Траурный марш по селенью Ранкас - Мануэль Скорса

Скорость сплетни превышает скорость света. Узнавши, что преступник не только прощен (в тот же вечер он вышел с судьей на прогулку), но и снискал небывалую милость, завистники позеленели, засели по домам и прикусили языки – всем хотелось побывать на свадьбе. Упоенный милостями дружбы, потревоженной облачком; которое вопреки недобрым людям предвещало не тьму, а сияющий полдень, субпрефект готовил небывалый пир. За месяц до празднества жандармы получили четкий приказ бестрепетно карать малейшее нарушение правил уличного движения, малейший шум и непорядок в торговле. Дон Эрон де лос Риос сурово наставил альгвасилов, и, стоило ослу неверно перейти дорогу или лавочнику недовесить грамма два, оплошности эти немедленно превращались в штрафы. Платить их можно было не только деньгами, и вот поросята, козы, куры заселяли все плотнее душные сараи славной жандармерии. За восемь дней до того, как отец Ловатон благословил новобрачных, сержант Кабреpa попросил разрешений прекратить облавы, так как птицу и скот уже некуда было сунуть. Не было места и в погребах субпрефекта, ломившихся от вин, сластей и фруктов, Доставленных из Лимы.

В первое сентябрьское воскресенье отец Ловатон благословил молодых, которым вместе было без малого сто лет. Народ перед храмом приветствовал криками жениха, выходившего под руку с зардевшейся пятидесятилетней невестой, а гости, согласно приглашению, напечатанному красным по голубому в типографии Серро-де-Паско, направились за посаженым отцом в «залу», то есть в столовую, и чуть не упали от зависти. Столы (к которым заключенные прибили по лишней доске) ломились под грузом поросят, козлят и кур. Если бы жених, одержимый бесом тщеславия, одумался пред лицом своего покровителя, все бы еще обошлось, но боги лишают разума тех, кого хотят погубить. Воспламененный лестью, которая опасней вина, субпрефект оступился. Не замечая, что судья Монтенегро не отведал ни одного из дивных блюд, он часов около шести поднял бокал и, обращаясь к посаженому отцу, произнес пагубные слова: «Ваше здоровье! Как, дон Пакито, видели вы такой пир?» Судья побледнел. Что он имеет в виду, пьяный наглец? Значит, пиры у самого судьи хуже этой наворованной жареной дряни? А у кого, интересно, подают самые изысканные блюда? У этого новобрачного кретина? Предположим, он лелеет столь дурацкую мечту, но зачем же об этом говорить, когда собрались все, ну все как есть сливки общества? Судья посерел, бокал его разлетелся об вымытый цемент, собеседники его побелели. Субпрефект застыл с бокалом в руке. Похолодевшая невеста попыталась заполнить собою пропасть, разверзшуюся перед тем, кто уже шесть часов был ее супругом и повелителем, и направилась к судье, раскрыв объятья. Судья вежливо ее отстранил и, преодолев препятствия (два стула, два учителя, один алькальд), медленно обрел угасшее было сознание. Левая его рука придерживала сердце; правая взметнулась три раза.

Глава шестая

о том, когда и где родилась Ограда

Когда она родилась? В понедельник, во вторник? Фортунато при родах не был. Ни выборный Ривера, ни власти, ни крестьяне, задержавшиеся на выгоне, не заметили, как прибыл поезд. По пути из школы дети видели, что у станции дремлют два вагона. Взрослые увидели их к вечеру. Состав был маленький – два вагона и паровоз. Власти давно и тщетно умоляли Компанию хоть из вежливости останавливаться в Ранкасе. Составы из Гольярискиски, гордясь своей рудой, проносились мимо, не кинув на селенье и взгляда. И вот наконец поезд здесь задержался. Узнав от этом, местные власти приготовились его достойно встретить. Нетрудно раздобыть рожки и барабаны, немало в пампе и нарядных уздечек и страшных масок. К несчастью, жители пасли скот, когда из вагонов повалили какие-то незнакомцы. Пришельца из Ондореса, из Хунина, из Уальяйя, из Вилья-де-Паско узнаешь сразу. Этих странных людей с дублеными лицами не признал никто. Они выгрузили мотки колючей проволоки. Управились к часу, поели и принялись копать ямки. Через каждые десять метров врыли по столбу.

Так родилась Ограда.

Обитатели ранчо стекаются в селенье к пяти. В этот час удобней всего договориться о продаже или покупке скота, сообщить о предстоящей свадьбе или крестинах. И теперь все вернулись в сумерках с пастбищ и увидели, что холм Уиска обнесен колючей проволокой. Холм этот голый, в нем нет ни руды, ни воды. К чему его обносить?

Холм в колючем ожерелье походил на корову в загоне.

Все мерли со смеху.

– И какой дурак его обнес!

