Литературная жизнь Оренбургского края во второй половине XIX века. Краеведческие материалы - Алла Прокофьева

Материалы к теме:

Из писем А. Н. Плещеева

В. Д. Дандевилю Оренбург, 22 декабря 1853 г.

…Я знаю положительно, что меня из общего списка представлений выключили, что Василий Алексеевич (гр. Перовский) приказал написать обо мне отдельный доклад, взяв в то же время с собой все бумаги, относящиеся к моему делу…

Но вот – пришли награды… мне все ничего нет. Это заставляет меня думать, что Василию Алексеевичу отказано государем. Забывать В. А. не имеет привычки ни о ком…

Просясь в поход, я имел в виду получить за него унтер-офицерство, если только бог вынесет невредимым. И потом на следующий год снова идти в степь. Если не будет экспедиции, – думал я, – может быть, какие-нибудь стычки будут, и все-таки есть больше шансов отличиться, чем высказывая в Оренбурге гибкость и грацию своего носка.

В. Д. Дандевилю в Оренбург Ак-Мечеть, 9 ноября 1854 г.

…Я не скажу, чтоб я чувствовал большую симпатию к богоспасаемому граду, в котором Вы живете, но все-таки меня очень интересует все совершающееся в нем. Может быть, это по тому известному закону, что в воспоминании все дурное бледнеет, сглаживается и только одно хорошее выступает из-за тумана прошлого или, говоря словами Пушкина: «что пройдет – ту будет мило». Я уверен, что если бы Оренбург был обречен подобно библейскому городу провалиться за грехи свои, то господь пощадил бы его для нескольких праведников, которые там найдутся. А уж где есть хоть один праведник. О том месте всегда отрадно вспомнить…».

В. Д. Дандевилю Форт Перовский. 27 декабря 1854 г.

…Что у Вас новенького?… Как Вы встретили праздники… Что оренбургское «обчество»: не прибавилось ли, не убавилось ли? Не поумнел ли Кузьминский с новым годом? Не поглупел ли Умнеющий?… Не поверите, как скучно порой бывает, и как мало надежды на лучшие дни. – Что я говорю – мало – вовсе нет ее. И бог весть что лучше – пуля – или целые годы нравственных страданий?

В. Д. Дандевилю 10 января 1855 г.

Ваши письма для меня были истинным утешением. Очень хочется порой узнать, что творится на белом свете, и даже на сером – оренбургском, где есть такие культурные личности и есть хорошие люди.

В. Д. Дандевилю 1 марта 1855 г.

С нынешней почтой узнал я через Сливинского, что я не представлен и что граф сделал отметку такого рода против моего имени: его еще рано представлять.

В. Д. Дандевилю 20 апреля 1855 г.

С этой почтой Бирон представляет конфирмованных. В числе представленных и я с Сераковским.

В. Д. Дандевилю 22 июня 1855 г.

Начинает мне противеть эта степная жизнь.

Мы ходили в поход. Цель похода была благородная – защита угнетенных, а ничто так не воодушевляет, как благородная цель. … Конфирмованные тоже опять участвовали все. Сераковский, Леоткевич, я, – из известных вам, – и еще человек до 10…

В. Д. Дандевилю 7 августа 1856 г., Оренбург

Вероятно, Вы думаете, что я чересчур уже завеселился в Оренбурге и потому не пишу к Вам. Если так – то Вы крепко ошибаетесь, мой дорогой. Я хотел тотчас же отвечать Вам – но меня угнали в караул, и теперь я только что сменился и боюсь опоздать на почту. В Оренбурге мне скучно и грустно до чрезвычайности… Ни одного теплого человека – ни одного искреннего слова участия. С каждым днем становится мне этот город противнее своей официяльностью, своим подобострастно – служебным характером. – Нет в нем тех – к кому, бывало, я шел с каждым горем своим, с каждой радостью, в надежде, что они будут разделены. Нет Вас, нет Эккельна, нет Павлова. – Отовсюду веет холодом; все как будто боятся сблизиться – пока не узнали, пользуюсь я расположением нашего владыки или не пользуюсь. – Ну да бог с ними. Искать в них – не в моем духе. – Один дом, где мне лучше еще, это Симоновы.

…Не знаю, куда деваться от тоски. На службу меня запрягли. Через каждые три дня в караул посылают, а после этих караулов – я совсем больной. Меня ломит и коробит всего. Нет! Плохой я служака. Грустно, право, когда подумаешь, что на другом поприще мог бы быть человек хоть сколько-нибудь полезен, а тут и силы и время тратишь напрасно. Но кланяться и просить здешнюю знать – начиная от г. Рейтерна – я положительно не намерен. Пусть выбьюсь из сил – но ропота моего они не услышат – даже и тогда, когда совсем разрушится мой не крепко-сплоченный – хилый организм…

М. Л. Михайлову 28 декабря 1856 г., Оренбург

Ждал, ждал я Вашего возвращения и дожидаться соскучился, дорогой Михаил Ларионович. Или Вас это проклятое багренье задерживает, или что-нибудь привлекательное нашли Вы в Уральске, в последнем, однако же, прямо сомневаюсь. Приезжайте скорее. Скука нестерпимая. – Обещались писать из Илецкой и не написали. Господь Вас знает, что с Вами делается.

