«Великолепный век» Сулеймана и Хюррем-султан - П. Паркер

Талип перестал плакать, но в его глазах по-прежнему стояли слезы. На подошвах уже выросла новая кожа, правда, тонкая, как бумага. Давуд поплевал на ладони и стал медленно втирать слюну в пятки, чтобы уменьшить боль.

— Давуд, ты в самом деле думаешь, что я смогу дойти до конца? — пробормотал Талип сквозь стиснутые зубы.

— Конечно, брат мой.

Остаток дня они сидели на берегу. Давуд читал вслух толстую книгу, которую держал в руках. Талип внимательно слушал и тоже мечтал, как улетит на ковре-самолете далеко-далеко…

Той ночью, когда Давуд лег на диван в общей спальне, он заметил своего друга Талипа в дальней стороне комнаты. Перед тем как опустить голову на подушку, тот поднял руку и улыбнулся.

Давуд тоже лег щекой на подушку; глаза у него начали слипаться. Вдруг он рывком сел, услышав женские крики.

Женщина!

Отчаянные вопли были слышны во всех дворах и коридорах огромного дворцового комплекса. Они словно пронзали черепичные крыши и заставляли сжиматься всех, кто их слышал. Молодые ичогланы и аджеми-огланы выбегали из спальни. К Третьему двору пронесся отряд белых евнухов. Натягивая на бегу шаровары, Давуд поспешно затесался в толпу.

Крики и мучительные, невыносимо громкие рыдания не прекращались.

— Это из гарема, — заключил наконец один из белых евнухов.

Давуд услышал его слова. Он в ужасе посмотрел на высокие каменные стены и красные черепичные крыши и прошептал:

— Александра!

Глава 43

Гиацинт бежал по коридорам и дворам гарема; по пятам за ним несся отряд черных евнухов. Мерцали факелы, рассеивая тьму. Они перебегали из одного помещения в другое. Крики делались все громче и пронзительнее; черные евнухи стремительно ворвались во двор к молодым наложницам. Юные девушки, растирая сонные глаза, выбегали из общей спальни. Многие плакали и жались друг к другу; ужасные крики вселяли в них ужас.

Черные евнухи продолжали поиски. Весь гарем, казалось, оцепенел от страха.

Отперев дверь в конце портика, Гиацинт бросился в темный, тесный проход, ощупывая прохладные каменные стены. Несмотря на факел, который он держал в руке, он почти ничего не видел перед собой. Гиацинт в тревоге искал следы незваного гостя в коридорах, расходящихся во все стороны, но никого не нашел. Он забежал на половину валиде-султан; Хафса, высоко держа лампу, взволнованно осматривала углы двора.

Увидев Гиацинта, валиде-султан схватила его за руку и показала в сторону Двора фавориток. Гиацинт побежал туда и, достав нужные ключи из большой связки, отпер несколько дверей. Четверых евнухов он сразу послал обыскивать хамам, библиотеку и небольшую мечеть, а сам зашагал по двору с фонтаном посередине. Присев на корточки у пенящейся воды, Гиацинт осмотрел двор и задрал голову. На третьем ярусе находились покои самих фавориток. Он понял, что страшные крики доносились оттуда. Ужас сковал ему сердце — возможно, он не справился с главной целью в жизни, причиной, по которой ему сохранили жизнь.

Лунный свет проникал во двор сквозь ветви бука и отбрасывал зловещие тени на каменные стены и деревянные перила галереи. На верхнем ярусе что-то мелькнуло, и крики прекратились. Евнухи остановились. Гиацинт поднял руку, знаком приказывая своим подчиненным молчать. Передав факел евнуху, стоящему рядом, он неслышно прокрался вверх по лестнице, в темные ниши верхней галереи. Он медленно ступал по половицам, страшась малейшего скрипа, и по очереди заглядывал во все комнаты.

Когда он распахнул первую дверь, заскрипели ржавые петли, и Гиацинт вздрогнул. От волнения у него вспотела рука, в которой он сжимал кинжал. Комната тонула во мраке; горела лишь единственная свеча. Когда глаза привыкли к темноте, он увидел, что Ханум сидит на своем диване и крепко обнимает Махмуда, старшего сына султана и наследника престола. В другой руке Ханум сжимала небольшой кинжал.

— Гиацинт! Иди дальше! Кричали где-то там, дальше, — срывающимся от волнения голосом прошептала она.

Главный черный евнух вышел и послушно последовал дальше по галерее. Он все больше волновался. Вытер потную руку о штаны, чтобы крепче держать оружие.

Махидевран стояла у входа в свои покои; ее сын Мустафа цеплялся за материнские юбки. Она посмотрела в глаза Гиацинту и в ужасе покосилась в дальний конец галереи.

На третьем ярусе размещались еще две анфилады комнат. Одни отвели Гюльфем и ее сыну Мураду, другие — Хюррем и ее новорожденному Мехмету.

Было по-прежнему темно и смертельно тихо.

Сжав в руке кинжал, Гиацинт, совершенно невидимый в темноте, осторожно крался дальше, прислушиваясь к каждому шороху. Вот как будто затрещала материя и послышался стон. Он остановился, осторожно прислушался. Толкнув ногой следующую дверь, он очутился в кромешном мраке. Босые ноги неслышно ступали по коврам. Диван оказался пустым; подушки и одеяла разбросаны как попало. Прижимаясь спиной к стене, он перешел во вторую комнату и там увидел женщину, распростертую на полу. Вокруг нее лежала мятая одежда.

Гиацинт замер; глаза лихорадочно обшаривали темную комнату в поисках незваного гостя. Занавески, ведущие на террасу, колыхались от легчайшего ночного ветерка. На ковре мерцали лучи лунного света.

Вдруг женщина вздрогнула и громко зарыдала. Гиацинт подбежал к ней, опустился рядом на колени и, крепко сжав ее в левой руке, занес кинжал правой. Перед ним была Гюльфем, фаворитка султана.

На руках у нее лежал третий сын Сулеймана, двухлетний Мурад. Он был мертв.

Глава 44

— Ты говорила, что моему сыну ничто не угрожает! — сердито кричала Хюррем на Хатидже, прижимая Мехмета к груди и быстро идя по нижнему дворцовому парку.

— Дорогая…

— Нет, подожди! Ты уверяла, что мне не о чем беспокоиться. Мой ребенок беззащитен! — продолжала она, обгоняя подругу на тропинке. Павлины с громкими криками разбегались от нее.

Хатидже следом за ней поднялась в Прибрежный павильон.

Хюррем была вне себя от гнева и страха. Она взбежала по ступенькам на открытую веранду и села на большую узорчатую оттоманку. Мехмет сосал ее грудь, а она смотрела на Босфор.

Хатидже прижалась к ней, положила руку ей на плечо:

— Прошу тебя, милая, не сердись.

Хюррем по-прежнему с тоской смотрела на дальний, азиатский, берег.

— У Мурада была лихорадка. Аллах призвал его к себе, — продолжала Хатидже. Она нежно погладила Хюррем по руке и положила голову ей на плечо. Мехмет, не отрываясь от материнской груди, посмотрел на нее круглыми глазами.

— А где же Сулейман в это горькое время? — негромко осведомилась Хюррем.