Испанский гость - Виктор Пронин

— Это же холодное оружие, Вовушка! — Наталья Михайловна решила, что искренняя озабоченность будет наиболее уместной.

— А! — Вовушка беззаботно махнул рукой. — Авось! Преследуется не владение холодным оружием, а его ношение. Постараюсь не носить меч на работу. Разве что в крайнем случае, когда все другие доводы будут исчерпаны!

— И таможенники пропустили? — спросил Вадим Кузьмич.

— Пропустили! Они спрашивают, что это, дескать, такое у вас, молодой человек, под мышкой? Боевой меч, говорю. Они в хохот. А я уж в общем зале. Представляете, пройдет десять, пятьдесят, сто лет, а он висит на почетном месте, и мои внуки говорят: «Этот меч наш дед привез в прошлом веке из Испании!» Что скажете?

— Нет, Вовушка, ты молодец! — воскликнул Вадим Кузьмич. — Честно говорю — завидую. Я бы не решился. — Он подержал меч в руках, словно прикидывая его вес, провел ладонью по лезвию, подышал на него, смахнул набежавшее облачко. Взяв меч за рукоять, Вадим Кузьмич повернулся к зеркалу и принял воинственную позу. — Хорош, да?

— Никогда не видела ничего более несовместимого! — резко заметила Наталья Михайловна.

— Да?! Полагаю, дорогая, ты ошибаешься. Пошли, Вовушка, водку пить. — Вадим Кузьмич поставил меч в угол и первым прошел в комнату.

Вряд ли стоит подробно говорить о том, что именно они пили, в каком порядке, чем закусывали — мы знаем содержимое стола, накрытого Анфертьевыми: бутылка водки, полкило колбасы, жареная картошка да банка сайры в качестве закуски и украшения. Да, и бутылка портвейна в диковинном исполнении, которую Наталья Михайловна поставила возле себя, предупредив, что к водке не притронется и будет пить исключительно испанское зелье. Шутя она заметила, что это позволит ей приобщиться к далекой прекрасной стране, в которую одни ездят, а другие лишь мечтают об этом. Вовушка виновато улыбнулся, будто от него зависело, поедет ли Наталья Михайловна в Испанию или останется дома заниматься уборкой квартиры, постирушками и кухонными хлопотами. Она заставила гостя подробно рассказать о его встречах, восторгах, открытиях, о его путешествии по Испании. Вовушка не заставил себя упрашивать, но как раз в то время, когда он, покинув гостеприимную Севилью, отправился по Андалузскому шоссе сквозь оливковые рощи в сторону Гранады, из маленькой комнаты вышла Танька и молча протянула Вовушке изображение дремучего русского леса, исполненное в испанских красках.

— Ой! — со счастливой улыбкой воскликнул слегка захмелевший Вовушка. — Как здорово! Это же надо! А почему у лешего волосы встали дыбом?

— Это не леший, это дерево, — пояснила Танька. — Леший вот сидит, на пне.

— Почему же он лысый?

— Это не лысина, а гриб. А это кикимора болотная, она пришла к лешему в гости, они сидят за столом, им очень грустно, потому что у них нет детей, а идет дождь и никто их не жалеет. — Танька с опасливой доверчивостью посмотрела на Вовушку, боясь, что он чего-то не поймет или поднимет ее на смех. Но Вовушка сам вдруг запечалился, поняв Танькино состояние. Правда, в его понятливости немало была повинна опустевшая бутылка.

— Спасибо, — сказал он серьезно. — Мне очень нравится. Только почему у лешего нет детей?

— У него были дети, — не задумываясь ответила Танька, — но балованные, леший их отшлепал, они убежали в лес и заблудились.

— Это грустно, — сказал Вовушка. — Мне его очень жаль.

— Мне тоже. Поэтому я нарисовала ему кикимору болотную.

Они вместе будут жить. А однажды леший встретит своих детей в лесу, но не узнает, потому что они будут уже старыми лешими.

— Боже! Какой ужас! — Вовушка схватился за голову и непритворно застонал. — Нет, я больше не могу слушать эту кошмарную историю!

Таньку увели спать, уложили дружными усилиями, и она заснула у всех на глазах, зажав в руке яркую коробку с фломастерами и пообещав уже заплетающимся языком нарисовать Вовушке картинку повеселее. Анфертьевы перенесли остатки питья и закуски на кухню, чтобы освежить обстановку и не будить Таньку. И, наверное, больше часа просидели молча. Вообще-то они произносили слова, обменивались впечатлениями, житейскими мудростями, испытанными на собственной шкуре, на шкуре своих близких, вынесенными из газет, усвоенных из анекдотов и расхожих историй. Но эти разговоры не затрагивали их тщеславия, чего-то важного, что заставило бы настаивать на своем, бледнеть и волноваться. Истории, которыми они потешали друг друга, можно было объединить в некую развлекательную программу вечера, когда все благодушно выслушивают благозвучные благоглупости, зная, что главное — впереди. Разговор неумолимо затухал, и даже вторая бутылка водки не смогла бы его подогреть. И тогда Вовушка, отодвинув рюмку, тарелку, вилку, высвободив на столе пятачок и поставив на него локоток, посмотрел Вадиму Кузьмичу в глаза и спросил смущенно:

— Ну, хорошо, Вадим, а все-таки... Чем ты живешь?

