Владыка морей ч.2 (СИ) - Чайка Дмитрий

— Зачем ты вызвал сюда нурманских хёвдингов, отец? — спросил Святослав, когда двери закрылись, а гомонящая толпа родственников осталась в десятке шагов, не мешая общаться двум правителям. — Житья от них не стало. Они недавно так отличились, что я чуть было не отдал приказ, чтобы их всех перерезали во сне. Спасибо, дядя вмешался. Если ты хочешь увести их из Египта, то сейчас самое время.

— Так и будет, сын, — кивнул Самослав. — Но перебить верных союзников, даже потерявших берега — плохой выход. Нужно сделать так, чтобы они остались твоими друзьями и продолжали служить твоим интересам.

— Что ты хочешь сделать? — наморщил лоб Святослав. — Я много общаюсь с дядей Ратко, отец, но пока мне тяжело даются ваши мысли. Уж больно они извилисты. Я воин, а не ромейский евнух.

— Ты, прежде всего, правитель, — жестко ответил Самослав. — Ты не можешь позволить себе детские обиды или необдуманные решения. Миллионы людей зависят от тебя. Ты можешь залить реками крови страну, которую тебе доверили. Ты можешь расправиться с буянами и разрушить мою дружбу с людьми севера. Если бы ты перебил их… Я даже не хочу думать о последствиях. Потеря Гамбурга — это самое малое, что может случиться. И тогда мы лишаемся поступлений дешевой рыбы. Мы теряем верфи Праги, потому что нам больше не выйти в Северное море. Мы потеряем деньги, которые нам должны ярлы Дании и Норвегии. Вот цена такого решения. Оно не достойно правителя. Нужно действовать тоньше. Воин не должен бездельничать, сын. Он должен воевать. Иначе он теряет разум и превращается в опасного зверя. Он становится клинком, который режет руки хозяина. Ты оставил их без настоящего дела, а это серьезная ошибка.

— Ты нашел им новую цель? — лицо Святослава озарила улыбка понимания. — Это хорошо, отец. В Египте пока для них дела нет. Как ты это сделаешь?

— Красиво! — довольный Самослав откинулся на спинку кресла. — Я сделаю это красиво, сын. И этим я решу множество проблем и для себя, и для тебя, и для наших потомков.

Пир начался на следующий день в полдень. Даны, которые изрядно поиздержались, пропив взятые с собой деньги, требовательно стучали кубками. Карманы их были пусты, но на руках и шеях висело немало золота. Пропивать и его тоже даны пока не стали, ожидая угощения. И они его дождались.

Под восторженный рев воинов в огромный зал государева кабака внесли десятки тарелок с жареными курами, одуряющее пахнувшими травами из Индии. На огромных блюдах внесли жареное мясо, только что снятое с горячих углей. Небольшие куски, нанизанные на острые железные прутья, местный повар вымачивал в чем-то, а потом обильно сдабривал перцем. Копченая речная рыба, икра, бочонки с сельдью, караваи свежего хлеба, каша… Всего этого было много, и все это одуряющее пахло, щекоча носы непривычных к изыскам данов волнующими запахами специй. Правда, на вкус князя, специй было многовато, но зато на вкус воинов — в самый раз. Это же ведь роскошь неописуемая, о которой они своим внукам рассказывать будут.

Сосредоточенное чавканье дало Самославу время осмотреться. Кроме Сигурда, он не знал тут никого. Кто-то погиб, кто-то уже получил свои три манса доброй пашни, а кто-то все еще служит в столице мира. Сколько же лет прошло с тех пор, как покойный Приск притащил в Новгород этого громилу? Пятнадцать? Нет! Больше! Сигурд не стал возвращаться за обещанным наделом земли. Он могучий воин, а не могучий бонд (1). Ни к чему ему земля. Он уже давно забыл, что с ней делать нужно.

А пир тем временем набирал обороты. Секретарь, стоявший за спинкой кресла, шептал князю имена воинов и упоминал парочку их подвигов. И князь раз за разом вставал, произнося тост, в который умудрялся впихнуть по пять-шесть человек за раз. Иначе этот пир стал бы последним в его жизни. Воины, слыша свое имя, орали от восторга, залезали на столы, давя тарелки, и по-детски восхищались подарками. Они медленно, но верно приближались к той тому состоянию, когда любое, самое дурацкое предложение будет принято без особенных размышлений. А предложение разумное — тем более, потому что воины были пьяными в дым.

