Здоровье и власть. Воспоминания «кремлевского врача» - Евгений Чазов

Однажды мы разговорились с Брежневым на эту тему. Он не был широкоэрудированным человеком, но удивительно быстро улавливал значимость той или иной проблемы для государства и для своей популярности. Как человек далекий от науки, он очень дорожил мнением ученых. Разговор зашел и о Лысенко. «Не знаю, но Хрущев с ним всю жизнь носился. Он ведь ничего нам не дал, а вреда принес немало. И не надо иметь семь пядей во лбу. Съезди на Запад и посмотри у них продуктивность сельскохозяйственного производства. А мы всё безграмотных новаторов поддерживаем. Да и в медицине, не в укор тебе будет сказано, мы отстаем». Вскоре после разговора, в апреле 1974 года, появилось долгожданное постановление.

Второй разговор, который мне запомнился, состоялся накануне визита Никсона в Москву. Зашла речь о возможном ответном визите Брежнева в США в 1975 году. Он вдруг вспомнил, что в 1975 году намечается окончание переговоров на Совещании по безопасности и сотрудничеству в Европе и подписание соответствующего соглашения. Оживившись, Брежнев стал вспоминать, как настоял несколько лет назад на необходимости ведения таких переговоров. Видимо, у него было немало оппонентов, потому что он с удовлетворением сказал: «Если заключим соглашение, а к этому все идет, то посмотрим, что скажут некоторые товарищи, которые были против переговоров. Они самого главного не понимают, что это соглашение является юридическим признанием статус-кво в Европе, подводит черту под разговорами о границах, признает ГДР, а это залог того, что не только внуки, но и правнуки наши будут жить спокойно, не боясь нападения со стороны Германии. А то, что, говорят, в гуманитарном разделе много пунктов с вмешательством во внутренние наши дела, так ведь большинство из этих пунктов имеется в нашей Конституции. А потом — у каждой страны есть свои законы внутренней жизни, и их никакое соглашение не отменяет. Главное в нем — не права человека, а границы государства, предупреждение войны — вот что не могут понять некоторые из наших».

Я привел эти два примера в доказательство тому, что в первой половине 1974 года Брежнев был не только работоспособен, но и обладал даром аналитического мышления.

Не знаю, «сглазил» ли Андропов Брежнева, или тому просто надоело держаться в рамках строго установленного врачами режима, но первый достаточно серьезный срыв произошел уже через месяц после нашего разговора. Это случилось накануне визита Брежнева в Польшу во главе делегации на празднование 30-летия провозглашения Польской Народной Республики. За два дня до отъезда новый личный врач Брежнева М. Т. Косарев (прежний умер от рака легких) с тревогой сообщил, что, приехав на дачу, застал Брежнева в астеническом состоянии. Что сыграло роль в этом срыве, разбираться было трудно, да и некогда. Отменить заранее объявленный визит в Польшу было невозможно. Надо было срочно постараться вывести Брежнева из этого состояния. С большим трудом это удалось сделать, и 19 июля восторженная Варшава встречала руководителя братского Советского Союза. Руководитель был зол на нас, заставивших его выдерживать режим, но зато держался при встрече хорошо и выглядел бодро. На следующий день предполагалось выступление Брежнева на торжественном заседании, и мы просили его выдержать намеченный режим, причем предупредили и присутствовавшую при разговоре Н. об ответственности момента. В ответ была бурная реакция Брежнева в наш с Косаревым адрес с угрозами, криком, требованиями оставить его в покое. Косарев, который впервые присутствовал при такой реакции, побледнел и растерялся. Мне уже приходилось быть свидетелем подобных взрывов, связанных с болезнью, и я реагировал на них спокойнее.

Вечером, когда мы попытались встретиться с Брежневым, нам объявили, что он запретил пускать нас в свою резиденцию, которая находилась в 300 метрах от гостиницы, в которой мы жили. Без нас, вечером, Брежнев принял успокаивающие средства, полученные от кого-то из окружения, вероятнее всего от Н., которая оставалась с ним. Утром мы с трудом привели его в «божеский» вид. Что было дальше, описывает Э.Герек[94] в своих «Воспоминаниях», в которых Брежнев предстает как странный или невменяемый человек. Мне, больше чем ему, было стыдно, когда Брежнев начал дирижировать залом, поющим «Интернационал».

Я подробно останавливаюсь на этом случае не только потому, что его описание объясняет историю, рассказанную Тереком, но и потому, что подобные ситуации возникали в дальнейшем не раз в ответственные моменты политических и дипломатических событий.

Теряя способность аналитического мышления, быстроту реакции, Брежнев все чаще и чаще не выдерживал рабочих нагрузок, сложных ситуаций. Происходили срывы, которые скрывать было уже невозможно. Их пытались объяснять по-разному: нарушением мозгового кровообращения, сердечными приступами, нередко им придавали политический оттенок.

Не так давно мне позвонил академик Г.А.Арбатов, один из тех, кто участвовал в формировании внешнеполитического курса при Брежневе, и попросил, в связи с необходимостью уточнения материалов его воспоминаний, ответить — что же на самом деле происходило с Брежневым во время переговоров с Фордом во Владивостоке в ноябре 1974 года? Это, кстати, подтверждает тот факт, что даже ближайшее окружение Брежнева не знало в то время истины его срывов.

Во Владивосток Брежнев летел в крайнем напряжении. Предстояло вести сложные переговоры по дальнейшему уменьшению военного противостояния США и СССР, причем каждая из сторон боялась, как бы другая сторона ее не обманула. Кроме того, надо было принимать решения в ходе переговоров, что уже представляло трудности для Брежнева. Первые признаки начинающегося срыва мы обнаружили еще в Хабаровске, где пришлось приземлиться из-за плохой погоды во Владивостоке. Обстановка переговоров, по моим представлениям, была сложной. Они не раз прерывались, и я видел, как американская делегация спешила на улицу в бронированный автомобиль, который они привезли с собой, чтобы связаться с Вашингтоном, а Брежнев долго, по специальной связи, о чем-то спорил с министром обороны А. Гречко. Брежнев нервничал, был напряжен, злился на окружающих. Начальник охраны А. Рябенко, видя его состояние, сказал мне: «Евгений Иванович, он на пределе, ждите очередного срыва». Да я и сам при встречах с Брежневым видел, что он держится из последних сил.

Тяжелейший срыв произошел в поезде, когда, проводив американскую делегацию, Брежнев поехал в Монголию с официальным визитом. Из поезда я позвонил по спецсвязи Андропову и сказал, что все наши надежды рухнули, все вернулось на «круги своя» и что скрывать состояние Брежнева будет трудно, учитывая, что впервые не врачи и охрана, а вся делегация, находившаяся в поезде, видела Брежнева в невменяемом, астеническом состоянии.