Стальное сердце - Кэролайн Ли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глухой удар и рев. Мы обе вскакиваем.
– Что это? Что это было? Ты не ранена?
Хижина цела, мы невредимы, но шум означает одно: бомба. Немцы. Мы натягиваем свитера, обуваемся и, хлопая глазами, выскакиваем в темноту.
В заливе полыхает корабль.
На дальнем берегу, на холме, вспыхивают один за другим огни, слышны свистки и вой сирены: спасайтесь! В Керкуолле есть бомбоубежище, еще с прошлой войны, но стены его обваливаются – и немудрено, столько лет на него лазили дети, играли в войну. Кон оглядывается на нашу ветхую лачугу – стены в трещинах, крыша не чинена. Укрыться нам негде. Высматриваю в небе самолеты – ничего не видно, двигатели не гудят. И все равно до дрожи в коленях хочется где-нибудь спрятаться, сжаться в комок. Зуб на зуб не попадает. Воют собаки, по-волчьи пронзая тишину.
Кон хватает меня за плечи:
– Пойдем в дом. Залезем под кровать, а дверь чем-нибудь подопрем.
Качаю головой, высвобождаюсь, гляжу на пылающий корабль далеко в заливе. Поднимается в небо столб дыма, и видно, как мечутся в рыжем пламени люди. Посмотреть издалека – пляска.
Новый взрыв сотрясает землю. С ревом взметается вверх водяной столб и обрушивается вниз, и отдается эхом пронзительный скрежет металла.
Судно кренится, даже с такого расстояния видно, как быстро погружается оно в воду.
– Боже, – ахаю я. – Сейчас утонет.
Корабль скрипит. Крики, всплески – некоторые моряки прыгают в воду. Вот подбежал к борту горящий человек и, размахивая руками, бросился вниз.
– Сколько там людей? – спрашиваю я.
Керкуолл вспыхивает все новыми огнями, завывает сирена в такт моему дыханию.
– Пойдем в дом, – повторяет Кон, в ее взгляде ужас.
– Пятьсот? Тысяча? – гадаю я.
Кон отводит взгляд. Мы обе вспоминаем родителей.
– Нельзя, чтобы они утонули, – говорю я.
– Дот, я тебя умоляю. – Кон протягивает руки. – Бомбы, немцы. И…
Догадываюсь, о чем она думает – о жителях Керкуолла, ведь туда сбежится весь город. Но не время сейчас о них вспоминать. Хватаю ее за руку и тащу под гору, к нашей лодке, к воде.
«Тьме и смерти навстречу».
Не время об этом думать.
– Дот, постой! – не умолкает Кон.
Но я, точно не слыша, толкаю что есть силы нашу лодчонку. Та будто вросла. Кряхтя, колочу по деревянному борту.
– Стой, Дот! – кричит Кон. – Никуда мы не поплывем.
Лодка застряла в песке; с залива снова доносится скрежет гибнущего корабля, и я подвываю:
– Давай же, чертова посудина!
Сдвинув наконец лодку, я сталкиваю ее на воду.
– Давай останемся, – просит Кон и кивком указывает на дальний берег, на Керкуолл, где по-прежнему воют сирены, мелькают тени, мечутся лучи фонариков. Мы на целую милю ближе к заливу Скапа-Флоу, чем они, здесь у нас пахнет дымом, слышны крики. Кон ни с места.
– Сама и оставайся, – огрызаюсь я и, спрыгнув в лодку, опускаю в воду весла, отчаливаю.
А собаки все воют, сирена все надрывается.
Пожалуйста, пожалуйста, твержу я про себя, глядя на Кон. И представляю, как вернусь в хижину, а она лежит там мертвая. Или я сама утону. Не хочу ее здесь бросать. Но и смотреть, как люди тонут, тоже не могу.
Кон закрывает лицо руками, наверняка и она думает о том же.
Рявкнув «Стой!», она прыгает в воду, шагает к лодке, перелезает через борт. Я пытаюсь ей помочь, но она отмахивается.
Протягиваю ей весло.
– Помирать, так вместе, раз уж конец света нагрянул, – говорит она, и я узнаю прежнюю Кон, а не тот комочек страха, в который она с недавних пор превратилась.
– Не придуривайся, – отвечаю я. – Никто не тонет.
Кроме тех моряков.
Мы налегаем на весла.
Высокой волной от взрыва нас отбрасывает далеко в сторону, Кон ахает. Под нами чернильная тьма, над нами раскрытой пастью зияет небо.
Где-то рядом, в заливе, притаилась немецкая подлодка, ищет цель…
Взбухает черной тучей густой дым, судно заваливается сильнее, дула орудий смотрят в усыпанное звездами небо.
– Вон там! – вскрикиваем мы хором. Глядимся друг в друга, будто в зеркало, – губы сжаты, обе дрожим. Кон, хоть и отпускала шуточки про конец света, смертельно напугана, как и я.
За бортом, лицом вниз, качается на волнах человек. В руку ему вцепился другой – барахтается, отплевывается.
Я перегибаюсь через борт и пытаюсь вытащить его из воды. Он скользкий, рот разинут в беззвучном крике.
Мы втаскиваем его в лодку, он кашляет и отплевывается, лежа на дне. Я тереблю его за плечо, он моргает, трясет головой.
Плывем дальше. Как выбрать, кого из них спасать? Как понять, кто из них хороший человек, а кто плохой? Богач, бедняк, нищий, вор.
В воде плавают трупы, лицом кверху. Глаза широко раскрыты, на лицах печать изумления, как бывает при нежданной встрече со смертью. Нет, даже не изумления, а почти смирения.
Подбираем еще двоих, еле живых. Лодка, сильно осевшая, едва не переворачивается, когда втаскиваем последнего. Бледный и дрожащий, он мешком валится на дно подле двух других. Один из них стонет, по-звериному. Те, что в воде, машут руками, зовут на помощь из последних сил.
Не можем мы их взять.
– Другие лодки уже на подходе, – кричу я им. И спешу отвернуться – вдруг увижу, как кто-нибудь тонет, а спасти не смогу? Лодки из Керкуолла все ближе – надеюсь, успеют.
Кон гребет, дрожа, опустив голову, не глядя в сторону керкуоллских лодок.
Трое в нашей лодке смотрят на нас – глаза как блюдца, челюсти отвисли. Думают, что грезят наяву, или спятили, или в глазах у них двоится.
– Вы?.. – спрашивает один; говор не местный – видно, англичанин.
– Мы Хароны, – отвечает Кон. – Перевозим вас в царство мертвых.
Кон, когда ей тревожно, всегда отпускает мрачные шуточки.
– Да, мы двойняшки, – отвечаю я. – Вам не почудилось. Сейчас мы вас доставим в безопасное место.
Другие лодки из Керкуолла наконец с нами поравнялись, старые рыбаки перекликаются, высматривают в воде тонущих, втаскивают в лодки.
Не дай бог, враг, привлеченный шумом и огнями, сбросит еще бомбу.
Гляжу в небо. Свет звезд чистый и ясный, будто звенящий. Немецкий летчик запросто нас заметит и довершит дело. Дышать опять тяжело.
– Это не самолеты, – говорит один из спасенных.