— Я хочу поднять последнюю чашу за величайшего воина, слава о котором дошла пределов земли! — князь Самослав встал и поднял кубок. — За Сигурда Ужас Авар!

— А-а-а! — заорали даны и застучали по столам кулаками и рукоятями ножей. — Сигурд! Сигурд! Сигурд!

Княгиня Людмила, по обыкновению, сидевшая с видом отрешенным, словно у ледяной статуи, едва заметно поморщилась. Такие манеры в Братиславе уже давно изжили себя. То, что она видела сейчас, напоминало ей молодость, когда жизнь била ключом, а те, кто сейчас ходит степенно, красуясь собольей шапкой, сам орал в голос, пил без меры и колотил по столу пудовыми кулаками, бурно выражая свой восторг. С легкой улыбкой смотрел на все и Святослав, который сидел тут же. Он уже и не чаял, как избавиться от этого буйного сброда, и его сердце пело от радости.

Сигурд встал, смущенный, едва не опрокинув скамью, на которой сидел десяток воинов. До чего же здоров, — удивился князь. — Ведь не человек! Слон! И он произнес:

— Мы с братом Стефаном сделали тебе небывалый подарок, Сигурд. Это не золото, не серебро и не камни.

В зале наступила озадаченная тишина. Не золото? Не серебро? А что тогда?

— Мой брат написал книгу о твоих приключениях, — торжественно поднял над головой увесистый том Самослав. — Ваши скальды сочиняют саги, которые кто-то должен заучить наизусть. Теперь ничего учить не надо. Этих книг напечатаны сотни! Про твои подвиги уже читают в Братиславе, в Константинополе, в Александрии, в Карфагене, в Толедо и в Париже. Твое имя не умрет никогда! О Сигурде Ужасе Авар будут помнить столько, сколько на свете живут люди!

— Вот это да! — завистливо выдохнул зал, а Сигурд мялся смущенно и не знал, куда подевать руки. Награда и, впрямь, оказалась небывалой.

— Стефан про меня сагу написал? — растерянно оглядывался он по сторонам. — А что же он не сказал мне ничего? Вот я отблагодарю его, когда вернемся! Такую пирушку закатим, что небу жарко будет. Всю Александрию на уши поставим!

А вот это уже было лишним, и Самослав поморщился. Возвращение данов не входило в его планы. Более того, остальные наемники уже грузились на корабли и готовились отправиться в путь. Никакой Александрии!

— А сейчас прекрасная дева Леутхайд споет песню о тебе, Сигурд! — сделал князь беспроигрышный ход, и по его знаку в зал ввалился целый оркестр индусов, затянувший какую-то протяжную мелодию.

Леутхайд — девушка, конечно, симпатичная, но назвать ее прекрасной было со стороны князя довольно смелым поступком. До той же Людмилы ей как до неба. Впрочем, неумеренная доза алкоголя легко решала эту маленькую проблему. Ведь княгиню за женщину уже давно никто не считал. Все знали, что она воплощение Фрейи, а не живой человек, а потому появление Леутхайд в зале вызвало настоящий фурор. У нее тут соперников не нашлось.

Над образом Леутхайд поработали искусные мастера, и теперь девчонку из глухой германской деревни было не узнать. Шелковое платье в пол, перетянутое широким воинским поясом, переливалось яркими бликами. А глубокий вырез, который привнесла в эту жизнь княгиня Мария, грозил вот-вот выпустить наружу налитую арбузную грудь. Непослушные соломенные волосы убрали в затейливую прическу, в которой тускло поблескивали заколки и гребни, украшенные камнями. На шее девушки висело массивное янтарное ожерелье, а на ее руках звенели золотые браслеты. Всего этого было много, все это было крупным и ярким до того, что рябило в глазах. Но именно этот образ попал в цель. Из девчонки сделали воплощенную мечту любого викинга, и она сама это осознавала, горделиво красуясь перед двумя сотнями жадных глаз.

Голос у нее оказался не слишком сильным, но довольно приятным, а песня изобиловала громкими эпитетами вроде «могучий», «непобедимый» и «отважный». Сюжет был предельно прост и незатейлив, и в основном состоял из славословий в адрес Сигурда, которые тот слушал, совершенно потеряв остатки разума. На лице громилы бродила дурацкая мечтательная улыбка, а сам он не отрывал глаз от выреза платья, который то поднимался волнующе, то опускался с каждым новым вздохом Леутхайд. Даже юному Бериславу, который скептически наблюдал за всем этим представлением, слегка склонив набок голову, стало ясно: Сигурд пропал!