— Фотографией он живет! — быстро и зло ответила Наталья Михайловна. — Снимает передовиков, новаторов, рационализаторов, снимает токарей, у которых на верстаке стоит красный флажок, причем насобачился снимать так, чтобы был виден и флажок, и счастливый токарь! А еще он снимает бригады и участки при награждении их флажками. Я правильно называю ваши производственные единицы?

— Почти, — отчужденно ответил Вадим Кузьмич. — Не считая того, что токари не работают за верстаками. А в остальном все правильно.

— Помимо этих сюжетов, Вадим Кузьмич Анфертьев, выпускник горного института, последнее время смело берется за освоение новых тем — он снимает похороны директорской бабушки, свадьбу сына главного технолога, а они за это здороваются с ним, если, разумеется, замечают его при встрече. А недавно заместитель начальника гаража пожелал сняться для паспорта, а заводскому электрику пришла идея оформить стенд по технике безопасности... Я ничего не путаю, Вадим?

— Ты забыла сказать, что мне приходится фотографировать заводские свалки для стенда «Не проходите мимо». Среди моих клиентов — заводские пьяницы. Мне поручено делать их портреты в злачных местах. Наутро, протрезвев, они приносят бутылки и просят не вывешивать их физиономии у заводской проходной. И я беру бутылки, а снимки, естественно, отдаю им на память! Делаю это не только ради бутылок, но и потому, что считаю дурью собачей вывешивать изображения пьяных людей в общественных местах. А в остальном, Наталья, ты сказала все правильно.

Вовушка, слушая Вадима Кузьмича, все пытался понять — издевается ли тот над Натальей Михайловной, над ним, Вовушкой, или над самим собой.

— А дальше? Что дальше?

— Дальнейшее состоит из повторения вышеперечисленного. — Вадим Кузьмич жестко посмотрел Вовушке в глаза.

— А ты не хочешь вернуться к...

— Вовушка, — протянула Наталья Михайловна. — О чем ты говоришь! Есть такое понятие — дисквалификация.

— Ты хочешь сказать...

— Нет, я не хочу вернуться, — ответил Вадим Кузьмич. — Мне нравится то, чем я занимаюсь.

— Этого не может быть, — сказал Вовушка, — хотя, если подумать...

— Не надо! — оборвала его Наталья Михайловна. — Не надо думать над тем, как подсластить пилюлю. Давайте называть вещи своими именами. Не всем же быть удачливыми, не всем дано ломать обстоятельства, большинство полностью от них зависит. Потешать людей, показывая им фотки с пьяными физиономиями, наверно, и в этом можно находить смысл жизни! — Наталья Михайловна расхохоталась громко и отрывисто, так что смех стал продолжением ее слов, самым сильным доводом.

Вовушка и Вадим Кузьмич решили, что наступил удачный момент наполнить рюмки — их руки столкнулись у бутылки. Они понимающе улыбнулись друг другу, и улыбка объединила их и утешила. А Наталья Михайловна, нанеся безжалостный и верный удар, отвернулась горделиво, показав мужчинам высокородный профиль, несколько подпорченный, правда, разросшимися родинками, которые вполне можно было назвать бородавками, но из уважения к даме мы этого не сделаем.

И вот теперь, когда мы взглянули на Наталью Михайловну с близкого расстояния, можно сказать несколько слов об этой женщине. Она столь явственно видела свое превосходство над мужем, что даже не хотела скрывать это от кого бы то ни было. Такое право давали ей разочарования, эти пожарища, в которых сгорели мечты о красивой и значительной жизни. А когда сгорают мечты, когда сгорают самые заветные мечты о нарядах, вечерах в сверкающих зачах, среди известных людей, свет славы которых дает смысл твоему существованию, когда отпылают и рухнут обгоревшие сваи мостов, соединявших тебя с чем-то прекрасным и недостижимым, ты начинаешь понимать, что на черных пожарищах годами не появляются зеленые ростки обновленных желаний. Выгоревшие пятна остаются в душе и делают человека суше, может быть, даже сильнее, но сила исходит не от доброты и возможностей, нет, она от ущемленности, обиды, разочарований.