– Геологи…

– Нет, эти, для телеграфа…

– Что за телеграфы?!

– Нас не трогают, значит, и нам до них нет дела, – сказал выборный Ривера.

Эту ночь Ограда проспала у холма. Наутро пастухи вышли, еще почесываясь; а когда пришли назад, Ограда проползла семь километров. В загоне мычал теперь и холм Уанкакала – черная глыба, украшенная по божьей воле Распятием, Скорбящей и двенадцатью апостолами. Из-за проволоки святых было хуже видно. Жители здешних ранчо немногословны. Они ничего не сказали, но по лицам пробежала тень. На площади их ждала еще одна весть: новоприбывшие не связаны с правительством. Абдон Медрано встретил случайно начальника телеграфа. Тот был человек сердитый и очень разгневался: «Что за дурацкие слухи вы тут распространяете? Они не для нас работают. Я сразу узнаю, если общественные работы. А эти не от правительства. Я о них и не слыхал».

– На что им Уиска? Скала и скала, – смеялся Ривера.

– К нам не лезут, и нам до них дела нет. Понадобился голый камень – кушайте на здоровье.

– Это черт мастерит. Вот увидите. Тут дело нечисто.

Дон Теодоро Сантьяго непрестанно хмурился. Все смеялись. Дон Сантьяго любил покаркать. Предсказал, что колокольня обвалится. Как, обвалилась? Мор предсказал. Был тут мор? Он человек невеселый, что с ним спорить.

Не смеяться было надо, не глупости пороть, а пойти на Ограду, прикончить ее, растоптать на корню. Через много недель когда челюсти сжались от ужаса, дон Альфонсо Ривера признал, что мы проморгали опасность. Дон Сантьяго был прав, но Ограда поразила уже и заразила всю округу.

Фортунато остановился и прилег на траву. Сердце у него прыгало, как большая лягушка. Он приподнялся и вгляделся в туман: пока он тут отдышится, того и гляди, придут машины. Но глаза его не различили ни искорки. Дорога спала, свернувшись, словно кот.

Глава седьмая

о том, много ли надо пуль, чтобы убить человека

По дорогам зачавкала зима. Следы заплывали грязью. В ущельях грохотал декабрь. Люди не выходили из хижин и глядели, как тонут в грязи подкованные копыта лошадей. Однажды в дождь на янауанкской дороге появился конный жандарм. Его песья морда была обращена к дому выборного Роблеса. Народ всполошился, но зря: брать никого не собирались. Просто субпрефект Валерио извещал, что тяжба между поместьем Уараутамбо и общиной Янакоча будет рассматриваться тринадцатого декабря. Жандарм по фамилии Пас поблагодарил за рюмочку и растворился в тумане.

– Редко бывает, – сказал Мелесьо де ла Вera, – редко бывает, чтоб власти так с нами нянчились.

– Не обольщайся, – сказал Агапито Роблес. – Судья устал от жалоб. Может, хочет миром уладить. – Он почесал ногу и засмеялся. – Может, не хочет на этот раз шума.

– Надо все приготовить, – сказал Конокрад.

– И как следует, – сказал Агапито. – Чтобы не было, как с теми, из Чинче.

Конокрад коротко захохотал. Выборный перекрестился. Жители Чинче, тоже тягавшиеся с поместьем, много месяцев ждали инспекции. Наконец, утомленные метрами прошений, власти согласились послать туда инспектора Галарсу. Не искушенное в судейских повадках население Чинче сильно обрадовалось. Выборный Амедео Кайетано приказал собрать со всей округи трубы и барабаны и воздвигнуть триумфальную арку. Он самолично съездил в главный город, чтобы купить новую рубаху и заказать безработному адвокату Лоренсане приветственную речь. Прославленный златоуст приготовил ему истинный шедевр. Накануне великого дня Кайетано побывал в Тамбопампе и оставил там лучших лошадей. Напомню, что Тамбопампа – это несколько домишек в самом начале дороги на Чинче. Словом, он все предусмотрел; не учел одного – зимы. От Серрб до Тамбопампы ехать часов пять; но дожди размыли дорогу. Инспектора ждали в одиннадцать утра, а прибыл он к восьми часам вечера. Грязный, усталый, раздраженный, вылез он из побеленного непогодой грузовика.

– Как вы себя чувствуете, ваша милость? – подобострастно спросил Кайетано. Инспектор мрачно оглядел побитые градом хижины.

– Лошади готовы, ваша милость, – добавил Кайетано.

– Ты что, смерти мне хочешь? – крикнул инспектор. – Не видишь, так тебя и так, какая погода? Никуда я не поеду. Здесь останусь. Организуйте мне поесть, а потом я отдохну.

Кайетано растерялся.

– Что, еды нету?

– В Чинче мы мяса нажарили, ваша милость.

– Я тебе не милость, так тебя и так!