Посылаю Вам еще один разговор Федорова, по-моему, – весьма, весьма не дурной. Если Вы еще не послали тот, так оба вместе отправьте. Да похлопочите, чтоб ему денег выслали.. В большом он теперь горе, бедный. Отец у него умер. Славный старик – которого он ужасно любил. – Двенадцать человек детей осталось, а – состоянье небольшое.

Я послал в «Русский Вестник» 7 пьес, с польского. Одну Вам посвятил.

Н. А. Добролюбову 25 февраля 1860 г., Москва

Очень жаль мне, что в «Современнике» за этот месяц не будет разбора моих книжонок. Из всех журнальных отзывов я только Вашим и дорожу. Остальные для меня важны единственно с точки зрения сбыта. Как бы строг ни был Ваш суд – я всегда готов сказать Вам за него спасибо.

Я бы желал, Николай Александрович, если это будет Вам не в тягость, – чтобы Вы прочли также и повесть, напечатанную в «Русском Вестнике» (Пашинцев), за которую я предан анафеме в Оренбурге, – и Вы сказали бы о ней свое мнение. Все мои повести вообще – вещи не важные – сознаю вполне, но мне кажется, что Пашинцев все-таки несколько удачнее вышел, чем все остальные…

Е. И. Барановскому 19 февраля 1860 г., Москва

Ваше мнение об Оголине и подобных ему очень справедливо! Да! Из этих размашистых натур ровно ничего не выходит порядочного… Он и бил своих людей, как я слышал еще в Оренбурге. Это наши либералы! А уж ругают же меня… Звенигородская говорит, что от колодника, от ссыльного и ожидать ничего больше нельзя! Оголин утверждает, что моя женитьба есть бесчестный поступок, потому что я женился не по любви, а из-за денег, хотя ему очень хорошо известно, что я не взял за женой ничего – ни даже Андреевки…

Е. И. Барановскому 30 марта 1860 г., Москва

Вы уже давно не выезжали из Оренбургского края. Что там нового? Катенин, говорят, был дурно принят в Петербурге и ничего не получил и никаких наград не привез. Достолюбезная оренбургская публика обманулась в ожиданиях. В «Колоколе» описаны дела по заводам Пашкова и Сухозанета и дело Жадовского. Любопытно прочесть – в каком виде все это изложено. Знаю еще, что на меня Оренбург комедию написал, поправленную Григорьевым, который едва ли ее не повез в Петербург. Сюжет рассказывают двояко… Один из авторов комедии – Северцев4.

Из «Оренбургских губернских ведомостей»

(1860 г., №7)

Главный предмет, которым занимается в настоящее время Оренбург, – литература. Оренбург превратился в кабинет для чтения: Оренбуржцы читают с увлечением, рассуждают, спорят, осуждают или одобряют прочитанное. Львом Оренбурга – Плещеев; его «Пашинцев» наделал много шума. «Русский вестник» переходит из рук в руки, его читают с жадностью; поля плещеевской повести носят заметки и объяснительные надписи для непосвященных в тайны общественной жизни Оренбурга…

«Пашинцев» возбуждает здесь живой интерес. «Русский вестник» теперь зачастую выглядывает из широких карманов военных шинелей; это я заметил даже в католическом костеле…

Житейские сцены. Отец и дочь

(отрывок из повести)

Губернский город Бобров (на географических картах он называется иначе) ни в чем не отставал от других губернских городов нашей России; по отдаленности своей от обеих столиц он даже сохранил в себе несколько более патриархальной простоты нравов, столь справедливо восхищающей противников всяких нововведений. Все в городе Боброве было основано на чистейшей любви. Каждый почти знал за своим соседом грешки, но никому и в голову не приходило обличать их даже намеком. Все граждане были пропитаны сознанием слабости человеческой природы и тою неопровержимою аксиомой, что «ведь свет не пересоздашь, а следовательно, и толковать об этом нечего». Физиономия города Боброва была тоже из самых обыкновенных. В нем, как и повсюду, можно было найти присутственные места, окрашенные охрой, губернаторский дом с венецианскими окнами и балконом, клуб, где по субботам играли в карты, а по четвергам танцевали; кафедральный собор с протодиаконом, изумлявшим все православие своими легкими; две каланчи, откуда обиженные от природы солдаты пожарной команды видели всегда весьма зорко, где не горело, и, напротив, как-то не замечали, где пожар; заведение, куда взъерошенные и небритые чиновники, со спинами, вечно запачканными в белом, каждое первое число являлись менять благородный металл на согревающие жидкости. Словом, все было как и следует в благоустроенном городе…