезила о свидании, а вот о сплетнях и не подумала. Лишь бы никто не увидел...

Она ускорила шаги. Шла, оглядываясь. С улицы, что протянулась между садами, она свернула влево. Вроде бы никого не было видно. Проходя мимо чайханы, она услышала стук, испугалась и тут заметила Арифа-ата[16], который черпал ведром воду из пузатого сархума[17] высотой в рост человека.

—Ассалому алейкум, отец.

—Ва алейкум ассалом.— Ведро с водой Ариф-ата поставил на край сархума.— Доченька, что случилось, почему ты вышла так рано?

Салтанат хотела поздороваться и пройти мимо, не останавливаясь, но это не удалось.

—Ничего не случилось, ата. Тут вот две повестки. Вчера не смогла вручить.

—Решила, значит, доставить пораньше, пока не ушли на работу? Хорошо, хорошо, доченька,— сказал старик и погладил бороду.— А есть ли, доченька, письма от Шахаба- муллы[18]? — спросил он.

—Да. Вчера получили. Передает всем привет.

—Э, дай аллах ему здоровья. Э... хорошо, что сам спросил, сама и не догадаешься сказать. Ну-ну, не сердись, болиш.— Лицо Арифа-ата просветлело, он снова погладил бороду.— Ведь больше месяца, как отец уехал?

—Месяц и восемнадцать дней.

—Так-так. А он еще не на фронте?

—Нет, не на фронте.

—Пусть будет он жив-здоров многие годы! Иди, доченька. Ну и болтлив же я, задержал тебя с разговорами. Эй, погоди-ка,— сказал старик, останавливая успевшую отойти девушку.— Будешь писать, передай от меня привет. Напиши, что я день и ночь молюсь о его благополучии. Ладно?

—Обязательно напишу, отец.

—Будет какая-нибудь новость, не забудь, сообщи мне. Ладно? И передай привет маме...

«Ладно, ладно»,— говорила Салтанат, уходя. Если до сих пор на душе у нее было тревожно от боязни попасться на глаза кому-нибудь чужому, то теперь, после встречи с Арифом ата, она успокоилась, шла смелее. « Какой добрый Ариф-ата»,— думала она, проходя через речку Анхор по хлипкому мостику.

Ариф-ата проводил Салтанат взглядом.

—Кто это придумал, чтобы девушки вручали повестки! — возмущенно сказал он во весь голос.— Парни уезжают и уезжают, а у девушек сердца ноют, трепещут они, бедняжки, как листья тальника. И они должны еще вручать повестки своими руками? Э, несправедливо это, нехорошо получается...

Потому ли, что Ариф-ата знал, что Салтанат и Батыр любят друг друга и что свадьбу им пришлось отложить из-за постигшего парня горя, или уж очень не по душе ему было то, что девушка разносит повестки, но старик не спросил, к кому Салтанат идет. Показалось ему, что девушка очень печальна, и потому подумал: «Уж не Батыру ли она несет повестку?»

Салтанат вышла на перекресток и пошла по безлюдной улице. Сердце ее билось часто-часто, волнение стесняло дыхание. Услышав сзади шаги, она обернулась и увидела, как из кладбищенских ворот вышел человек. Остановилась, пригляделась. Опустив голову, по тротуару медленно двигался Батыр со скомканным платком в руке. Салтанат оторопела. Она стояла с минуту, не зная, что делать. С трудом овладев собой, не спеша пошла навстречу Батыру.

—Батыр-ака!

—Салтанат?

—Ассалому алейкум.

—Салом. Что ты тут делаешь так рано?

Салтанат молчала. У нее подступил комок к горлу. Батыр внимательно посмотрел на девушку.

—Где повестка? — спросил он внезапно осипшим голосом.

—Откуда ты узнал, Батыр?

—Дай-ка!

Салтанат стала медленно открывать сложенную вдвое сумку. Руки у нее дрожали. Ей казалось, что, если она отдаст повестку, Батыр сейчас же уедет и она навсегда расстанется с ним.

—Нет, скажи все-таки, откуда ты узнал, что она у меня? — вновь спросила Салтанат и отдала повестку.

—Узнал вот,— ласково глядя на девушку, ответил Батыр.

Они пошли рядом посередине улицы. Салтанат молчала. Произнести те слова, которые обдумывала всю ночь, смелости не хватало. Все у нее в голове спуталось. От смятения кровь стучала в висках.

Батыр, чуть отстав, любовался густыми, иссиня-черными волосами девушки, заплетенными в мелкие косички. «Раз нравится тебе Салтанат, я согласна, сынок...» — вспомнились ему слова матери.

—Она была согласна,— вдруг вырвалось у него.

—Кто?

—Мама.

Салтанат бросила на Батыра быстрый, тревожный взгляд и опустила голову. О чем он говорит?

Он понял ее недоумение и тревогу, поспешил объяснить:

—Покойная мама хотела, чтоб мы поженились. Она благословила нас, Салтанат, желая нам прожить до старости вместе.

Салтанат боялась, что зарыдает, и с трудом сдерживалась.

...Ей вспомнилась Джамал-хола[19] — мать Батыра. Салтанат увидела ее впервые в тот вечер, когда у подружки Хафисы за день до свадьбы состоялся девичник. Джамал-хола во дворе принимала гостей. Она не ограничилась тогда коротким ответом на приветствие Салтанат. Подозвала ее к себе, поздоровалась, слегка обнимая. Салтанат не знала тогда, что Джамал-хола — мать Батыра.

Праздники в махалле не обходились без Джамал-холы. Женит ли кто сына или младшего брата, устраивается ли бешик-той[20] или справляется новоселье, Джамал-хола брала на себя самые хлопотные обязанности. Она возражала против ненужной пышности, против излишеств, но не любила и скудных торжеств. Умела все распределить разумно и предусмотрительно. Именно за это деятельное, заинтересованное участие в чужих делах все уважали ее. Джамал-холу ввели в состав женской комиссии. Члены швейной артели звали ее «Джамалхон-мастерица», женщины же махалли почтительно называли «Джамалхон-аксакал»[21]. Такой она была, такой она вспомнилась сейчас Салтанат.